Он отвлекается от шлифовки линз: позволяющей освободить голову, чтобы в блаженно звучащую в ней пустоту потекли мысли: высокие, занятые у неба; он отвлекается, и нежно проступает, конденсируясь из воздуха, восточный мудрец, математик, поэт, благосклонно взирающий на философа-стекольщика…
-Твоё вино Хайям – ведь не вино? – спрашивает Спиноза.
Стекло поблёскивает волшебно.
-Конечно, - кивает поэт, и чалма слегка вздрагивает.
-Оно – суть экстаз, недоступный мне - такому методичному, не признающему бурь?
-Да, но экстаз: не обязательно буря – он может быть тих, спокоен; он вливается в сердце, как в сознание твоё, связанное с сердцем, вливаются мудрые мысли.
-Цель моей метафизики: достижение спокойствия, равновесия… Ты знаешь?
-О, там, где я пребываю – в небесных садах – видны многие мысли: они поднимаются блаженным звучанием, и твои – окрашены в самые радужные тона…
-Просто радужные? – интересуется Спиноза, крутя в пальцах сияющее стекло…
-Нет, скорее – золотистые, как моё вино, - смеётся Хайям…
…субстанция – она же природа – она же Бог – существует только одна.
Много земных реалий использовавший – для показа реалий высших Хайям медленно тает в воздухе, и Спиноза, обдумывая очередную деталь механизма собственного трактата, возвращается к обработке стекла.
За окнами живёт старинный город, и шпили соборов игольчато входят в небесную архитектуру, не беспокоя её.
«Этика» станет вызовом утверждению, что Бог и природа существуют по отдельности: Спиноза как будто прозревал самую сердцевину мироздания, ведая, насколько всё едино, соединено не зримыми связями; он и человечество видел – суммой листьев единого, гигантского древа.
«Этика» Спинозы отличается поразительной – отчасти детской: детско-дерзновенной чистотой: так снег сияет на горных вершинах; или – он же – выглядит, когда первый, только падает, спокойной музыкой утешая душу: коли пребывает в раздрае.
Кажется, душа Спинозы никогда не ведала подобных состояний: оттого такая небесная музыка пронизывает его философские построения.
Ясность мысли высока: сквозь прозрачность озёрной воды видны придонные камни.
…но – мир не только протяжён: ему присуще мышление – термин, которым Спиноза обозначает бесконечную вещь, являющуюся причиной всего содержания и процессов сознания.
(Иван Петрович Павлов выгонял за употребление этого слова из лаборатории, считая, что человеческая сущность определяется суммой сложно скомбинированных рефлексов, и сознание – термин, не имеющий смысла ----- но это уже совсем другой контрапункт).
Причинность рассматривалась Спинозой, как воля Бога, поскольку она вечна и неизменна.
На уровне человека – свобода воли невозможна: она – одна из глобальных иллюзий.
Рассмотрите свою жизнь: убедитесь – всегда плетение обстоятельств сильнее вас, вы просто вынуждены подстраиваться, принимая, или нет.
«Философия барокко» развивается красиво: самые разные элементы ложатся в её архитектуру: порою – линии мысли тяжелы, и прихотливо изогнуты, порой – они поднимаются вверх, всё выше и выше, теряясь в разводах метафизического неба, о котором – и мыслить не удаётся: слишком погружены в материальность.
Особенно теперь: когда…какая уж там философия: сплошное лютование технологий, бал соблазнов, неистовство поднятой с метафизического дна мути.
Свободомыслие отсекло его от еврейской общины, которая отторгла Спинозу, слишком не подходившего ей по духу.
Он предпочитал уединение.
Он жил шлифовкой оптических линз, отклонив предложение занять кафедру в Гейдельберге: видя в этом, вероятно, вариант суеты.
Он не хотел впускать суету в свою жизнь.
Он был монахом философии: так, избрав уединение, они – монахи веры – порой плетут корзины, чтобы очистить мозг для наиважнейшего.
Спиноза очищал свой, одновременно зарабатывая, но вместо молитвы были мысли: разнообразно вытягивающиеся в вечность.
…он был из сефардов, но это не слишком волновало философа, первыми учителями которого были, разумеется, раввины; хотя трактаты иудейских мудрецов – Маймонида в особенности – он изучал с тою же тщательностью, с которой потом шлифовал стёкла.
Имя Бенедикт – благословенный – буквальный перевод еврейского Барух.
Вокруг Спинозы складывается кружок друзей – постепенно, и каждый здесь – как цветок, или – наполненный мыслью алхимический сосуд…
Как знать – быть может алхимия – древняя наука – была близка Спинозе: по крайней мере в своём герметическом аспекте, где под «философским камнем» подразумевается высший аспект души, и работа сосредоточена не на метаморфозах металлов, но – над собственной душой, из которой необходимо иссечь всё низовое, ради высшего: именно в этом смысле Иисус принёс не мир, но меч…
Спиноза узнал угрозу суда, был вынужден покинуть Амстердам, жил в других городах.
Произведения его были запрещены в 1678 году – чтобы отправиться пышными и прекрасными кораблями в вечность.
Персидский мудрец, снова сгущающийся в пространстве комнаты, где работает над двояковогнутой линзой мастер мысли, глядит с улыбкой…
-Математика шлифует мысль, как ты шлифуешь стекла, правда?
-Математика рифмуется с метафизикой, - отвечает Спиноза, глядя на Хайяма, и прерывая работу. – Но рифма поэзии – побрякушка, ибо поэзия – то есть этика – мира не требует оной…
Хайям, став задумчивым, помолчав, читает четверостишие, музыкально растворяющееся в воздухе комнаты.
Образы высоты тонко переданы реалиями земными, плотными и сгущёнными, как привычно нам, живущим в пределах трёх пространственных и одной временной координаты.
Спиноза, вслушиваясь в мысль и звучание рубайата, соглашается, что только так и возможно.
…чтобы продолжить совмещать математику, метафизику, музыку, мёд мысли в пределах своих спокойных, неортодоксальных, не похожих ни на что, из бывшего раньше, трактатов.
