Утром 23 мая землю накрыл туман: столь густой, что на холодном оконном стекле от него оставались крохотные капли, а одежда становилась влажной. Туман пришёл вместе с холодом и сразу превратил весну в позднюю осень. Земля напиталась водой от проливных дождей, размокла и стала напоминать непролазное болото, грустное и серое, как невидимые тучи где-то над головой.
Туман приглушил утренний свет, рассеял его, поглотил деревья, реку, лишив их резких контуров. Мир наполнился тихим, едва уловимым сиянием. В это утро у памятника Евгению Родионову собрались люди.
Издалека слышались монотонные повторяющиеся возгласы трёх хористок. Служил священник из Украины. Они стояли, отгороженные полукруглой кирпичной стеной памятника. Рядом, возле деревянного креста, молился другой — седой священник, который, как шептались собравшиеся, тоже приехал издалека. В его руках было кадило, и запах ладана в то промозглое утро ощущался особенно отчётливо, неся в себе отголоски церковного тепла. Внутри стены и за стеной лилась претихая молитва. День ещё не начался, людей было немного.
…Седовласый старец зажигает восковые свечи и ставит их между гладкими булыжниками у основания деревянного креста, на котором надпись: "Здесь лежит русский солдат Евгений Родионов, защищавший Отечество и не отрекшийся от Христа, казнённый под Бамутом 23 мая 1996 года". Он проводит свою службу быстро, незаметно, через какие-то мгновения его уже нет, и виднеются одни только свечи, которые таят на глазах. Потом их огоньки прячутся между булыжниками, и остаются лишь безликие камни, с каплями воска, подобными каплям сталактитовых слёз…
Седой священник не разрешал себя фотографировать, его голос не плыл по ветру и не озвучивал окрестности, его служба была тайной и, как показалось со стороны, личной. Он присутствовал на месте какие-то считанные минуты, как бестелесный дух, но ощущалось, что именно в эти сокровенные мгновения начинающегося дня происходило что-то бесконечно важное. Мне показалось, что всё и должно было случиться именно так: на рассвете люди молча собираются окрест памятника, идёт тихая служба. Основное свершается внутри человеческих душ…
Позже число людей возросло. Приезжали автомобили, автобусы, заполненные людьми. Рассветная тишайшая молитва, подобная сокровенной тайне, сменилась гулким многолюдием. Оживленные, разговорчивые люди подходили к памятнику и останавливались, склонившись в поклоне — смиренно и молчаливо.
День не становился теплее, он, и в самом деле, был похож на осень. На горькую осень первой чеченской кампании с замерзающими рельефными следами от гусениц танков на полях и несущими гарью остовами техники и человеческих жилищ. В те годы казалось, что Россия уходила в холодный туман истории, чтобы там распасться и исчезнуть. Этот процесс казался неминуемым. Страшная неотвратимость влияла на массовое сознание, разлагая его, разрушая главное — волю народа.
На середину девяностых приходится самое дно демографической ямы, в которую угодила страна после распада СССР. Неуверенность в будущем, шаткость властных структур, повлекшая за собой разлив бандитизма, тотальный экономический хаос и вдруг возникшие не известно откуда законы рынка. Массовое сознание в таком окружении не могло быть просветлённым и одухотворённым, оно будто бы готовилось принять последнюю пораженческую идею: будь что будет, уже всё равно.
Но находились и те, кто отчаянно шёл во тьму, пытаясь разогнать её руками и рассеять крохотными факелами. Так, срочники, по своей воле отбывающие на кавказский фронт, искренне веровали, что своими действиями сберегают целостность России. Сейчас уже никто не посмеет сказать, что они заблуждались. Так воин Евгений после ста дней чеченского плена принял смерть в день собственного девятнадцатилетия. Он отказался снимать свой нательный крест и принимать ислам.
Этот поступок — подобен камешку, упавшему на гладь лесного озера. Быть может, сам всплеск никто не увидел (Евгения Родионова сначала пытались объявить дезертиром)… Но постепенно, нетронутая ветром поверхность воды покрывается кругами, которые идут до самого берега, отражаются от него, наслаиваются друг на друга. Через дни, месяцы и годы народ начинает узнавать о произошедшем. Появляются иконы с образом святого великомученика Евгения, который, даже стоя на краю гибели, не отступился от своей Правды.
Официально он ещё не причислен к лику святых. Но канонизация рано или поздно произойдёт. Должна произойти. Раны должны зажить, события — отдалиться на безопасное, созерцательное расстояние.
В день чествования памяти Евгения Родионова мне довелось услышать историю. Однажды из Англии прибыл капеллан. Уже немолодой, убеленный сединами, почтенный и весьма известный священнослужитель. Вышло так, что он побывал у памятника Евгению и узнал о его подвиге, о случившемся под Бамутом. Поражённый до глубины души, капеллан сказал: "Если бы хотя бы один военный нашей армии совершил что-то подобное, мы бы жизни положили на то, чтобы о его поступке узнал весь мир".
Верю, когда-нибудь именно так и случится. Нужно просто подождать, пока болевой шок, оставшийся от двух прошедших десятилетий, немного спадёт…
Поступок Евгения Родионова не прост. И за героическими минутами, за моментом истины кроется океан боли. Это и мать Евгения — Любовь Васильевна, в одиночку отправившаяся в охваченную войной Чечню на поиски сына. Чтобы узнать точное место его захоронения, ей пришлось заложить московскую квартиру. Это и результаты первой чеченской кампании. Это и состояние современной России, которая по-настоящему так пока и не отошла от последнего рубежа, от роковой черты. По сути, все мы в той или иной степени застыли, так же, как Евгений, перед чудовищным выбором. И все мы, так или иначе, каждодневно выбираем, с каждым произведённым шагом и прожитым часом.
Подвиги веры не могут затеряться в летописном ворохе многоликих фактов и событий. Бессмертные, они незримо правят историей. И народом. Так было, есть и будет всегда!
