Семёна Степановича Гейченко (1(14) февраля 1903 — 2 августа 1993), который с апреля 1945-го до сентября 1989 года был директором (а до самой кончины своей — хранителем) пушкинского музея-заповедника "Михайловское" на Псковской земле, все знают и помнят через образ Домового, к которому сквозь века обращался сам Александр Сергеевич из 1819 года:
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой
И скромную семьи моей обитель!..
Надо сказать, что до приезда в Михайловское 42-летний опытный музейный работник-искусствовед, прошедший к тому времени и сталинские лагеря ("за антисоветскую пораженческую пропаганду" в июле 1941-го получил 10 лет исправительно-трудовых работ), и фронты Великой Отечественной (Ленинградский и Волховский), где был тяжело ранен под Новгородом и потерял левую руку, Пушкиным профессионально не занимался (кандидатскую диссертацию защитил в 1939 году по художественному наследию Михаила Васильевича Ломоносова). Правда, был научным сотрудником Института литературы АН СССР (Пушкинского Дома) и в феврале 1941-го посещал Михайловское, где увидел крестьян, советских колхозников, "сущими юродивыми: грязными и голодными". Так что в данном случае решение властей в лице Президиума АН СССР оказалось по-настоящему судьбоносным.
Родовую пушкинскую обитель новому директору музея-заповедника пришлось не столько хранить, сколько заново строить "с нуля" в течение всех послевоенных десятилетий. И местные крестьяне-колхозники, среди которых, как выяснилось, были знавшие наизусть "Евгения Онегина", помогали в этом чем умели. А военные сапёры разминировали эту землю вплоть до 1953 года и в ходе своих работ нашли затерявшуюся было без следа каронаду — пушечку, выстрелом из которой хозяева усадьбы по обычаям того времени отмечали важные для них события: от рождения ребёнка до приезда дорогих гостей.
"Приписанный как домовой навечно к пушкинскому дому" (строки из посвящённого Гейченко стихотворения его друга Михаила Дудина), Семён Степанович действительно воссоздал Пушкиногорье, дотла разрушенное немецкими оккупантами, сделав эти места не только памятником величайшему поэту России, но и вечно живым родником для всей отечественной культуры. В этом многолетнем непрерывном процессе, состоящем из множества мелких и крупных дел, была некая внутренняя тайна, некое чудо, не объяснимые никакими внешними обстоятельствами, а зачастую даже противоречащие им (возможно, другим памятным пушкинским местам нашей страны всё это ещё предстоит).
У Семёна Степановича присутствовала некая вполне ощутимая конгениальность с Александром Сергеевичем, и потому Михайловское стало восприниматься не просто как провинциальный музей-заповедник, но как дом, в котором по-прежнему продолжает жить и творить "наше всё", "солнце русской поэзии", а потому сюда не зарастает и никогда не сможет зарасти народная тропа. "Как-то мне представилось: ещё там, на юге, Пушкин заставил героев своего "Онегина" жить в такой же деревне, в окружении такой же природы, среди которой ему пришлось жить теперь самому в Михайловском" — так писал об этом он сам в своей книге "У Лукоморья: рассказы хранителя Пушкинского заповедника". Впрочем, тот местный дуб, который Семён Степанович украсил "златой цепью", явно ожидающей учёного кота, свидетельствует несколько об ином.
двойной клик - редактировать изображение
"Его интуитивный расчёт в том и состоял, чтобы создать гениальные пропорции, соблюсти ту высшую меру гармонии, баланс сил, при котором и воплощается реальное присутствие Поэта. Именно за это так и любили паломники Михайловское, за это "ощущение Поэта" во всём: в музее, в яблоневом саду, в Михайловских садах и парках… Гейченко любил поразвлечься, порой затыкая за пояс нас, молодых", — вспоминала бывшая сотрудница музея Наталья Лаврецова. И в Пушкиногорье тянулись не просто на экскурсии, но ещё и к Гейченко — поговорить о русском, вечном и насущном, подышать "пушкинским воздухом", даже повеселиться и пображничать. Он был, пожалуй, первым среди тех, по определению Александра Проханова, "удивительных людей" послевоенной Псковщины, "опалённых, обожествлённых великой Победой, страстно желающих восполнить бессчётные смерти", людей, "которые создали такое притяжение, что сюда приезжала вся элита Петербурга-Ленинграда, Москвы". Это притяжение создавалось удивительной "пушкинской" любовью к жизни: земной и вечной, единой и бесконечной в самых разных своих проявлениях. К жизни в России. "Приедешь сюда, в Михайловское, и тебе покажется, что ты приехал к себе домой. Здесь всё родное, знакомое. "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет", — свидетельствовал Проханов.
Деятельность Семёна Степановича Гейченко не зря называли "причащением Русью", и то множество почестей, которых он был удостоен (включая звание Героя Социалистического Труда и Государственные премии РСФСР и Российской Федерации), — только формальные признания этого бесспорного факта. Не случайно один из героев книги Гейченко "Пушкиногорье", архиепископ, приехавший отслужить панихиду по поэту, говорит: "Поя славу Пушкину, мы поём славу его матери — великой России. Аминь!" И если уже традиционно называть Семёна Степановича Домовым (с большой буквы), то при этом нужно не упускать из виду, что воссозданный, созданный им "пушкинский дом" охватывал не только обширную территорию музея-заповедника "Михайловское" (общей площадью под десять тысяч гектаров), которую вместе с её окрестностями, ближними и дальними, Гейченко исходил вдоль и поперёк, зная там "по имени" не только каждого человека, но каждую птицу, каждое дерево и каждый камень, — а всю нашу страну, да и мир в целом. Этим заветам всеединства, победной общечеловеческой миссии России старается следовать газета "Завтра".
