«Я
пол-отечества мог бы
снести,
а пол -
отстроить, умыв».
Владимир Маяковский.
То было время динамики, новизны и агрессии. Люди, массы и материки пребывали «...в сплошной лихорадке буден». Планов — громадье. Шаги — сажень. Будущее — светло и радостно. Мы уже — там. «Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет!» Цвет – красный. Кровь и солнце. Гибель и — рождение. Перекроить мир, а сказку — сделать былью. И пылью — тоже. Сказка — это увод от блистающих реалий дня. Телеграфный стиль — коротко, ясно, жёстко. Они предпочитали аббревиатуру — совпис-комбед-ликбез, и потому Илья Файнзильберг становился Ильфом, Николай Тихонов подписывался — Энтих, а революционная женщина-дизайнер Варвара Степанова брала неудобоваримый псевдоним — Варст. На этом фоне красивое и даже манерное имя – Эль Лисицкий — звучит вполне своевременно. Эль — просто Л. Он — Лазарь. Но все помнят его, как El. «Клином красным бей белых!» – этот супрематический плакат — визитная карточка. El Lissitzky – общепризнанный авторитет, а его агитки давным-давно вошли в учебники по искусству дизайна. Русский авангард — наше достояние. Более того, Россия часто ассоциируется с новаторскими течениями 1910-1920-х годов, ибо XX век в полной мере начался в 1917 году, а точка отсчёта — залп «Авроры». Русский мир вырвался вперёд. Наши темпы — завораживали. Впоследствии Лисицкий скажет: «Наше поколение родилось в последние десятилетия XIX века, и мы стали призывниками эпохи нового начала человеческой истории... Для творчества нашего поколения Октябрь был первой молодостью», а Маяковский добавит, что «...моя страна — подросток и ...с каждой весной ослепительней, / крепнет, сильна и стройна».
Сейчас в Москве проходит масштабная ретроспектива Эль Лисицкого. Это – совместный проект Государственной Третьяковской галереи и Музея толерантности. Уникальность замысла: экспонаты размещены сразу на двух площадках, что позволяет нам увидеть образ мастера наиболее отчётливо. Дизайнер, иллюстратор, архитектор и — теоретик нового искусства, он – вровень со своей горячей эпохой. Успеть всё. Гении Ренессанса транслировали: carpe diem — срывайте день. Торопитесь и – создавайте. В 1920-х годах, как и в XV веке, творческие умы охватывали вселенную, берясь за любую работу. Стихотворный лозунг вещал: «Твори, выдумывай, пробуй!» Клином красным — по дебелой мещанской старине! Авангардное искусство было модным во всём мире, однако, именно Россия поставила его на службу идеям. Государство поддерживало и кормило супрематистов, конструктивистов и футуристов, делая их своими союзниками и – соратниками. Эль Лисицкий вспоминал: «За время революции в нашем молодом поколении художников скопилась скрытая энергия, которая ждала только большого заказа от народа, чтобы выявить себя. Аудиторией была огромная масса, масса людей полуграмотных. Революция проделала у нас колоссальную просветительскую и пропагандистскую работу». У них там, на мансардах Монмартра, красный клин — это цвет и форма. У нас же: клином красным — во славу Советов!
На выставочном стенде – знаменитые «фигурины» – механизмы, способные подменить актёров. Замышлялось электромеханическое действо «Победа над Солнцем». То будет ещё и победа над слабым и ничтожным сапиенс, который в 1920-х годах признавался чем-то, вроде тупика мироздания. Будущее — за мудрой и блестящей конструкцией. За электричеством и железными дровосеками. «Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем» – это уже замятинское «Мы», но кого тогда могли напугать слаженные фуэте разумных машин? Грандиозную постановку так и не удалось реализовать. Остался альбом эскизов, где металлические полубоги вот-вот готовы двинуться или взлететь.
Лисицкий — ученик и товарищ Казимира Малевича, он был намного талантливее своего педагога, по сути, выведя умозрительно-эпатажный супрематизм в область рацио-архитектуры. Изначально супрематизм (от supremus – наивысший) подразумевался, как желание освободить живопись, цветность от всего наносного. Говорилось выспренне и пышно: «…Человек-живописец вернулся к чистому действу великого опыта...» В 1910-х оно шокировало. Потом господа-супрематисты чуть-чуть остепенились, поступили на довольствие к большевикам и даже задумались над проблемой развития архитектурных возможностей своего течения. Малевич дал творческое задание Эль Лисицкому – перевести супрематизм в объемные формы, что и стало началом ПРОУНов. Проект Утверждения Нового — типичная игра букв, а сам Лисицкий прокомментирует: «Холст картины стал для меня слишком тесным, и я создал проуны как пересадочную станцию от живописи к архитектуре». В этом биографическом факте — стремительность поезда. Ни что иное, как «пересадочная станция». И быстрее шибче воли поезд мчится в чистом поле, разве что «...живых коней победила стальная конница». Проун — уже не плоскость, но ещё не строение. Это — преддверие домов-коммун и фабрик-кухонь. Преддверие без дверей. Без окон. Без прямого назначения. Рождение контура и — объёма. Красный клин превращается в красный угол, где ...нет икон. «Мы увидели, что новое живописное произведение, создаваемое нами, уже не является картиной. Оно вообще ничего не представляет, но конструирует пространство, плоскости, линии с той целью, чтобы создать систему новых взаимоотношений реального мира. И именно этой новой структуре мы дали название — проун».
Как и все деятели русского авангарда, Лисицкий полагал, что «прошлое — тесно». Преемственность — глупа, хотя с ней приходится иногда считаться. У молодых – никакого почтения к старинным образцам и древним традициям. И если Маяковский оставлял «...от старого мира только папиросы «Ира», то Лисицкий разворачивал целую стратегию: «Мы оставили старому миру понятие собственного дома, собственного дворца, собственной казармы и собственного храма. Мы ставим себе задачей город — единое творческое дело, центр коллективного усилия, мачту радио, посылающего взрыв творческих усилий в мир: мы преодолеем в нём сковывающий фундамент земли и поднимемся над ней… эта динамическая архитектура создаст новый театр жизни…». Советская цивилизация — это индустрия и урбанизм, а потому города-грёзы «...сегодня встают из дня голубого, железом и камнем формясь». Лисицкий-архитектор известен, прежде всего, своим проектом «горизонтальных небоскрёбов», которые должны были разместиться на Бульварном кольце. Сам автор писал о них так: «Цель: максимум полезной площади при минимальной подпоре». Тогда всех занимала тема «полезной площади», и архитекторы стремились оптимизировать пространство. Лисицкий, меж тем, объяснял, в чём дело: «Мы живем в городах, родившихся до нас. Темпу и нуждам нашего дня они уже не удовлетворяют. Мы не можем сбрить их с сегодня на завтра и «правильно» вновь выстроить. Невозможно сразу изменить их структуру и тип». В те годы велась яростная полемика об идеальном населённом пункте — одни предлагали изничтожить всё, что понастроили «проклятые буржуины» и, расчистив обломки, выстроить город мечты; вторые – оказались умней и дальновидней, рекомендуя вписывать новые проекты в уже существующую застройку. «До основанья, а затем» – то дивный лозунг, но жизнь — мудрёнее. Лисицкий – радикален, однако же, и понимал невозможность одномоментного, быстрого обновления. Отсюда — попытка вмонтировать, встроить чудо-небоскрёбы в план тётушки-Москвы. Увы или к счастью оно не состоялось. Из реализованных проектов Лисицкого хорошо знакома типография журнала «Огонёк» – лёгкое, будто бы воздушное сооружение.
Коллажи — излюбленная техника авангарда — была позаимствована у дадаистов. «Детское» смешение фотографий, рисунков, буквиц и виньеток — это не только демонстрация полиграфических возможностей XX века, но и взрыв эмоций, пестрая смесь из деталей, событий и материалов. В коллажной технике работали все — Родченко, Степанова, Чернихов, Маяковский, Леонидов и, конечно же, Эль Лисицкий. Среди фотоколлажей выделяется работа 1929 года, созданная для русской выставки в Швейцарии — западный мир проявлял живой интерес к нашим достижениям. Плакат — фантастический и безумный. Изображён монстр, символизирующий, тем не менее, радостную молодёжь. Парень и девушка, слитые до состояния сиамских близнецов. Оскаленные улыбки. В глазах — какое-то первобытное зверство, но, вместе с тем, юные хомо-советикус показаны, как люди-автоматы, винтики. Стирание гендерных граней — что, впрочем, укладывалось в общую стратегию 1920-х, когда биологический пол воспринимался, как случайность, а женщина заявила о себе, как о полноценном субъекте отношений — трудовых, правовых и... сексуальных. Муссирование «полового вопроса» – это не только и не столько брошюрки мадам-распутницы Коллонтай о «любви пчёл трудовых»; это — война против допотопной (sic!) семьи. Постреволюционная эра — шквал экспериментов, зачастую вредных и откровенно шизофренических. Эль Лисицкий со свойственным ему пылом высветил жутковатые лики времени. Отразил тенденцию. Кстати, подобные безобразия — не лишь фантазии большевиков. Такие разговорчики велись во всех Парижах и Лондонах, а прокуренные стриженые девки отплясывали фокстрот в коротких платьицах. Предвоенные-тридцатые всем вправили мозги — и нашим, и не нашим. Прелюбопытно — в 1941 году Лисицкий снова делает коллаж, где мужчина и женщина объединены общим смыслом. На этот раз — войной. Волевые, открытые, русские лица. Половая принадлежность — тоже явлена.
Эль Лисицкий — восторженный и буйный авангардист в 1920-х, в следующем десятилетии стал чем-то, вроде успокоенного мэтра. Восхитителен фотомонтаж, посвященный принятию Сталинской Конституции 1937 года. Он представлял собой красочный цикл из четырёх выпусков журнала «USSR in Construction». У заказчика — то есть у государства — поменялись вкусы и пристрастия. Большой Стиль требовал изысканной и — старорежимной выверенности. Задача мастера — подчиниться. Клин красный – отныне богатырский меч-кладенец из русских легенд. Эль Лисицкий умер в декабре 1941 года — от туберкулёза. Ему было всего 50 лет — возраст переосмысления и «второго дыхания». Впрочем, Эль так многое успел за свою недлинную жизнь, что иным бы хватило на сотню воплощений.
