Геннадий Животов:
Каждый большой художник — настоящее чудо. Школы — не чудо, это образования, которые переходят из столетия в столетие, а вот появление художника — Сурикова, Репина, Врубеля — это всегда чудо. И вот к таким удивительным явлениям природы относится и Александр Москвитин. Он живёт и творит, подобно "летучему голландцу", не имея полноценного пристанища, кочуя по Евразии и приглядываясь уже к берегам иных континентов. Иркутск, Улан-Удэ, Сибирь — его родина, некая основа его творчества. А несколько столетий назад, видимо, его предки из центральной России двигались далеко на восток и дали ему фамилию — Москвитин.
Весь его облик мифологический, корневой. Александр напоминает одного героя Сурикова — стрельца, который двигался по сибирским просторам. Одеть на Москвитина папаху и дать уже не копьё, а пулемёт, и двинуть дальше — Аляску завоёвывать.
Для меня он ценен ещё и тем, что он — настоящий художник Сибири. Я знаю много сибирских по рождению художников, я сам родом из Кемерова. Но так получилось, что ни Красноярск, ни Новосибирск не родили именно художника Сибири. Василий Суриков, выйдя через Урал и оттолкнувшись от него, как в песне Высоцкого, вдруг занялся историей Империи — "Утро стрелецкой казни", "Боярыня Морозова", "Меншиков в Берёзове", и даже картина, посвящённая завоеванию Сибири Ермаком, — ложится в эту серию.
А вот сибиряка, который бы выразил эти безумные величественные пространства, горы, озёра, до появления Александра Москвитина я не знал. Возможно, в царские времена в Сибири было не до искусства — люди делали серьёзное дело. По выражению Руссо, "искусство рождается в роскоши". А там не было роскоши, в Сибири осваивали гигантские пространства. Где-то уже после войны в Сибири стали появляться школы. Но в основном они создавались выпускниками двух крупнейших центров — Москвы и Ленинграда. Поэтому шла европейская тематика, а именно сибирский язык, сибирская поэма так и не зазвучали. До появления Александра Москвитина.
И к своему шестидесятилетнему юбилею Москвитин подошёл, занимая достойное место в этом раскладе как художник Сибири, художник этой главной тверди земной.
Второе его великое достижение — Москвитин верит в картину. И увеличивает её до большого размера. Он легко творит миф, сказку, чувствует всякие легенды Сибири. Удивительно коррелирует с тамошней природой, с чудесными автохтонными народами, живущими там испокон веков. Это его сильная сторона. Порой он впадает в этакую "филоновщину". Мне кажется, ему это совсем не обязательно. Сибирь, как объект космического порядка, не требует некой корреспонденции к великому ленинградскому "безумцу".
Наконец, между Москвитиным советским и Москвитиным российским — мало разницы. Он верен себе, он не ломался, не делал реверансов. Пожалуй, Александр Москвитин — единственный, кто находится в полемике с моим излюбленным тезисом, что нет самостоятельной истории искусства — есть история заказчика. Как истинный казак, он никогда не ломает шапку перед хозяином, он действительно независим.
***
Так говорит Москвитин:
"Есть искусство, которое воспитывает, уводит в некий рафинированный мир, есть салонное искусство, есть искусство, которое обличает пороки, язвы вскрывает. Я же хочу вернуть монументальное искусство. Просветительство, нравоучение — хорошо. Но перед большими задачами всё это куда-то уходит. Сейчас многие люди подчёркивают, что умаляется душа. А человек должен с душой работать, с переживаниями. Я считаю, что главная задача художника — поиск и обретение Большого стиля. Его всегда искали. Малевич думал, что супрематизм ответит на все вопросы. Шварцман говорил, что искусство будущего окажется именно таким, какое он делал. Но время и от него убежало".
"Говорят, что искусство растёт из мусора. Мне кажется, далеко не всегда. Иногда — из воздуха, воды, огня, который вырывается из вулкана. Думаю, что большое искусство из этого и творится, равно как и религии, культуры. Бурьян, конечно, дело хорошее. И на нём, бывает, произрастают замечательные вещи. Но всё-таки есть и чистые энергии".
"Общее евразийское пространство даёт нам ощущение утраченности и того, что мы можем найти нечто подлинное, которое будет эквивалентно Большому стилю. Глупо не пользоваться новыми технологиями, достижениями — черпать можно отовсюду. Но понимание русскости не должно уходить в этакий "а-ля рюс", который от нас требует Запад.
"В день, когда происходит водосвятие, молекула вдруг преобразуется. И наступает живая вода. Феномен её известен. Мой цикл "Предвечные смыслы" посвящен рождению вещества, стихиям, возникновению кристаллов, бериллов, изумрудов, базальтов, смыслов".
"Наверное, пространство — самое дорогое, что мы имеем. Даже пространство выставки — это грандиозный труд. Мне очень интересно самому делать экспозицию. Возможно, выставка — это наивысшая стадия творческого процесса. Одно дело — написать картины, другое — поставить в ряд, чтобы картины взаимодействовали, организовывали и утверждали пространство".
"Картины появляются сами собой, если ты заранее знаешь, что надо делать, лучше не браться. В последнем сибирском походе я написал двадцать картин. Расставил по берегу холсты, ходил от одному к другому и писал".
"Картина должна на тебя глядеть, вызывать какие-то ощущения. Умение видеть — тоже искусство, поэтому зрителя надо воспитывать. Сегодня мы задавлены циклопическим взглядом на мир — через фотоаппараты, кинокамеры или даже компьютеры. Точка схода в центре — получается, взгляд на мир одним глазом. Зауженное пространство, несмотря на все технологии, портит зрение. Только очень значительным мастерам удаётся это хоть как-то преодолеть. В большой картине мы имеем дело с особым магнетизмом, потому что у меня нет точки схода, которая в центре картины — энергетические и силовые точки повсюду — вверху, внизу, справа, слева. И живопись может работать сразу: читая книгу, не принято заглядывать в финал — а тут зритель одновременно захватывает и начало, и конец, и символы, и смыслы".
Подготовил Андрей СМИРНОВ
