Новый роман Бориса Куркина вновь задаёт нам чисто гоголевский вопрос
Если наш человек вырывается за границу, то он, как правило, там и отрывается. Может, это атмосфера за «бугром» такая специфическая, но только психология у людей совершенно меняется, и, почувствовав полную свободу, которой ещё как следует мы не насладились в родных пенатах, хочется пуститься во все тяжкие...
То есть, конечно, лёгкие! Когда ты поднимаешься на крыльях шаловливого мальчугана Амура, левитация наступает полная. А он, умелый стрелок по людским сердцам, ещё больше добавляет «огонька» нежданно вспыхнувшей страсти, посадив за столиком напротив фемину, в которой непременно угадывается очередная прелестница из родного Отечества. И вот тут-то сам Бог велел завести с ней непринуждённый разговор во исполнение «маленьких человеческих радостей»…
«Я самый ловкий птицелов»
Впрочем, у героя нового романа писателя, доктора юридических наук Бориса Куркина всё случилось несколько иначе, намного изящнее, театральнее. В курортный австрийский городок Баден он, капитан Широков, изгнанный за правду-матку из торгового флота (согласно версии для милых дам), прикатил в очередной отпуск вновь, чтобы продолжить собственные наблюдения, проводимые им здесь в предыдущие разы. На протяжении одиннадцати лет, стоило ему только очутиться в Венском лесу, неважно при этом где — в исторических беседках или на ухоженных тропинках буковых чащ, как уже в небесах звучала волшебная флейта с подачи кудесника Моцарта и начиналось время чудес. Они выражались в том, что «капитан дальнего плавания» превращался в «самого ловкого птицелова» — настоящего Папагено из оперы «Волшебная флейта», а на ловца, как говорится, и птичка летит. К примеру, «ЛизаветЪ Воробей», русская эмигрантка последней волны: «миниатюрная шатенка лет тридцати — вылитый воробышек с короткой стрижкой и миловидным лицом с тонкими чертами».
Даже самый привередливый читатель, любитель лёгкого флирта, отыщет для себя в «Волшебной флейте Венского леса» Бориса Куркина нужные места. Здесь будут отчаянные письмена, выведенные на салфетке губной помадой, вознесутся ввысь игристые струи розового брюта «Шлюмберже», а в качестве самого драгоценного подарка, ввезённого через препоны доблестной таможни РФ, станет флейта воспитанницы «гнесинки», а теперь учительницы музыки у «них». Капитан торгового флота — гусар славный, он свято чтит традиции обольщения фей и нимф на любой, что называется, вкус и цвет...
И всё же поведение «русского человека на rendez-vous», намёк на который в романе явственно обозначен, дальнейшего развития не получает. Не это является главной целью автора. «Волшебная флейта Венского леса», как сказано в аннотации одной из библиотек, получившей свежий экземпляр издания, — это тот самый роман-сказка, «который поможет лучше понять внешний мир и, как знать, может быть, самого себя».
«Внешний мир», то есть Баден и Вена вместе с природным парком, который раскинулся на десятки километров, представляют для писателя, некогда успешного воспитанника МГИМО, особый интерес. Но не как центры мирового шпионажа, хотя некоторые недомолвки на этот счёт в романе присутствуют. Скажем, сокурсник Кирилл, встреча с которым сорок лет спустя подаётся тоже как одно из чудесных проявлений, недвусмысленно намекает на великого Николая Васильевича Гоголя. Мол, как это наш национальный гений жил за кордоном на скудные маменькины денежки? Внешняя разведка могучей Российской империи кормила, она, родимая, в том числе и здесь, на «термах» в Бадене. Возможно, и впрямь основоположник русской натуральной школы в этом именно качестве тоже служил царю-батюшке верой и правдой, равно как был ревностным сборщиком ценной информации для Отечества и другой русский классик — Фёдор Иванович Тютчев.
Философия русской жизни
Нет, разведка в чистом виде — это, пожалуй, мелковато, стоило ли для этого создавать роман, чтобы в очередной раз подтвердить, как мы оказываемся сильны «на дальних подступах» и пасуем на ближних, испытывая острую потребность не маленькой победоносной войны, а экономического продвижения вперёд в собственных палестинах. И в этом здравом смысле вполне сказочный и в то же время истинно правдоподобный роман Бориса Куркина интересен тем, чем пока ещё не может в полной мере похвастать наша современная литература: попыткой предметного исследования нового русского рассеяния.
— Родная земля для нас везде, где пролилась русская кровь и лежат русские кости, — произносит философический капитан Широков на самой верхотуре Культурного парка (видовка Анненхёэ), размышляя наедине с Лизонькой об утончённых материях.
Вот только нынешним «вольнопоселенцам» Бадена это абсолютно всё равно, они спешно скупают здесь недвижимость, точно перед вторым пришествием на их исторической родине уже не однажды отпетых на сцене и в жизни «комиссаров в пыльных шлемах». Но так скоро приобретал мёртвые души лишь Павел Иванович Чичиков — гоголевский персонаж, открывший для новой России в лице капитана Широкова едва ли не самый главный пространственно-временной разлом.
О русское колесо, ты целая философия нашей жизни, кто тебя выдумал? Знамо, что Гоголь, а для чего? Чтобы в своём поэтическом повествовании о похождениях ловкого коммерсанта предупредить потомков: присмотритесь, господа средней и большой руки, в какую именно сторону катится оно, как определяет наши жизненные циклы?
Коли в обратную дорогу, вновь на западный манер, увлекая и нас за собой, то это «ведьмино колесо»! Оно зовёт в никуда, не имея никаких перспектив для будущего, как и сам Чичиков, поступивший на службу к нечистой силе, хотя легально он коллежский советник, государственный человек в ранге полковника. А вот это уже безапелляционный приговор, который выносит на суд читателя доктор права, автор столь необычного литературно-философского отступления в своём романе:
«Малороссы были уверены, что ведьма преследует человека в Ивановскую ночь в виде катящегося по дороге колеса, и если его проткнуть палкой, то наутро женщина-ведьма окажется пробитой колом. И если бы это было не так, не сжигали бы они на Ивана Купалу старые колёса и мётлы, лишая ведьм и ведьмаков их привычных средств и атрибутов перемещения во времени и пространстве. И малороссу ли Гоголю было того не знать! О, как же много зашифровал Николай Васильевич в одной этой картине».
Правда жизни такова, что русский мужик, натерпевшись лихоимства от разных Пампадуров Ивановичей Чичиковых, однажды возьмёт и проткнёт-таки дубинушкой навязанное нам разной нечистью это роковое «ведьмино колесо».
Скамейка с наклейкой
Кстати, ведь и Мартин Хайдеггер, особо чтимый капитаном Широковым, сие тоже подтверждает: большевизм в любых его формах и проявлениях для немецкого философа есть источник негативного движения, который может лишить русский народ основы своего дальнейшего существования. Так неужели же австрийцы нас умнее, если как надо, как требует того практика, реагируют на ошибки своих поводырей? «Срочно меняйте политиков, покуда они не поменяли народ», — это же явно к русскому брату обращена столь мудрая наклейка, которую капитан Широков лицезрел на одной из скамеек, очутившись с ЛизаветЪ Воробей в дивном Венском лесу.
Но не будем, друзья, о грустном, учит нас главный герой, внешне похожий на старика Хемингуэя. Он, Широков, только что высадил красный бук из города Бадена на одном из «семи холмов», на коих стоит «Москва златоглавая» и куда уже снизошло лучезарное облако — «зримый символ пространственно-временного разлома». Куда теперь-то, раздвигая границы, полетим?
Следом за великим Суворовым и его «чудо-богатырями» — прямо в Альпы, где полно опасностей и лишений, где даже бывалым воинам тяжело, но… «Мы — русские! С нами Бог!» Мы и Буонапартия вскоре победим! Правда, это уже будет другой роман, историко-патетический, и пусть всё сложится именно так, чтобы автор завершил его.
Ибо, как сказывала одна ненаглядная певунья из термального города Бадена, сильно держит русский генералиссимус возле себя всех тех, кто однажды к нему хотя бы на шаг подошёл...
Николай ЮРЛОВ,
КРАСНОЯРСК
