Щедрый верлибр изливается в мир, давая образы контрастные, и, порою сложно организованные, по-новому подсвечивают они реальность, каждый раз заново открываемую живущими:
Но море измерили
и приковали цепями к земле.
И землю измерили
и приковали цепями к морю.
Опустились
костистые ангелы - журавли,
рассчитали
стон овдовевших сирен,
предусмотрели
беспокойство нервное боли,
нарисовали
лабиринт дорог, дорог вокруг света.
(пер. Г. Ходорковского)
Мирослав Голуб влиял на поэтов следующих за ним поколений: огни зажигаются от огней.
Он влиял новизною своих словесных сочетаний и философическим взглядом на всё, своим морём и своей землёй, точностью и парадоксальностью определений: как вот это: журавля – читай: костистого ангела.
Поезд - отражение другого поезда. Рукопожатие из окна в окно.
Ласковая беседа близких людей в параллельно убегающих окнах.
- В другой раз -
- Что ж, в другой раз -
- В другой раз при встрече -
- Что ж, в другой раз при встрече в другой раз...
(пер. А. Грибанова)
Звук его, Голуба, словно совпадает с эхо: плавно растворяющимся, затухающим в громоздком пространстве предложенной яви, и вибрации этого звука, настоянные на психологии и сострадание всем, заставляют и читательскую мысль работать несколько иначе.
Более нежно.
Или – бодро: учитывая краткость всего: в том числе стихотворения, неумолимо тяготеющего к финалу.
…резкое происхождение таинственных рифов означено зигзагами слов:
На рассвете поют над морем
коралловые полипы.
А потом остаются
старые и молодые
(и, конечно, острые)
рифы.
(пер. А. Грибанова)
Поэт слышит пение там, где другой не почувствует и тени звука.
Поэзия Голуба тонка: она строится на полутонах, онтологических оттенках, на сложнейших переливах деталей.
Его поэзия виртуозна.
Остаётся только сожалеть о малом числе русских переводов.
