Хватка мертвой идеи

Что общего можно найти между Горбачевым и товарищем Сталиным? Какие идеи из горячих 1930-х годов благополучно пережили своего родителя и зазвучали с самых высоких трибун, подвигая народ к «новым методам хозяйствования» и «перестройке»? Не следует спешить, отметая вопрос, как бессодержательный и провокационный. При всей очевидной полярности личностных качеств, противоположности исторических ролей, интеллектуальных уровней, их «идейно» роднит неприятие равенства, как основы социалистических общественных отношений. И Сталин, и Горбачев почти слово в слово клеймили «уравниловку», как зло, как фактор, сдерживающий развитие производительных сил, негативно влияющий на инициативу работников, устраняющий материальную заинтересованность, нарушающий распределительный «принцип социализма» - оплату «по труду». Действительно ли это так? Была ли «уравниловка» в советском обществе и сдерживала ли она трудовой порыв советских людей в строительстве светлого коммунистического будущего?

Никакой «уравниловки» в СССР не было и быть не могло, учитывая дифференциацию платы «по труду», на деле означавшую плату по «важности», по «заслуженности», по «ответственности», по «квалификации», по всяким прочим метрологически недоступным добродетелям. К тому же зарплата приправлялась массой коэффициентов, надбавок, пайков, статусных льгот и привилегий, дабы скрупулезно «учесть» трудовой вклад и воздать каждому по делам его.

Но если не было «уравниловки», то чему мы обязаны нарастанию негативных явлений в советской экономике, стагнации, застою, не говоря уж об очередях, «дефицитах», повсеместном «блате», кумовстве и прочих «пороках», которые развязные «ученые» и номенклатурное профессорьё поспешили приписать социализму и плановой экономике? Не послужило ли причиной этих бед как раз отсутствие «уравниловки», «элитарность», социальная стратификация советского общества, наглухо закрывавшая доступ талантам из народа к социально значимым, «престижным», привилегированным должностям, распределяемым партийной бюрократией среди «своих»? Не получается ли так, что заветное кресло становится не средством служения народу, а «законной добычей» в беспринципной карьерной борьбе, источником статусной ренты для его обладателя? Не происходит ли в таких условиях отрицательная кадровая селекция, когда менее стесненная в средствах особь вытесняет более щепетильную и порядочную? Это что, «уравниловка» тому виной?

Посмотрим на дело с другой стороны. Сегодня никто не может обвинить руководство страны в приверженности уравнительному распределению. Так куда же делись трудовой порыв, энтузиазм масс, бешеный рост экономики, тот рывок в будущее, который произвели «несчастные» советские люди под гнетом «уравниловки»? Сухие цифры говорят о том, что производительность общественного труда стала ниже, производство отечественной продукции не достигает даже уровня «застоя», а об её качестве и говорить не приходится. И на что теперь можно свалить провал «рыночных реформ»?

Интересен сам генезис идеи оплаты «по труду», как альтернативы равенству в плате. Ни у Маркса, ни у Энгельса, ни у Ленина такого «закона социализма», естественно, нет. Не нашел я и не единого поминания «уравниловки» в трудах основоположников. Однако в речах и статьях товарища Сталина этот политэкономический курьез получает свое «теоретической» обоснование. Обратимся к первоисточнику:

«Где причина текучести рабочей силы? В неправильной организации зарплаты, в неправильной тарифной системе, в “левацкой” уравниловке в области зарплаты. В ряде предприятий тарифные ставки установлены у нас таким образом, что почти исчезает разница между трудом квалифицированным и трудом неквалифицированным, между трудом тяжелым и трудом легким. Уравниловка ведет к тому, что неквалифицированный рабочий не заинтересован переходить в квалифицированные и лишен, таким образом, перспективы продвижения вперед, ввиду чего он чувствует себя “дачником” на производстве, работающим лишь временно для того, чтобы “подработать” немного и потом уйти куда либо в другое место “искать счастья”. Уравниловка ведет к тому, что квалифицированный рабочий вынужден переходить из предприятия в предприятие для того, чтобы найти, наконец, такое предприятие, где могут оценить квалифицированный труд должным образом». (Из речи на совещании хозяйственников 23 июня 1931 г.)

Здесь налицо либо кабинетный, далекий от понимания реальной жизни умозрительный подход, либо умышленное извращение действительности в угоду ложно понятой политической целесообразности. Вдумайтесь, уравниловка «виновата» в том, что квалифицированный работник ищет место, где ему больше заплатят! Какая же это «уравниловка», если в одном месте платят больше, а в другом – меньше? Именно в условиях уравниловки работнику и нет смысла бегать в поисках выгодной зарплаты!

Нелогично сравнение квалифицированного и неквалифицированного труда. В социалистической экономике востребованы разные виды трудовой деятельности, которые не могут быть противопоставлены, поскольку являются частями единого всеобщего производственного процесса. Даже в современном буржуазном обществе тема трудового воспитания, начинается с констатации - «все профессии нужны, все профессии важны!» Чего же говорить о социалистическом обществе, в котором человек труда не может быть никак дискриминирован по характеру и роду деятельности. Есть разные виды работ, требующие разного уровня профессиональной подготовки, что не дает никаких оснований к социальному обособлению и привилегированности под предлогом «квалифицированности». Более чем достаточной компенсацией за «квалифицированный» труд является его содержание, творческое начало, духовное удовлетворение, получаемое от осознания полезности своих способностей, направленных на служение общества. За что тут следует платить?

При социализме работник получает высокую квалификацию, обретает профессиональное мастерство, управленческий опыт за счет общества, что отмечает Энгельс: «Как же разрешается весь важный вопрос о высшей оплате сложного труда? В обществе частных производителей издержки по обучению квалифицированного рабочего падают на частных лиц или их семейства; поэтому и частным лицам ближайшим образом достается высшая плата за обученную рабочую силу; как прежде обученный раб продавался дороже, так теперь обученный наемный рабочий оплачивается по высшей цене. В обществе, организованном социалистически, эти издержки оплачивает общество, поэтому ему принадлежат и результаты их, т. е. созданные более сложным трудом высшие стоимости. Сам рабочий не может претендовать ни на какой избыток».

Тем не менее, Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом 13 декабря 1931 г. уже провозглашает «марксистскую формула социализма»:

«Людвиг. ... Разрешите задать Вам следующий вопрос: Вы говорите об «уравниловке», причем это слово имеет определенный иронический оттенок по отношению ко всеобщему уравнению. Но ведь всеобщее уравнение является социалистическим идеалом.
Сталин. Такого социализма, при котором все люди получали бы одну и ту же плату, одинаковое количество мяса, одинаковое количество хлеба, носили бы одни и те же костюмы, получали бы одни и те же продукты в одном и том же количестве, – такого социализма марксизм не знает.
Марксизм говорит лишь одно: пока окончательно не уничтожены классы, и пока труд не стал из средства для существования первой потребностью людей, добровольным трудом на общество, люди будут оплачиваться за свою работу по труду. «От каждого по его способностям, каждому по его труду», – такова марксистская формула социализма, т. е. формула первой стадии коммунизма, первой стадии коммунистического общества».

Да, социализм с «одинаковым количеством мяса, хлеба» каждому, с сапогами и шапками-ушанками одного размера и фасона, марксизму неизвестен. Это штампы буржуазной пропаганды, которые не пристало повторять коммунисту. Но равно неизвестно марксизму и распределение благ не по потребности, не поровну, а «по труду», в соответствии с «количеством и качеством труда», по «результатам труда» и прочие номенклатурные благоглупости, прикрывающие откровенное постыдство трудового найма, купли/продажи рабочей силы. Картина была бы не полной, если не сравнить сталинский подход с точкой зрения его заклятого оппонента – тов. Троцкого. В своей книге о Сталине он пишет:

«Еще 31 октября 1920 г. особый приказ под заглавием "Больше равенства!" гласил: "Не ставя себе невыполнимой задачи немедленного устранения всех и всяких преимуществ в армии, систематически стремиться к тому, чтобы эти преимущества были сведены к действительно необходимому минимуму. Устранить в возможно короткий срок все те преимущества, которые отнюдь не вытекают из потребности военного дела и неизбежно оскорбляют чувства равенства и товарищества в красноармейцах".

В 1925 г. в словах бюрократии вопрос о равенстве приобретает исключительное значение. В литературе он поднят был статьей Зиновьева "Философия эпохи". В этой статье Зиновьев выдвигает, что сейчас широкие массы трудящихся охвачены одним стремлением: больше равенства. Статья послужила яблоком раздора в среде правящей тогда бюрократической группы. Теснейшая братия Сталина объявила, что положение Зиновьева в корне противоречит марксизму, т. к. при социалистическом строе, по учению Маркса и Ленина, полного равенства быть не может: здесь еще господствует принцип, каждый получает в зависимости от выполненного им труда. Совершенно правильно, что Маркс признавал неизбежность этого буржуазного, как он подчеркивал, принципа в первый период социалистического общества, когда оно еще не достигло достаточной высоты, чтобы иметь возможность удовлетворять все потребности своих граждан. Зиновьев вовсе и не думал оспаривать этот тезис, необходимость дифференцированной заработной платы для разных категорий труда была ясна ему. Он считал, что крайние полюсы этой таблицы должны быть ближе; и в первую голову его осторожная критика направлялась против привилегированного положения и излишеств бюрократии. Чего, конечно, ни Маркс, ни Ленин не предусмотрели, что бюрократия прятала свои материальные интересы за интересы прилежного крестьянина и квалифицированного рабочего. Она изобразила дело так, будто левая оппозиция покушается на лучшую оплату квалифицированного труда. Это был маневр того же типа, который обычно в ходу, когда крупные капиталисты и помещики прячут свои корыстные интересы за мнимую заботу об интересах мелких ремесленников, торговцев и крестьян. Надо признать, что это был мастерский маневр. Сталин опирался здесь на аппетиты очень широкого и все более привилегированного слоя чиновников, которые впервые со всей ясностью увидели в нем своего признанного вождя. Снова равенство было объявлено, как это ни чудовищно, мелкобуржуазным предрассудком. Было объявлено, что оппозиция покушается на марксизм, на заветы Ленина, на заработок более прилежного квалифицированного рабочего, на скромные доходы усердного крестьянина, на марксизм, на наши дачи, на наши автомобили, на наши благоприобретенные права. «За что боролись» - эта ироническая фраза приобрела в тот период большую популярность».

Позиция Троцкого намного ближе к марксизму, к взглядам В. И. Ленина, чем неуклюже сработанная «марксистская формула социализма» тов. Сталина. Правда, Троцкий тоже не совсем понял смысл слов Маркса относительно применения «буржуазного принципа», посчитав его признаком неизбежности неравного распределения продуктов в первой фазе коммунистического общества. В своей «Критике Готской Программы» Маркс имел в виду «буржуазное право», охраняющее равенство трудового участия и равенство в дележе продукта. Несправедливость и ограниченность такого грубого, формального равенства Маркс объяснял тем, что у людей разные потребности: «…один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее», что при равной плате вызовет неравное удовлетворение индивидуальных потребностей. Ведь тот, у кого «больше детей» часть средств потратит на их содержание, при этом лично получив за равный труд меньше благ, чем бездетный работник. Только поэтому право и должно быть «неравным», например, законодательно обеспечивая субсидирование таких расходов из общественных фондов потребления. И здесь же Маркс подчеркивал неизбежность подобного грубого равенства в «первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества».

Поскольку эти слова Маркса были использованы в противоположном смысле, явились предлогом для «обоснования» оплаты «по труду», то следует подробнее с ними разобраться, устранив всякую двусмысленность. Рассмотрим простой пример. Два работника добросовестно работали равное время в течение месяца, предположим, по 160 часов каждый. Один из них разнорабочий холостяк, другой – многодетный высококвалифицированный инженер. Большую часть времени они работали на общественные фонды потребления, на покрытие расходов по обороне, науке, культуры, обновление и развитие производства и т. п., допустим 140 часов. Поэтому они получают электронную квитанцию на право получения потребительских благ в объеме трудозатрат всего 20 чел.-часов. Для наглядности предположим, что в масштабе современного товарного наполнения это сумма эквивалентна одной тысячи долларов. Но у инженера половина из этих средств составят затраты на детей. На себя у него останется всего 10 часов, что в два раза ниже, чем получил разнорабочий. Поэтому и нужно «неравное право», чтобы устранить подобную несправедливость, переложив детские статьи расходов на всё общество.

Если даже такие видные партийные теоретики, как Троцкий, Бухарин не понимали этого, считая, что при социализме сохраняется дифференциация платы в пользу квалифицированного труда, то что говорить о рядовых членах партии, о простых рабочих и крестьянах!

А где же наш незадачливый генсек? С какого боку Михаил Сергеевич мог встрять в спор маститых теоретиков, какими откровениями сподобился обогатить марксистскую политэкономию?

«Экстенсивные формы наращивания производственных фондов привели к искусственному дефициту трудовых ресурсов. Под давлением этого дефицита, в расчете на то, чтобы как-то поправить положение, стали выплачиваться крупные суммы необоснованных, фактически незаработанных премий, вводились разного рода незаслуженные поощрения, а из этого потом возникла практика приписок уже ради наживы. Разрастались иждивенческие настроения, стал падать престиж добросовестного и качественного труда, в сознании стала укореняться психология «уравниловки». Нарушение связи между мерой труда и мерой потребления, ставшее едва ли не ключевым звеном механизма торможения, не только сдерживало рост производительности труда, но и привело к искажению принципа социальной справедливости».

Какова логика! Стали выплачиваться премии, вводится незаслуженные поощрения, возникла практика приписок и во всем этом «уравниловка» виновата? Что, всем равно приписывали, всех равно поощряли? И самыми «равными» оказались спекулянты, теневики, барыги, порожденные натужным «теоретизированием» партийных олухов.

Почитаем дальше горбачевские откровения, развивающие уже не просто идею «оплаты по труду», но ставящие под сомнение принцип социальной защищенности при социализме, которым-де пользуются «недобросовестные люди»:

Конечно, перестройка как-то задевает каждого, выводит из привычного для многих состояния покоя, удовлетворенности сложившимся образом жизни. Здесь, пожалуй, уместно привлечь внимание к одной особенности социализма. Я имею в виду высокую степень социальной защищенности человека в нашем обществе. С одной стороны, это, безусловно, благо, наше величайшее завоевание. Однако в сознании некоторых людей оно трансформируется в иждивенческие настроения.

В самом деле, безработицы нет. Заботу о трудоустройстве государство взяло на себя. Даже уволенный за леность или нарушение производственной дисциплины должен быть обеспечен другой работой. Да еще уравниловка довольно прочно вошла в повседневную жизнь: если даже плохо работает человек, все равно получает достаточно для безбедного существования. Если какой-то человек — просто тунеядец, го детей никто не оставит на произвол судьбы. У нас огромные средства сосредоточены в общественных фондах, из которых люди получают материальную помощь. Из этих же сумм идет дотация на содержание детских садов, детских домов, домов пионеров, других учреждении, имеющих дело с детским творчеством и спортом. дравоохранение бесплатное, образование — тоже. Человек защищен от стихни жизни, и мы гордимся этим.

Но мы также видим, что недобросовестные люди как бы эксплуатируют эти преимущества социализма, знают лишь свои права, но не хотят знать обязанностей: плохо работают, прогуливают, пьянствуют. Есть и такие, что приспособили существующие законы и порядки к собственным корыстным интересам. Мало что давая обществу, они умудрялись получить от него все возможное и невозможное, жили на етрудовые доходы».

Здесь Горбачев превзошел Сталина, который не опускался всё же до увязывания вопросов социальной защищенности и зарплаты с производственной дисциплиной, резонно полагая, что с тунеядцами, лодырями и бездельниками на языке политэкономии не разговаривают. В оправдание генсека замечу, что введение в научный оборот аргументов относительно ленивых и нерадивых работников произошло до занятием Горбачевым своего поста; он всего лишь некритично воспринял то, что вбивалось в головы студентов в курсе «политэкономии социализма». А вот замах на общественные фонды потребления, на уменьшение их роли в пользу увеличения заработной платы, т. е. демонтаж «социальной защищенности» - несомненно «развитие» сталинского принципа «оплаты по труду» до его логического конца, до полного абсурда. В переводе с политбюровского на человеческий язык горбачевские умствования можно выразить примерно так:

«Товарищи! Мы, партийная «элита», не способны организовать эффективную работу планового народнохозяйственного комплекса. Все наши силы ушли на карьерный рост и кадровые интриги, не оставляющие ни времени, ни желания вникать в технологии производства, специфику работы отраслей, осуществлять перспективное планирование и управление народным хозяйством в интересах всего общества. Не мыслители мы, не философы, не революционеры и даже не политэкономы. Обыватели, уж как есть. При товарище Сталине был Гулаг и никакого вопроса с «трудовой дисциплиной», прогульщиками, пьяницами и ворами не возникало. Но Партия осудила подобную практику, поскольку под жернова правосудия нередко попадал и наш брат – ответственный номенклатурный работник. С другой стороны возможности материального стимулирования исчерпаны. Мы платим больше, отдачи получаем меньше. У людей всё есть, они социально защищены и деньги перестали играть роль пряника. А плети нет. Поэтому, дорогие товарищи, мы тут в Политбюро посовещались и решили, что раз к тоталитаризму и Гулагу возврата быть не может, то следует обратиться к экономическим методам принуждения к труду. Только страх голодной смерти, страх за свою семью, за детей, за своё будущее может полноценно мотивировать человека на трудовые свершения и подвиги. Нужна безработица и рынок рабочей силы, на котором цена живого товара будет определяться действием закона стоимости, а не волей чиновника-партократа. В результате взаимной конкуренции зарплата каждого станет равной его истиной стоимости, которую он и получит в виде средств к существованию. Их должно будет хватать и на воспроизводство его рабочей силы и на подготовку себе молодой смены, энергичных, неприхотливых и нелюбопытных излишне рабов, уже не знающих иного порядка вещей. А все эти игрища с «оплатой по труду» торжественно объявляются закрытыми».

Несколько поколений советских людей честно работали, строили новые города, заводы, фабрики, электростанции, прокладывали дороги, не жалея жизни с оружием в руках отстояли свою великую социалистическую родину, совершили исторический рывок в космос, создали могучую ядерную сверхдержаву не благодаря, а вопреки всяким попыткам насаждения социального неравенства невежественной партноменклатурой. Не деньги в платежной ведомости зажигали трудовым азартом лица людей, не премии окрыляли их на подвиг, не жажда славы увлекала на целину и на Магнитку. Тут материи куда более сложного и высокого порядка, чем могла себе представить скудоумная партийная бюрократия. И канувший в Лету «закон социализма» - оплата «по труду» должен быть похоронен со всеми предосторожностями, как хоронят чумных, с тем, чтобы микробная палочка алчности, эгоизма, ненависти, зависти не ожила бы в глубине нового социалистического общества, не разделила бы снова людей в животной борьбе за существование.