Рубанов Андрей Викторович. Ледяная тетрадь. М.: АСТ, 2024 - 320 с.
Что такое литература?
«Житие Аввакума» отвечает примерно так: «Никаких фантазий! Автором имеет право быть тот, кого до основания потрясла жизнь. Если ты страдалец, если твои мучения напоминают крест, садись и пиши. Вспоминай, честно рассказывай. Начинай общаться с пером и бумагой, когда видишь перед собой смерть, и чувствуешь обязанность сообщить братьям, как силен дьявол, сколь разнообразны его личины и обманные действия. Не забывай, что пишешь во имя Христа. Да будет для тебя примером всё, что пришло к нам из Евангелия».
Сейчас так не пишут. Может быть, только авторы военной прозы, которые знают, что такое – фронт.
Андрей Рубанов написал об Аввакуме. Начну говорить о «Ледяной тетради» с её конца, потому что там нахожу самое интересное – воспоминания Константина Васильевича Рубанова, деда писателя. Он родился в 1911 году, скончался в 1986-м. Не сидел в лагерях, вернулся с войны без тяжелых ранений, добился строительства школы в селе Узуново, долгие годы был ее директором, стал главным учителем для тысяч ребят.
Вроде ничего особенного, не самая яркая советская жизнь – честная, трудовая, ответственная, без столь модного сейчас желания менять участь. Но как же интересно (потому что совсем не хочет быть интересным и многосмысленным!) вспоминает Константин Васильевич свое детство и юность! Большая семья как учение о необходимой совместности и постоянном труде. Вера и религия без богословия и нравственного пафоса, с постоянным переносом традиций в быт. Привыкание к справедливости, стремление служить ей, отделять от несправедливости и понимать простые отличия добра от зла. Шестидесятилетнюю мать в 1930-м причислили к кулакам, и с тяжестью земного мира пришлось познакомиться надолго.
… Впрочем, этих моих «теоретических» слов там вообще нет. Лучше впечатаю несколько живых фраз Константина Рубанова – о том, как он шел к своему благому управлению большой подмосковной школой: «Ни одной минуты не скучал. – Все дети были чем-то заняты. – О политике не говорили, а работали с утра до ночи. – Я был избалован в детстве хорошими людьми. – Отец никогда не ласкал, но и никогда не наказывал. – Вера во всемогущество Бога помогала переносить все невзгоды…»
Андрей Рубанов осторожно подводит к мысли, что между его дедом и протопопом Аввакумом есть сходство. Согласен! Прочитайте в «Ледяной тетради» эти страницы, которые Константин Васильевич написал перед смертью по просьбе внука Андрея. Они замечательны!
Понятно, какое место занимает в жизни и тексте Рубанова его дед. Сложнее определиться с другим: зачем автору главный герой книги – протопоп Аввакум, исчезающий в том, что названо комментариями, а на самом деле является отступлениями или ссылками?
Я попытался дать названия фрагментам, которые вырастают в самостоятельные сюжеты – да простит меня автор, достаточно занудные: «О кастовой структуре нашего мира», «О культе смерти и его центральном положении в русской традиции», «Инвалиды Великой Отечественной и вина Сталина в их судьбе», «Сила и власть русских женщин», «Наше пьянство как вина государства и его экономической политики», «Обзорная экскурсия по Сибири и ее морозам», «Краткая история тюрем и лагерей», «Детализированное погружение в мир казней: повешение, оскопление, отсечение языка».
Трудно остаться один на один с Аввакумом! Мы спокойно переносим ужасы, но бежим от трагедии как кульминации искусства и искусства жизни! Как можно встретиться с судьбой мятежного священника, если нет и намека на экзистенциальный контакт, на боль веры и муку апокалиптической битвы за мировоззрение и исповедание, нет трагедии христианства в ее русском изводе, нет христианства вообще?
Лейтмотивом «Ледяной тетради» становится героическое упрямство Аввакума, его огненный стоицизм в противостоянии с государственной машиной – бездушной всегда, и явленная в ссылках история отечественного диссидентства это многократно подтверждает.
При чтении у меня возникла нехорошая мысль о втором, слишком либеральном голосе. Первый – рубановский – держит сюжет о русском величии аввакумовского образа, а второй – пустой в равнодушной повествовательности, в каталогах информации – каким-то особым льдом разнокалиберной фактологии создает кокон очевидной бесперспективности большинства русских движений.
Материал привлечен со всех сторон, кроме тех, которые могут помочь. О расколе и Аввакуме написал огромный роман Владимир Личутин. Сколько лет он писал его! «Либеральный голос» слышал об этом, дважды упоминает, но ни слова не говорит о содержании! Ни одного слова! Когда я давным-давно стал искать ответы на вопросы о русской катастрофе XVII века, о связи старообрядчества с революцией, сразу вышел на историков Церкви: на о. Георгия Флоровского, Николая Тальберга, Антона Карташева. Они знают и умеют рассказывать о том, что стоит за невиданным протестом Аввакума, говорят и о метафизике конфликта староверов с реформаторами.
Знает об этом и писатель Владимир Шаров, во всех своих романах (особенно явно в «Репетициях») страдальчески, не без мании писавший только об одном – как со времен аввакумовских русский человек начинает превращать апокалипсис в прагматику и проект. Увы, внутренняя «википедия» книги Рубанова не знает ни о Шарове, ни о Карташеве. Тогда уже хоть что-то о более легком Бердяеве! Тоже не ведает.
А знает о чем? Примеры информации и стиля. «Я заражаю ваш мозг идеей величия. – Каннибализм выглядит варварством только с точки зрения XXI века. – Наше русское пьянство всего лишь часть экономики и бизнес-проект государства. – В молодости Аввакум был все время под газом, но функции выполнял. - Женщины в России сильнее мужчин. - Опыт средневековых пыток трансформировался в сексуальные практики. –Лимонов называл время сидения в тюрьме лучшим временем жизни. – Драматург Вампилов погиб в том месте, где чуть не утонул Аввакум. - Довлатов умудрился побывать по обе стороны решетки. – Никон собирался стать живым богом на земле. – Поэт Бродский сослан в Архангельскую область. - Над староверами имел место геноцид. – Жизнь заканчивается смертью, человек исчезает навсегда, сохраняется лишь ставшее книгой. – Тяжелые времена создают сильных людей. – Аввакум чувствовал себя блатным. - Кризис России был предрешен в тайном мире. – Россия влияет на судьбу мировой цивилизации. – Аввакум создал нелегальное издательство - Американское общество до сих пор сильно религиозно. – Сейчас Азербайджан является государством, хитро лавирующим между Россий и Турцией. - Всякий владеющий русским языком принадлежит к русской цивилизации. – Аввакум был первым погибшим в борьбе с лицемерием».
… А славянофилы, ещё одни профессионалы в познании той гражданской войны? О них упомянуто брезгливо, словно все они были однозначно плохим Мельниковым-Печерским. «Нет лучших удобрений, чем фекалии. Но как это воспеть?», - если я чего не перепутал, славянофильская программа аттестована именно такой фразой. На долю секунды выплывают из океана информподдержки имена Владимира Солоухина и Станислава Куняева – и тут же, в момент произнесения исчезают в совершенно факультативной речи о контрабанде икон, которая в свою очередь тает в именах Высоцкого, Тарковского, Бродского и Лимонова.
Лимонов! Он совсем не скрытый демиург «Ледяной тетради», высокомерно игнорирующий русское христианство ради боевого модерна, с ярким арсеналом эгоцентризма, с единственно возможной здесь религией – культом неповторимого, несмиренного, гиперфаустовского Я!
«Лимонов и Аввакум очень похожи», - если «Ледяная тетрадь» задумана как учебник по русской истории для последователей «Эдички», так надо было и обозначить. Только не надо думать, что я полностью переместился в смех.
Поздний Лимонов с имперским масштабом, с флагом Союза и трансформацией бунта в общее русское дело очень хорош. Так прекрасен наигравшийся постмодернист, вдруг признавший, что самое красивое из всех существующих Я – это народный лик, а в нем высокая поэтика героической жизни и смерти, исключающая неврозы одиночества и культ асистемных приколов.
Аввакум сгорел в неприятии надвигающейся компромиссной империи, умер за обнесенный великой стеной национально-религиозный III Рим. А Лимонов шагнул навстречу левиафану! Его III Рим – это и спасенный Запад, вытащенный новой революцией из болота, это и воскрешённый Советский Союз без мелких национализмов. Вот об этом бы написать! Но в «Ледяной тетради» о данной интриге ни слова.
Можно ли узнать Аввакума, практически не касаясь христианства, ограничиваясь мрачными образами хитрых греков, наглого Никона, пустого царя-мечтателя и зверской государственной машины? Писать так можно, но читатель должен быть готов к тому, что религиозный уровень проблемы установится на точке сопоставления ладана и мухоморов, ибо «психоактивное воздействие» в храме и у шаманов, судя по запоминающемуся отступлению-комментарию, одно.
Ничего не сказано о «религии» Лимонова. Гротескный гностик, оставивший «Ереси» и «Illuminations», на границе литературы и теософии рационально вычерчивает апокриф о разных пауках и слизях, контролирующих наш мир обманными библиями, заинтересованными в наших страданиях как в главном продукте «божественного» питания и – в этом уже долг лимоновского человека: пауки те онтологические обязаны нарваться на наше антихристианское «нет!», на жест отречения и поток сарказма, которые неожиданно сближают Лимонова, например, с Владимиром Сорокиным – самым плодовитым из литературных мироотрицателей рубежа тысячелетий.
Тогда надо предложить парадоксальный треугольник: Лимонов – Сорокин, а по центру протопоп Аввакум; и все они под черным покровом разрушенной православной картины мира (а заодно и российского государства) ради особой, очень субъективной интуиции, в которой торчат уши Змия из III главы Книги Бытия, если у сатаны есть уши…
Конечно, Аввакум лишний в этой странной компании. Образована она моей реакцией на навязчивое сближение Лимонова с протопопом. Аввакум жил и умер со Христом. О Лимонове кто скажет так? Просто надо помнить, что общий хоровод Лимонова с гностическими постмодернистами не менее возможен, чем его союз с автором средневекового «Жития». И еще (как раз то, что есть у историков Церкви): действительно, как настаивает книга Рубанова, в расколе виновато исключительно государство со всеми его амфитеатрами инквизиторов? И не есть ли тогда, опять по Рубанову, Церковь наших дней – что-то совсем уж никонианское и, следовательно, ведущее паству куда-то не туда?
Аввакум социально и житейски мощен, поэтому у него всегда большие проблемы: «… У вдовы начальник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери, и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и болши, и паки оживе божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол; пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время».
Сейчас – когда для русского христианства время формально благополучное – многие начинают гладить себя и других утопическими речами: «как, мол, благообразно было в нашем добром Средневековье, когда все в Христа верили!» Пример Аввакума – хорошего русского иерея – шансов на утопию не оставляет: «И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвиг на меня бурю. Придоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами: и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, – одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле».
Когда всё вот это в контексте избыточных комментариев о «пьянстве, казнях и Сибири», я протестую: не нужен тут Аввакум, не надо тащить великих в потоки как бы сетевой речи! Когда мощно представлен «поход Пашкова» или аввакумовские страдания соединяются с жизнью деда Рубанова, я только за!
И вспоминаю недавно скончавшегося деда моей жены – Федора Пантелеевича Сергеева, 1929 года рождения. В 1930-м его многодетные родители (17 старших братьев и сестер!) были раскулачены по доносу, сам Федя просто выброшен каким-то уполномоченным в снега брянских дорог. Чудом спасен от замерзания добрыми людьми, уцелевшей матерью найден и возвращен значительно позже. Всё детство: голод, нищета, постоянная угроза смерти. Вырос, выучился, поступил в Ростове на педагогический. За студенческим столом искренне произнес: «Дурак Хрущёв отдал Крым Украине!». По доносу арестован, следователь на допросе поинтересовался: «Вы полагаете, что Советского Союза может не быть?» Пять лет северной тюрьмы! Отпустили через три. Дальнейшая жизнь - в станице Брюховецкой Краснодарского края: сначала учителем словесности, потом директором школы. До смерти умел делать всё, кроме – отдыхать.
И писать нам надо так же – как они жили! Иначе – получается против протопопа-мученика!
Короче говоря, и директор Сергеев, и директор Рубанов – Аввакумы на фоне тех, кто живет сейчас. Мы не готовы к лишениям, мы избалованы чудовищными глупостями, мы – изнеженные существа. Да, книга Рубанова и об этом.
Рассказав о деде и представив его записки, Андрей Рубанов будто подпитывается простым совершенством состоявшейся судьбы Константина Васильевича и выруливает на необходимую сейчас дидактику: «Все русофобы – люди не большого масштаба. – Любой враг России превращается в ничтожество. – Вступая в дискуссию, ты должен умереть за каждое сказанное слово. – Предавший свой народ сохраняет лишь оболочку человека. – Низкопробное искусство понижает наши силы».
«Изучение биографии героев добавляет сил». Конечно! И вот тут надо задуматься, как жить и создавать сюжеты дальше. И совсем точно надо искать тех, кто на фоне очень объемной и тщательно сберегаемой государством повседневности – Аввакум. И сам станешь хоть каким-то подобием героев, если будешь создавать прозу – как в последний раз.
