***
Часть вторая. Между мир-космосом и мир-историей: открытие идеи личности
Для начала повторим основной тезис первой части. В районе VI-V в. до РХ в тысячелетний, недвижный и надёжный «мир-космос», устремленный вертикально вверх (земля-небо) и основанный на вере в вечную жизнь (Египет) вторгается чрезвычайно подвижный, бурный и революционный «мир-история», основанный на вере в «светлое завтра» (Израиль). «Мир-история» взламывает «мир-космос» и приводит его в катастрофическое движение… К. Ясперс называет это время «Осевым веком», но точнее назвать его веком катастрофы и мировой революции: Традиция повсеместно рушится, ей на смену идут новые философские учения, торговые отношения, и, кстати, новые «быстрые» деньги (чеканка монет), всеобъемлющие торговые сети и банковская система. То есть, бывший мир Традиции начинает обращаться в «капиталистический хаос»(1).
Здесь-то, на пути этой безудержной вакханалии встаёт Христос, и победная экспансия капитала – захлебывается. Или, можно сказать и так: катастрофическое движение мир-истории неожиданно встречает на своем пути (в своем стремлении к овладению миром) фигуру Христа.
Здесь, на самой границе «мир-космоса» и «мир-истории» (точнее сказать – в самом эпицентре их встречи и столкновения) Христос является не только как Сын Божий и как Спаситель, но и как Тот, кто удерживает мир от катастрофы распада.
При этом Христос принадлежит как бы обоим мирам. Выше мы назвали Его воплощением абсолютной традиции. Но не менее справедливо будет назвать Его и воплощением абсолютного модерна. Модерн (новый) – значит современность, настоящее, «я». Традиция (мир-космос) устремлена в прошлое и вечность. «Мир-история» устремлена в «светлое будущее». Христос же воплощает «здесь-бытие» (если позволительно использовать термин Хайдеггера).
В этом смысле можно сказать, что четыре тысячи лет бытия Египта, истины Маат и фигуры богочеловека-фараона были лишь прообразами Христа. В Христе же являются Истина и Богочеловек во плоти.
Это собственно и есть настоящее, «современность», новый мир: первые христиане кстати так и называли себя «модернити» (новые люди), отличая себя от старых людей (антиква).
Это, иначе говоря, Откровение. А главным содержанием этого Откровения оказывается идея Личности.
То есть, христианское Откровение и есть, прежде всего, откровение Личности – бессмертной и вечной. И именно так – как открытие нового уровня отношений между Человеком и Богом – оно и было осознано христианством, разработавшим учение о личности и задавшим высшую цель её существования: человек есть тварь, получившая повеление стать богом.
Сам Богочеловек Христос и есть воплощение идеи Личности – высшего смысла и высшей тайны творения.
Таким образом, являясь в тот самый момент, когда «мир-история» набирает гибельную энергию, чтобы обрушить мир Традиции (мир как космос) в катастрофу, Христос является между эоном космоса и эоном истории как воплощение идеи Личности.
Личность больше космоса (традиции). Личность больше истории (модерна). Ибо и космос и история существуют лишь для того, чтобы могла осуществлять себя Личность – венец мироздания.
В сущности, по-настоящему и живёт только Личность. И во всем космосе (традиции), и во всей истории (модерне) только Личность имеет значение.
Личность – это не только Богочеловек Христос. Человек тоже личность. Точнее, личность есть связь между Богом и человеком. Ибо: «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом».
Эта максима возможна только в христианстве. И вот почему мы вправе сказать: Личность – дитя христианства. Именно христианство открывает идею личности во всей возможной её полноте.
Ни религиозные системы Древнего Востока, ни Греко-Римский мир не знали идеи личности, хотя в своих интуициях подходили к ней порой достаточно близко. Особенно – в Древнем Египте.
Четыре тысячи лет египтяне жили несомненной верой в воскресение мертвых. Эту веру воплощала здесь богочеловеческая фигура царя-фараона. Фараон осуществлял связь и посредничество между землей и небом. Народ Египта следовал за своим царем. Следуя в «шлейфе» богочеловека-царя, исполняя заповеди Маат (жизни по правде и справедливости) каждый египтянин уповал на достижение бессмертия в небесных селениях.
125-я глава Книги Выхода в Свет Дня («Книги Мертвых») дает впечатляющую картину посмертного суда Осириса, на котором испытуются человеческие души
не только в своих делах на земле, но и в страстных движениях своего сердца.
Две тысячи лет спустя Десять заповедей Моисея лишь весьма схематично, широким пунктиром, повторят изображение «отрицательной исповеди» Книги Мёртвых.
Богочеловечность, вечная жизнь, иной мир, глубина человеческой личности – всё это кажется будет почти полностью забыто и отброшено Израилем. Разве что египетский монотеизм (Эхнатон) и египетская пророческая традиция будут им отчасти усвоены.
Единственно же, чем евреи действительно могли обогатить христианство – идея Священной истории (почерпнутая, очевидно, у зороастрийцев). Всем же прочим христианство обязано скорее Египту.
И в первую очередь, это, опять же, касается идеи личности. Выходя из египетского «мир-космоса», Израиль обращает идею личности в пепел. Человек в иудаизме обращен в ничего не значащий атом, винтик национального организма, буквально каждое движение которого связано кабалой 613-и ежедневных предписаний Закона: так «священная анархия» Моисея оборачивается прямым преддверием тоталитарных режимов ХХ века.
Но и греки, на своих философских вершинах едва достигали начал египетского понимания человека. Так, Платон в своем «Государстве», следуя, очевидно, египетской мудрости, поднимается до понимания необходимости преображения человека и человечества в целом в нечто высшее по своей природе.
Однако же, как и весь Древний Восток в целом, греки понимают человека лишь как часть космоса, хотя, возможно, и самую важную ее часть. Микрокосм – вот самое большее, что может сказать о человеке грек; свободный гражданин – вот самое большее, что может сказать о человеке римлянин.
Таким образом, идея личности, как реальности ничем – ни космосом, ни государством – не детерминированной, не ограниченной, и, в своих отношениях с Богом, совершенно свободной – целиком и полностью принадлежит христианству.
В самом деле, если понимать под словом личность идею существа не просто высшего (микрокосм, как венец космоса), но абсолютно свободного и не сводимого целиком ни к своей общности – семье, полису, государству, ни к своей животной природе – физике тела, то единственно возможным образцом личности остается фигура Богочеловека Христа.
Следовательно, лишь в христианстве, поставившем в центр своего учения фигуру Богочеловека Христа, и возможна Личность, не просто как вершина космоса (как у Платона и великих греческих трагиков), но, прежде всего, как связь двух миров – видимого и невидимого, земного и небесного, – как некий императив самостояния и свободы.
Открыв Личность, Христианство открывает и новый философский, антропологический горизонт новой исторической эры (мира-истории). В перспективе которого и сегодня продолжает двигаться мир.
Ни Возрождение, ни Новое время ничего принципиально нового к христианскому откровению не добавили. Наоборот, с самого начала Ренессанса, новое философское сознание стало проваливаться в дохристианские парадигмы, и на их основе изобретать новые, всё более приблизительные и все менее убедительные доктрины.
Так что к середине ХХ века постхристианское человечество снова вернулось к античному пониманию человека как «микрокосма» и гражданина, или ещё хуже – иудейскому пониманию «винтика» единого тоталитарного механизма. А к началу ХХI века и этот псевдоантичный человек стал стремительно распадаться на атомы.
Откровение и Забвение
Итак, идеи личности и свободы, которое привнесло в мир христианское Откровение становятся горизонтом всей последующей мировой цивилизации – сперва христианской, а потом уже и постхристианской, однако в сильно уже искаженном виде. Но и эта, и последующая цивилизации едут на той же энергии Откровения. Очевидно, что именно энергия христианского Откровения и сделала Европу мировым лидером. С окончательным же его забвением и самой Европе приходит конец. Самая вероятная участь её (если не случится реакции), – быть растворенной в азиатских песках.
Видимым началом этого забвения становится эпоха, которую мы называем Возрождением (т.е. возрождением языческого взгляда на мир). Главным жестом этой эпохи становится отказ человека от своей гармонической связи с божественным.
Назвав человека мерою всех вещей, Возрождение утвердило автономность человека во вселенной, и его права на эмансипацию.
Таким образом, личность, которая понималась предыдущими веками как прежде всего образ и отношение, начинает всё более размываться и теряться в своих отражениях. Как начинает размываться, теряться само ее бытие.
На место бытия приходит – в своем революционном и во все более ускоряющемся ритме преобразований – история. Основанием нового мир-истории становится «Доктрина фундаментальной изменчивости», подробно разработанная уже кальвинистскими публицистами.
Если традиционный христианский мир прочно стоял на идее Бога, Церкви и авторитете закона, основанного на Откровении, то новый возрожденческий и реформаторский мир предполагают, что основания мира должны меняться вслед за изменением человеческого самосознания и изменением природы государства.
Внешне это конечно означает главным образом секуляризацию. Но внутри происходит обвал в ничто: очевидно, что построить что-то устойчивое на перманентно осыпающемся фундаменте довольно проблематично.
Тем более, что первым же основанием Возрождения становится корпус сочинений Гермеса Трисмегиста, апеллирующий к мифическому учителю Моисея и Платона, но на самом деле представляющий собой компиляцию гностических текстов первых веков христианской эры. То есть, Возрождение (более всего гордящееся тем, что обнаружило фальшивку Константинова дара) само основало свой фундамент на философском подлоге.
Отсюда и всё дальнейшее движение Нового времени – как центробежного нарастания энтропии в освобождении все новых и новых разрушительных энергий, во всё новых и новых революционных переворотах.
Французская революция 1789-99 гг. стала последним (после Реформации и Английской революции) тектоническим потрясением традиционного мира, и – фактически, полным его отрицанием. Она же, в сущности, явилась и последним словом антропологии гуманизма Нового времени.
«Счастливого дикаря» Ж.-Ж. Руссо (1712-1778) от Маркиза де Сада (1740-1814), который высказался о природном человеке, эмансипированном от всех ограничений морали, предельно исчерпывающе, отделяют считанные годы.
Символично, что де Сад был одним из немногих заключенных Бастилии, которую скоро бросится освобождать «восставший народ». Именно природный человек де Сада, освобожденный и выпущенный на свет Французской революцией, принялся обживать новый мир, как «последнее слово гуманизма».
Как видим (и история красноречиво об этом свидетельствует), вне христианской антропологии личность может существовать разве что какое-то время, и лишь по инерции.
Эту инерцию являла собой философия просветителей. Последними продуктами распада которой стали учения Маркса, Фрейда и Ницше (последний – философ, конечно, совсем другого ранга и силы, до сих пор во многом не понятый). А их логическим итогом – философия постмодерна, являющая разные грани распада личности и «смерти человека» в структурализме, постструктурализме, экзистенциализме и проч. и проч.
Так, теряя по дороге веру, родину, семью, пол, обращаясь в осколок атома, в облако пыли, человек, во всё более сгущающемся тумане «дебольного мышления» (термин Джанни Ваттимо означающий признание поражения философии в её попытках открыть метафизические основы бытия(2)) человек приходит к идеям трансгуманизма, в парадигме которых окончательно перестает быть человеком, становясь частью техномира. И именно либеральное понимание личности, как эгоистического индивида, освобождённого от всех ограничений, которые накладывает на него мораль, общество, принадлежность к расе, нации, государству, наконец, полу, становится двигателем этого самоубийственного движения.
Трансгуманизм – это и есть логический конец мир-истории. Конец революционных устремлений Израиля, взрывающего мир-космос Египта. Торжество антропологического оптимизма. И – окончательная победа дьявола в его споре с Богом: построить мир, более неспособный к общению с божественным.
Отсюда следует и первый очевидный вывод: успешно противостоять идеям трансгуманизма можно, лишь вернувшись туда, где человечество сделало неверный выбор, извратив традиционное христианское понимание личности, и подменив его «просветительским концептом».
Иначе говоря, цивилизации трансгуманизма должна быть предложена альтернатива.
Первым и единственным основанием этой альтернативы может быть только одно – идея Личности. Не в той идеологической упаковке, которую предлагает современный либерализм, а в том ее изначальном понимании, в котором она была впервые открыта христианством и утверждена им в качестве основания бытия.
Чем же идеи личности и свободы христианской цивилизации отличаются от свободы индивида, как понимает её либеральная идеология?
Продолжение следует
Примечания:
1. Антрополог Дэвид Гребер отмечает, например, что основной период осевого времени почти полностью совпадает с периодом, когда была изобретена чеканка монет и ареалом ее распространения См. Дэвид Гребер Долг: первые 5000 лет истории, Ad Marginem, 2024
2. Debilis – ослабленный (лат.) «Сколько бы философы ни спорили, сегодня они сходятся, по мнению Ваттимо, в одном: последнего, единственно нормативного обоснования знания больше нет. А это значит, что метафизическая авантюра научной мысли близится к концу. Философия, бодро претендовавшая на определенность и фундаментальную неколебимость теоретических построений о человеке, Боге, истории и ее ценностях, приказала долго жить. Кризис оснований привел к смещению самой идеи истины. Плотный туман затянул веками сиявшую вершину знания». Реале Дж., Антисери Д. «Западная философия от истоков до наших дней», т.3. с. 447
