Я не разбираюсь в оперных голосах. Какие-то нравятся какие-то нет. Качество бельканто зависит от стоимости машины, в которой оно поет. Для одних данная модель – предел мечтаний, для других – драндулет, на котором чей-то дедушка развозил в Гарлеме пиццу.
Последнее время редкий некролог обходится без дежурной фразы «он был настоящий панк». Быстро находим запись, включаем, слушаем. Больше напоминает раннего Муромова с Укупником, только чуточку мрачней.
Умерла Галина Вишневская. Умерла не как артист, не как певица, а как вдова Ростроповича. Самая мрачная и аморальная постановка советской эпохи – опера «Катерина Измайлова». Несмотря на отсутствие формальных атрибутов (значки, банданы) в ней есть абсолютно все – и «секс», и «драгс» (грибки!) и «рок-н-ролл» (в самом первобытном смысле слова). Плюс гениальная музыка Шостаковича и его же остроумнейшее либретто. Разумеется, это не Диаманда Галас, но ознакомиться стоит. Одной этой работы достаточно, чтобы обеспечить «вдове Ростроповича» достойное место в пантеоне священных монстров.
Вот ведь как бывает – сравнительно молодой провокатор только и делает, что нагнетает своим творчеством депрессию, сгущает краски, усугубляет безысходность. Матерится как ненормальный, воспевает деструкцию и суицид. Снова матерится и делается вид, что готов умереть в любую минуту. Но вот, наконец, случается непоправимое – бунтарь действительно умирает, и наступает вакуум. Все, или почти все, кого оно заражал и притягивал своим агрессивным пессимизмом, хотели они того или нет, превращаются в космонавтов, безвольно плавающих в невесомости как космический мусор. «Попустило».
Возможен и другой вариант. Некий узурпатор создает невыносимые условия, в которых, тем не менее, исступленно пытаются что-то сотворить отчаянные одиночки. Иногда у них получается, иногда – нет. Но если уж получилось, то на века, единственное и неповторимое. По крайней мере, так кажется их восторженным поклонникам.
Но вот тиран умирает, его хоронят, тирания рассасывается, и тяжелой поступью на свой «парад победы» вываливают табуны сытых «нонконформистов», которым нечего бояться, кроме передозировки собственного тщеславия.
Те, кто свободно кувыркался в психоделической атмосфере под носом у «органов», ползут как танки-черепахи, подминая под себя премии, чины и звания.
В вакууме бессмысленна жестикуляция и не передается звук. Пятая стихия – идеальное место для желающих избавиться от одиночества, не жертвуя уединением. Так возле памятника Свердлову, рядом с поздними хиппи, кучковалась диаспора глухонемых.
Еще неизвестно, что хуже (для здоровья и вообще) – вакуум или депрессия. Излишками жилплощади можно наслаждаться, только если кто-то рядом ютится в тараканьих углах. Что за радость, если поля для гольфа не соседствуют с колючей проволокой? Какой смысл быть майором, если ты живешь как младший лейтенант?
Вакуум – от слова пустота. Депрессивное – значит гнетущее. На Уолл Стрит с крыш прыгают брокеры, у нас с крыш прыгают школьницы. Тем и другим плевать на случайных прохожих – там внизу. Что же вреднее – пустое или тяжелое? Сухой закон или засуха, ГКЧП или «Комитет Охраны Тепла»?
Наверное, это важно – различать немое кино без музыки (вакуум) и гнетущий инфразвук подавления, ощутив который люди с вполне благополучного лайнера прыгают за борт. Кроме того, немаловажно и равновесие обоих зол, ибо переизбыток того и другого чреват непоправимыми последствиями.
Главное, не путать со змеею дождевого червяка, или поливальный шланг на газоне перед таунхаузом, где вас ждут приятное общество и изысканный стол. Впрочем, дождевой червь размером с анаконду выглядит чудовищней змейки, величиной с червяка.
Мы всю жизнь кого-то с кем-то путаем. Пугачеву с Марылей Родович. Караченцова с Миком Джаггером. Сличенко с Дьяченко. Эйзенхауэра с Айзеншписом. Привыкли судить поверхностно, а это, если верить Оскару Уайльду, смертный грех. Одно время было даже модно громко и при всех ошибаться, кокетничая, переспрашивать: «А я почему-то думал….»
«В наше век, или, точнее, в наши дни (ныне то, на что прежде нужны годы, совершается в месяц, в неделю, в день) – в наши дни с первого взгляду нет уже ничего постоянного». Делая это замечание, Кюхельбекер явно имел в виду своих современников, но звучит оно вполне актуально и сто семьдесят лет спустя.
В одном из эпизодов «Сумеречной зоны» комплексующий из-за возраста миллионер омолаживает себя до ползункового состояния.
Современный Фауст просит у Мефистофеля не молодости, а младенческого неведения.
Мозг, отягченный тревожными мыслями, завидует пустоголовой юности. Темп нашей жизни не позволяет проверить достоверность тех или иных предрассудков и заблуждений. Искреннее верующих – полный стадион, искренних скептиков – единицы.
Вражда конформистов и нонконформистов – вещь иллюзорная. Мы наблюдали радость видной правозащитницы, когда пошлый советский фильм получил на Западе высшую награду. Мы слышали попа-черносотенца, горланившего «Миллион алых роз». Противники регулярно навещают друг друга, зная, что в гостях они получат то, о чем стесняются просить законных жен – разнообразие.
Мы живем в эпоху напускной узкой специализации, люди не ходят лечить зубы к мозольному оператору, но если обсуждать, когда все уйдут, и попросить тактично…
Не помню, рассказывал ли я об этом раньше, скорей всего – да. Конец восьмидесятых, апофеоз гласности. Шестеро молодых, но вполне зрелых людей обсуждают эксцессы западной поп-культуры. Точнее – активно ведут себя пятеро, а шестой прислушивается и не верит своим ушам. Все-таки – Москва – все еще, как-никак, столица мира! Тема диспута «Сид и Нэнси». Разумеется, все мы знаем, благодаря «Ровеснику» и «Сельской молодежи», что подружку этого наркомана звали Нэнси, но о том, что это Нэнси… Синатра, знали только избранные. «Хорошо, что не Нэнси Рейган», – мысленно усмехнулся я, однако промолчал. Рядом со мной галдели не последние люди: двое – ядерщики, без пяти минут кандидаты наук, один провел детство в капстране (или в детском отделении ПНД, какая тут разница?), дедушка четвертого сидел за одной партой с Набоковым, пятый был лауреатом зонального конкурса пианистов. Даже у меня имелись солидные связи в лице двух министров одного маленького тоталитарного государства на юго-западе Европы… Значит, Нэнси Синатра? Пусть будет так. Истина меня не интересовала (что в ней интересного, если она и так известна?), меня интересовала сила и власть заблуждений. Поэтому я промолчал и слушал дальше. Узнал много любопытного. Пора сколачивать сборную «стрелок осциллографа» Российской Федерации.
За четверть века комиссия по делу Сида и Нэнси поредела (водка, будь она проклята!) и практически распалась. Но те, кто уцелел, по-прежнему слывут экспертами и всезнайками.
Всякий раз, если разговор касался семьи знаменитого виолончелиста, я с искренним восторгом рекомендовал смотреть и слушать «Катерину Измайлову», советский Hammer Horror высочайшей пробы. В ответ слышались унылые сплетни про кожаные плащи, гонорары и «оргии». Ну не желали специалисты, «плакальщики» по «настоящим панкам» замечать советский Hammer Horror. Ну не выступала Галина Вишневская в клубе «Г» на разогреве у каких-нибудь Coil…
Почему-то наиболее затейливых исполнителей и мыслителей глубже и тоньше всех понимают самые бестолковые (на первый взгляд) дамы. Они предпочитают выслушивать своих кумиров живьем, желательно на малой сцене – богемный балаганчик, мюнхенская пивная…
«Он был настоящий панк», «настоящий тиран». А что, отец, настоящие панки в вашем городе тоже есть? – Вчера похоронили последнего.
Не торопитесь. Настоящих тиранов вы еще не видели.
