Война. Осколки памяти.
Пилин Борис Петрович. Р-3-55
Это действительно осколки памяти о войне. Мне, четырёхлетнему карапузу, и нашей семье пришлось испить горькую чашу, что поднесла Сталинградская битва. Всегда казалось, что война и эпизоды событий тех дней никогда не сотрутся в памяти. Я не верил, что смогу забыть лицо фашиста, офицера, который почти в упор с расстояния полутора - двух метров стрелял в мою мать, а мы, все три брата, с плачем повисли на ней. Но не так давно я обнаружил, что из памяти детства уже многое стерлось, ушли яркие образы. Я никогда никому не рассказывал о своих впечатлениях о войне, не было такого
***
Я родился в 1938 г. на Нижнем поселке Тракторозаводского района г. Сталинграда. Отец работал на знаменитом СТЗ – Сталинградском тракторном заводе, мать была домохозяйкой. Нас, детей, в семье было трое сорванцов: старшему брату Вале в августе 1942 года, когда война подошла к Сталинграду, исполнилось одиннадцать лет, среднему брату Жене - шесть с половиной, ну, а мне было четыре года и три месяца.
От того, довоенного, времени я помню только крутой берег Волги, теплую бархатную, мягкую, по щиколотку, пыль, по которой так приятно бегать босиком, крутой спуск, а на берегу, у самой воды, горы арбузов, просто горы, и баржу, с которой на руках по цепочке с рук на руки передают арбузы на берег.
С начала войны отца мы практически и не видели (я думаю, что это было уже начало Сталинградской битвы, лето 1942 года). Он прибегал изредка на короткое время домой, спрашивал: «Как мы?» и снова уходил на работу. Отец был мастером контрольно-мерительного инструмента, мастером высшей квалификации (я понял это уже после войны, став постарше),. Работы по выпуску и ремонту танков продолжались даже тогда, когда часть цехов тракторного завода уже была захвачена немцами. Потом отец занимался эвакуацией в Сибирь оборудования завода и своего цеха КМИ (контрольно-мерительных инструментов). Вот почему мы неделями не видели его, хотя жили в десяти минутах ходьбы от завода. Переправить нас через Волгу на левый берег отец не смог, он с заводом эвакуировался в Сибирь, в Барнаул.
Помню, что мама плакала и страшно ругала старшего брата Валю за то, что он убежал тайком из дома и помогал нашим артиллеристам то ли ящики со снарядами таскать, то ли снаряды подавать, когда они вели бой с немцами в районе Спартановки (чуть севернее СТЗ).
Мама решила с Тракторного идти с нами к своей маме, нашей бабушке, которая жила в центре (в Центральном районе) Сталинграда в частном доме. Как потом неоднократно вспоминала мама, она перед уходом осмотрела квартиру, решая, что ещё взять с собой, скользнула взглядом по застеклённому шкафу, на полке которого лежали облигации всех Государственных Займов, и вышла из дома. Так, после войны мы оказались без облигаций, которые могли бы потом стать хорошим финансовым подспорьем при их погашении.
С Нижнего поселка к бабушке мы шли пешком. Мама катила коляску, чем-то нагруженную, я держался за мамину юбку, во второй руке нёс пустой чайник – это был мой груз. Я не помню, что несли братья, но помню, что с обеих сторон дороги горели дома, было страшно, и я боялся оторваться от матери. Видел, как на одном доме впереди нас горела крыша, она стала сворачиваться в рулон и огненным валом с грохотом упала почти перед нами.
У бабушки собрались и мамины сестры – тетя Ася с дочкой Ниной, которая была старше меня на два года, и тетя Тома. Тете Томе исполнилось восемнадцать лет. Когда начинался артобстрел или бомбежка, мы садились в кучку, тесно прижавшись друг к другу, и молились, прося Бога: если нас убить, то всех вместе и сразу. Я в то время наизусть знал «Отче наш.» .
* * *
Когда появились немцы, они выгнали нас из дома, а сами расположились в нем. Мы вырыли крохотную землянку во дворе. Тётю Тому немцы скоро угнали в Германию. Помню, что рядом с землянкой стояла пушка с большим задранным вверх стволом и при ней - часовой. После войны, учась в школе, в какой-то книжке о войне я прочитал, что один мальчик насыпал в дуло пушки песок и она при выстреле разорвалась. И я страшно жалел и переживал, что не знал этого раньше тогда, во время войны, хотя и не был уверен, что мог бы достать до дула.
Помню, что немцы панически боялись наших катюш. Залп катюш из-за Волги сопровождался характерным воем, и немцы в панике бежали прятаться, кто куда. После одного залпа от нашего дома ничего не осталось, все сравнялось с землей, хотя снаряды накрыли соседнюю улицу за нами. Его просто снесло воздушной волной. Однажды, во время залпа катюш я был во дворе и не успевал спрятаться в землянку. Мама кинулась ко мне, сбила с ног и накрыла своим телом, придавив к земле. Ударная волна прошла над нами и у мамы потом долго болела спина.
Помню, как над нашими головами среди бела дня разгорелся воздушный бой. Один наш истребитель против нескольких немецких самолетов. Сбил ли он кого, не помню, но его подбили. Летчик выпрыгнул с парашютом. Весь бой с интересом наблюдали и мы и рядом стоящие немцы. Когда летчик повис на парашюте, немцы с криками начали на него настоящую охоту как на лёгкую добычу, стреляя из автоматов, винтовок и пистолетов, гогоча и приплясывая. Мы молча стояли все в слезах. Когда летчик повис на стропах, свесив безжизненно руки и голову, выстрелы постепенно прекратились, и немецкий офицер в черной форме СС что-то торжествующе сказал моей маме. Она резко ответила, он выхватил пистолет. Мы, все три брата, с криком и ревом кинулись и повисли на ней. Раздался выстрел, но стоявший рядом с эсэсовцем полевой армейский офицер успел ударить фашисту под руку, и пуля ушла вверх. Между офицерами началась перебранка.
Вообще за время войны мы научились отличать поведение армейских полевых офицеров и солдат от поведения эсэсовцев. Последних боялись не только мы, но и сами немецкие солдаты. И вот мне казалось, что я никогда не забуду лицо того офицера-эсесовца, который едва не убил маму. НО однажды обнаружил, что забыл его лицо, и стало как-то не по себе.
