Размышляя о месте личности в политике, неизбежно сталкиваешься с необходимостью тотальной интерпретации Политического и выработки теоретических оснований, которые позволят определить специфику как субъекта, так и личности, принадлежащих к данной политической реальности. Так, например, три политических теории эпохи Модерна предлагают в качестве субъекта рассматривать индивида (либерализм), класс (коммунизм) и государство (фашизм). Специфическая политическая субъектность очень важна и в более широком смысле – когда мы пытаемся определить особенности личности, характерной для той или иной политической реальности. Если провести параллели с варновой системой древней Индии, можно отметить, что в центре либерального общества стоит вайшью (торговец), коммунистическое общество существует как результат диктатуры шудр (пролетариата), для фашизма же, с его милитарным культом, идеалом гражданина является кшатрий, воин. Речь, безусловно, идет о той категории людей, которая, если так можно выразиться, имеет статус «нормативной», определяющей весь общественный уклад, что напрямую связано со спецификой характерных для общества шудр, вайшью или же кшатриев политических субъектов. В Четвертой Политической Теории доминирующую роль играют мудрецы («Радикальный Субъект есть тот философский огонь, который родился вопреки огню и без всякой опоры на внешнее и внутреннее», отметил профессор Дугин в своем докладе «Радикальный Субъект и Метафизика Боли») – это путь брахманов, которые взвешивают ошибки своих предшественников и грамотно конструируют новую политическую реальность, закладывая в базис теории лучшие теоретические достижения мировой культуры, для того, чтобы восстать против «общества без Традиции».
Исходя из этого, в Четвертой Политической Теории особо важное место уделяется ее создателям, ее конструкторам – брахманам среди брахманов, мудрецам среди мудрецов, в каком-то смысле олицетворяющие собой идеальную реализацию Радикального Субъекта на практике. Одним из таковых является уже процитированный ранее профессор Московского Университета А. Г. Дугин. И потому совершенно неудивительно, что личность этого человека сегодня занимает умы всё большего количества людей. Этому мыслителю приписываются самые разнообразные деяния и качества: наконец, происходит своеобразная кульминация: американский пропагандист Глен Бек называет его с телеэкрана «самым опасным человеком в мире» (и проф. Дугину запрещают въезд в США). С учетом сказанного выше, для нас эта личность представляет большой интерес, поскольку сам проф. Дугин как философ символически выражает сущность политической теории, которую он представляет, в значительно большей мере, чем это могли бы делать отцы-основатели либерализма, марксизма и фашизма в отношении к своим теориям. Потому мы попробуем остановиться поподробнее на политическом аспекте личности проф. Дугина.
Большинство либералов (естественных противников проф. Дугина) ненавидят его – и в этом нет ничего удивительного. Значительно интереснее другая деталь: значительное количество правых и ультраправых (вопреки их сближению с идеологией проф. Дугина, о котором, в частности, неоднократно голословно заявлял немецко-украинский пропагандист западного либерализма, метафизический педофил Андреас Умланд) также причисляют проф. Дугина к числу своих врагов. При этом зачастую замалчивается тот пикантный факт, что именно благодаря тому, что проф. Дугин впервые начал заниматься на постсоветском пространстве популяризацией трудов правых мыслителей, таких, как Рене Генон, Юлиус Эвола, Мартин Хайдеггер, Карл Хаусхофер и др. – тех, чьи мысли легли в основу Четвертой Политической Теории – русские фашисты, а также их товарищи из бывших союзных республик, получили новое дыхание, интерпретируя идеи традиционалистов в фашистском ключе и благодаря этому визуально приобщаясь к импульсу, заданному появлением возможности Четвертого Пути в России. В этом смысле, фашизм действует как паразитический организм, который использует чужие наработки и пытается стать частью тела «хозяина». Подтверждением может служить хотя бы тот факт, что значительная доля нынешних русских и украинских фашистов активно публиковалась в сборнике «Четвертая Политическая Теория», в действительности оставаясь при идеях третьего пути: одной из самых убедительных иллюстраций внутренних разногласий между Третьим и Четвертым путями и стал нынешний известный конфликт на Востоке Украины.
Фашизм показал свою нежизнеспособность еще в середине ХХ века, когда государства с фашистской идеологией начали одно за другим отказываться от нее и переходить к либерализму. Сам факт существования фашистов сегодня говорит о том, что отдельная часть современных новых правых не способна принять определенные идеи Четвертой Политической Теории, при этом, в целом их одобряя. Разницу между Традиционализмом и фашизмом, которую так и не могут понять западные «исследователи» (как уже упомянутый Умланд, чья докторская диссертация посвящена именно бесплодной попытке поставить знак равенства между Четвертой и третьей политическими теориями), мы и попытаемся показать в этой статье. Сделаем мы это, для большей иллюстративности используя популярные литературные образы двух трагедий Уильяма Шекспира: «Гамлет» и «Юлий Цезарь», в которых политическая реальность также осмысливается именно через призму отдельных личностей.
Если сравнить, казалось бы, двух упомянутых совершенно разных героев указанных трагедий, можно заметить, что оба, фактически, представляют собой один и тот же политический архетип, показанный с разных сторон. Так, Гамлет – это опоэтизированный, прославленный Брут; Брут – очерненный, прозаичный Гамлет. Удивительным образом, благодаря гению Шекспира, нам открывается значение пиара в политике (и литературе): Брута, которого еще до создания «Юлия Цезаря» терзал в аду Люцифер Данте, мы уже воспринимаем в темных тонах – Гамлета же никто и не думает считать негодяем: он практически свят.
Почему Брут прозаичен, а Гамлет опоэтизирован, как было сказано? Всё просто: первый реальное историческое лицо; второй – нет. Широко известно: Брут попытался отстоять Римскую Республику, созданную его предком почти 500 лет назад – казалось бы, он защищал ценности неопровержимой высоты. Однако же, такой важной республику он считал лишь по той причине, что его консерватизм и политическая ригидность не позволили понять необходимость политических и экономических реформ, в которых нуждался расширившийся и de facto потерявший свой статус города-государства Рим. В представлении Брута, сухие принципы республиканского Рима значили больше, чем реальность – в результате, он убил Цезаря, олицетворявшего политическую реализацию нового политического пути, и Рим со смертью столь необходимого диктатора окунулся в многолетнюю смуту и гражданскую войну между эпигонами Цезаря. Здесь необходимо провести четкую грань между традиционализмом, который апеллирует к метафизическим основам бытия как источнику истины, и примитивным консерватизмом (в данной статье мы будем для удобства использовать более широкое понятие консерватизма именно в таком узком смысле) – стремлением каким угодно образом удержать рассыпающийся карточный домик прежних, привычных форм. Традиционализм означает соответствие реальности на глубочайшем уровне; консерватизм, в свою очередь, это как раз желание удержать реальность от любых изменений. Традиционализм жив – примитивный консерватизм мертв. Вот и вся разница. Брут в этом смысле – типичный консерватор.
Гамлет, казалось бы, фигура совершенно других оттенков. Доблестный сын, мстящий за убитого отца; герой, чья миссия – «восстановить» мир, который «искривился». Исследователи воспевают Гамлета на все лады: к примеру, посвященный одноименной трагедии выпуск передачи «Игра в Бисер» не содержит ни одного серьезного утверждения в пользу понимания Гамлета в качестве фигуры зловещей, сумрачной – в качестве если не негативного героя, то хотя бы злодея поневоле – обманутого героя. Среди отечественных публикаций хочется выделить статью В. Кантора «Гамлет как Христианский воин», где делается утверждение, которое автор и не пытается доказать, т.к. любой пламенный дифирамб в адрес Принца Датского традиционно принимается как истина: согласно Кантору, Гамлет – христианский воин, идеал принца, утопический, совершенный правитель, реализация мечты гуманиста Эразма Роттердамского. Создается впечатление, что все исследователи пытаются как можно ярче воспеть этого литературного персонажа.
Возникает вопрос: откуда эта уверенность в непогрешимости Гамлета? Ответа нет, принц просто идет на поводу у Призрака, который совершенно необязательно является его отцом, и постепенно истребляет всю государственную элиту Дании – во имя мести за недоказанное убийство. Примерно то же – с Брутом, который, идя на поводу у своих политических предрассудков, считает Цезаря убийцей Республики, тираном, насильственно захватившим курульное кресло. Брут не понимает того, что политический режим, оставаясь в рамках традиционных принципов, должен при этом подстроиться под территориальные, социальные, экономически изменения. Гамлет не понимает, что люди смертны, и, как ни жаль, отец его может умереть, а его место может занять брат, дядя Гамлета, пусть и не настолько достойный престола, по мнению бунтующего принца. Здесь нельзя не вспомнить блестящую работу психолога Ирвина Ялома «Когда Ницше плакал»: желая защитить свою пациентку, доктор Брейер возмущенно бросает Ницше: «наверно, Вы забыли, что у нее умер отец!». «Наверно, Вы забыли, что все отцы умирают», - невозмутимо ответил Ницше. Гамлет об этом тоже забыл.
Результаты действий Гамлета и Брута также аналогичны: Брут привел государство к гражданской войне; Гамлет, уничтожив элиту Дании, передал ее фактически добровольно под власть исконного врага Дании – того самого норвежского принца Фортинбраса, с отцом которого сражался за Родину некогда и настоящий отец Гамлета (не призрак). Создав себе фиктивного внутреннего врага, Гамлет сдает Родину неизменному, исконному внешнему врагу.
В данном случае, можно вспомнить знаменитую речь Цицерона в защиту Клюенция, где он защищает подсудимого путем апелляции к его родственным узам. Благодаря родству с Королем, за которого мстит Принц Датский, создается позитивный имидж и для него; благодаря акценту на дружбе Брута и Цезаря, Брут изображается как предатель. Обе детали совершенно неважны – это демонстрируется примером обратной перспективы: Гамлет убивал своих родственников – Брут мстил за своего предка. Безусловно, дело не в том: как уже было сказано, Брут реален, и мы ненавидим его; Гамлет поэтичен, и мы ему сочувствуем. Таким образом, великий Шекспир демонстрирует проблему объективного отображения исторических фактов, и, что особо важно, проблему возможности разнообразных интерпретаций одного и того же политического архетипа; в данном случае – архетипа воинствующего консерватора (в указанном ранее смысле).
Однако же, на примере Брута мы видим, что позитивный имидж Гамлета иллюзорен: политик (а Гамлет, безусловно, политик – ведь он принц, и любое его действие порождает прямой результат в политической сфере жизни), игнорирующий голос бытия, глухой к объективной реальности, не может обладать позитивным статусом, какими бы лозунгами он ни руководствовался. Перенесем эту символическую ситуацию на проблему современной политики. Если подытожить существующую критику так называемых новых правых в адрес Четвертой Политической Теории, и, в частности, в адрес проф. Дугина то всё сводится к обвинению проф. Дугина и его сторонников в интернационализме, расходящемся с узким националистическим (читай – сепаратистским) путем, предлагаемым разнообразными теоретиками национального Российского государства (мнимых причин у них для сепаратизма множество: сложность управления Россией в ее нынешних огромных размерах; смешение этносов, которого пытаются избежать неофашисты, руководствуясь своей расистской идеологией; и даже – отказ от азиатских земель называется вынужденной мерой, необходимой для упрощения европеизации России). Таким образом, фактически, Евразийская Идея – идея территориального расширения России, идея России-Евразии – единственная существенная причина разногласий между Дугиным и его «критиками справа». Возможно, если бы у Брута был второй шанс, он попытался бы вернуть Рим к размерам города-государства, исходя из своих светлых целей защиты римского традиционного уклада жизни. Но смог ли устоять бы такой Рим? Согласно фундаментальным исследованиям Теодора Моммзена, превращение Рима в Империю было неизбежным результатом борьбы с агрессией соседних хищных государств: от италийских полисов до Карфагена и далее, далее – любое промедление означало бы потерю самого Рима как такового. Ситуация аналогична в случае становления любой империи, и Российская – не исключение. Либо агрессивная внешняя политика – либо потеря инициативы, и уже Карфаген торжествует над светлым Римом, навязывая ему свою волю, решая его судьбу. Расширение – или смерть.
Этого, подобно Бруту, не понимают так называемые национал-предатели; но вместо того, чтобы признать себя предателями, они используют красивую риторику, прикрываясь благородными целями: Брут хочет выглядеть Гамлетом; победоносного Цезаря выдают за узурпатора-Клавдия, после которого мир превратился в уродливую копию утопических фантазий, ведущих к светлому будущему неофашистов, душа которых хотя и тяготеет к традиционализму, но явно не достигает тех масштабов, которые необходимы для принятия Четвертой Политической Теории. Эти люди не признают прописных истин геополитики, на которых основывается понимание проф. Дугиным судеб России – а потому они и отвергают, ненавидят ставшую уже символической, мифологической, фигуру самого профессора.
В данном случае возможна лишь апелляция к смирению, одним из ярчайших примеров которого в сфере политики является мудрый поступок императора Каракаллы, наделившего перегринов римским гражданством; другим, еще более блистательным примером политического смирения является поступок римского императора Константина, легализировавшего Христианство, прекратив тем самым абсурдную борьбу государства с объективной реальностью. Предал ли он Традицию тем самым? Ни в коем случае. Самый знаменитый пример неспособности примитивных консерваторов, цепляющихся за отмирающие привычные формы, принять изменение внешних форм Традиции – изменение, которое и обеспечивает внутреннюю, сущностную неизменность – предлагает нам Евангелие. Христос говорил фарисеям, рассматривавшим Его, Бога, как бунтовщика и богохульника: «не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить». (Мф. 5:17). Эти же слова применимы ко всем аналогичным случаям – в том числе, и к тому, который мы рассматриваем в нашей статье.
Геополитический вывод о неизбежности Евразийского вектора трансформации России является подобного рода актом смирения политика перед бытием – как Константин уверовал в свой сон, в котором ему было дано знамение победы под крестом – так и принятие Евразийства в качестве мировоззренческой посылки требует от человека глубокой восприимчивости к едва слышному шёпоту бытия. Если вспомнить фундаментальную онтологию Мартина Хайдеггера, составляющую наравне с интегральным традиционализмом, радикальным постмодернизмом и Евразийством неотъемлемую часть общей конструкции Четвертой Политической Теории, то такое смирение функционально тождественно вниманию к бытию: в терминологии Хайдеггера, на теоретическом плане это смирение соответствует «мышлению», а на уровне политической реализации конкретных теоретических построений – «поэзии». Третий путь, на котором до сих пор застопорились консервативные силы, критикующие Дугина – это частный случай описанного Хайдеггером в труде «Что зовется мышлением» явления мести, т.е. неспособности двигаться, мыслить, творить поэзию. Месть как метафизическая остановка на пройденном пути, подменяющая собой метафизическую восприимчивость, и возвращает нас к самому началу нашей статьи – к двум мстителям, неспособным ни к чему, кроме болезненной деструкции, замаскированной под благородное негодование. Националисты, отрицающие единственный возможный путь развития России – Евразийство – это Гамлеты и Бруты современной политики, это предатели, считающие себя героями. И предают они не какого-нибудь политического лидера или политическое движение – они предают само бытие, свою Абсолютную Родину, пытаясь остановить его постоянное движение, втискивая бытие в прокрустово ложе своих убеждений – вместо того, чтобы согласовывать оные с голосом бытия.
Эти люди – не будем называть их поимённо – консерваторы в самом худшем смысле. Они подобны идолопоклонникам, обожествившим неизменных истуканов – они неспособны принять живую идею политического Нового Завета. Судьба таковых людей – неизбежное тотальное поражение. Мрачная и незавидная судьба врагов России предрешена еще Шекспиром. Их путь избран ими самими – путь, не ведущий никуда, кроме как в ад, в пасть Дантовского Люцифера. Наверняка, рядом с Брутом осталось место и для современных Гамлетов, губителей отечества, ненавистников жизни и противников Бога, следующих за Призраком прежних времен, отсталости и злобной мести, грозящей Небу из адской бездны сжатым кулаком.
