Стало общим местом утверждение о том, что у нашей литературы не женское лицо. Может быть, в поэзии этот момент не настолько выражен, поскольку Ахматова и Цветаева "научили женщин говорить" настоящими русскими стихами, но вот термин "русская женская проза" остаётся, если использовать терминологию Канта, всё ещё "вещью в себе", что является мощной базой обвинений в адрес отечественной культуры со стороны разномастных феминисток и либералов, размахивающих флагами гендерных свобод и томиками нобелевской лауреатки Светланы Алексиевич. Но всё это к русской литературе по большому счёту никакого отношения не имеет. А вот творчество Веры Григорьевны Галактионовой — имеет, и самое прямое. Иное дело, что ничего "женского", "гендерного" в её произведениях не было и нет. Настоящая русская проза, в почти классическом её изводе. Почти — потому что даже боги не могут сделать бывшее небывшим, а со времён Пушкина и Лермонтова, со времён Достоевского, Тургенева и Льва Толстого, даже с перестроечных времён, когда Вера Галактионова только начинала свой творческий путь, не просто много воды утекло, но сменилось несколько исторических эпох, и "дух времени" (пресловутый Zeitgeist) каждой из них накладывался на предшествующие, как накладываются друг на друга горные породы и археологические пласты.
Писательский стиль Веры Галактионовой "уходит в прошлое поминутно", пробивается через эти пласты и породы времени, как зелёный росток, черпает из их глубин живую воду народной речи, наполняющую её произведения. Понимая это ещё как свой собственный, личный "долг перед вечностью" и перед той "единой, праславянской языковой матрицей, общей для русских, белорусов, украинцев" — своего рода генетической программой, которая таинственным образом делает язык глубже, мудрее и плодотворнее любого из отдельных его носителей. А что росток галактионовского творчества оказался таким жёстким и колючим — это следствие того пласта времени "демократии и рыночных реформ", которое ему пришлось преодолевать, чтобы превратить во "время великого, мученического стояния в правде настоящих русских писателей". А значит, по-другому было нельзя.
"Современный писатель служит либо реальным задачам дальнейшего разграбления страны, задачам истребления и самоистребления народа, либо противостоит им, как умеет", — утверждает Вера Галактионова. И для себя она выбрала второй из этих возможных путей служения, во всех смыслах узкий и тернистый — как отмечают критики, нацеленный "на труд, а не торговлю, честность, а не успешность, духовность, а не полную алчности беготню за материальным благосостоянием". На духовное возрождение, которое порой оказывается невозможным или даже сопряжённым со смертью. "Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя", — гласит евангельская мудрость. Но "Скажи мне, кто твой друг…" — гласит мудрость мирская. Здесь выбор оказывается в определённом смысле труднее и важнее всего. И не надо лукавить, что, мол, "друзья Иуды были безупречны" — они не были безупречны. Как описывается в Евангелии, все апостолы сначала уснули после Тайной вечери, оставив Христа в одиночестве, а затем отреклись от Него (апостол Пётр — даже трижды), но в раскаянии своём получили дары Святого Духа и стали (кроме нераскаянного Иуды) основой христианской церкви. "Искреннее служение даже самой сомнительной идее даёт свой плод в творчестве, продажность — нет", — считает Вера Галактионова. Выпущенный издательством "Русский мир" трёхтомник её произведений является доказательством этого принципа.
Герои Галактионовой не просто "красивы, дерзки, умелы, отважны — даже в трагичности, даже в нелепости своих судеб", они через все свои слабости, ошибки, беды и страдания ищут возможность любить себя правильно, по-настоящему: через любовь к Богу в себе и через любовь к ближним своим, а значит, через смирение как стремление к гармонии с миром, что, собственно, и является отличительной чертой русского мировоззрения и русского языка как его воплощения. Слово "смирение" "пытаются трактовать как высшее терпение, путают смиренных со смирными. А ведь в греческом тексте Евангелия на этом месте стоит хорошо нам знакомое слово "симметрия", а в древних русских текстах оно писалось через "ять", как "смѣрение". И когда инок Пересвет выходил биться с Челубеем, он был именно "смѣрен", т. е. находился в полном внутреннем равновесии, в симметрии, в гармонии с самим собой и миром. Вот что на самом деле значит "смирение", а не терпение, не покорность судьбе, как нам пытаются внушать", — отмечала Татьяна Миронова, такая же, как Вера Галактионова, русская подвижница.
"— Мама! А зачем — Господь? — громко спросил Мальчик из темноты. Она отозвалась не сразу:
— Он затем, чтобы доказывать тебе, что ты во всём неправ", — это из пока последнего крупного произведения Веры Галактионовой, повести "Зона ветров", где герои, наряду с обычными фамилиями-именами-отчествами, обозначены условными именами с большой буквы: Жена, Мальчик, Блудница, Монах и т. д., что придаёт всем их словам и действиям, помимо обычного бытового (выписанного плотными, густыми, яркими красками, что давно является "фирменным знаком" авторского творчества), ещё и бытийное измерение, а всему произведению — характер притчи как закономерного продолжения и развития давно освоенного Верой Галактионовой сказового жанра.
Будем надеяться, что на этом узком и тернистом пути настоящей литературы её ждут новые открытия и достижения, а всех нас — новая радость узнавания и знакомства с ними.
