Философия роскоши

«В его расцвеченном голубой иллюминацией саду, словно мотыльки, кружились пары, окруженные шёпотом, ароматом шампанского и сиянием звёзд».

Френсис Скотт Фицджеральд

Культурологическая данность - любая мода в свой пиковый момент подвергается осмеянию, а мыслящие люди критикуют всё актуальное, будь то громоздкие причёски в 1778 году или чересчур опасное мини в 1969-м. Фифочек «назначают» героинями памфлетов, а их типажи представляют, как безобразное порождение бытия. А вот раньше…! Далее начинаются мемуарно-поэтические откровения. Мол, двадцать-тридцать лет назад все девушки были скромны и красивы, не то, что эти, с обложки теперешнего Marie Clair. У Херлуфа Бидструпа есть карикатура, где отцы-матери бранят своих детей за «бесстыжие танцы» и «дикие формы», тогда как они сами в свои юные лета ровно так же подвергались нападкам.

«Что пройдёт, то будет мило...», - произнёс Поэт, и смешные, дурацкие, дисгармоничные линии уж нравятся и вызывают жгучую ностальгию. В 1920-х годах было хорошим тоном вышучивать худых, коротко стриженых брюнеток, чьи полупрозрачные платья открывали всё, что хотелось видеть кавалерам. Да что там смотреть?! «Эти современные женщины, старающиеся быть похожими на водосточные трубы», - пренебрежительно бросил персонаж Олдоса Хаксли, немолодой художник, чей вкус никак не изменился со времён корсетов и мадемуазель Камиллы Клиффорд, чей торс напоминал песочные часы.

Сейчас мы искренне восторгаемся изяществом и… женственностью Ар Деко, а именно в этом и отказывали девушкам «ревущих двадцатых». Женщины старшего поколения в 1920-х чуть не падали в обморок от вида flappers (девиц-хлопушек), нескромно сидящих нога на ногу и хохочущих над сальными шутками. Нынче «хлопушки», вроде Клары Боу да Луизы Брукс кажутся богинями ретро, а их танцы в разлетающихся юбках из бисера – очаровательными, но никак не похабными. Всё, что кажется уродливо-крикливым сегодня, через полвека будет вспоминаться с ностальгическими вздохами, а потом и с научным интересом.

Эпоха джаза, клаксонов и шляпок фасона «клош» - одна из востребованных у историков моды. В ней воплощена вся динамика наступившего XX столетия – шумного, революционного, изуверского, событийного. Женщина перестала быть загадкой, но сделалась звездой. К ней – фемине 1920-х – начала 1930-х годов обращена грандиозная выставка «Облачённая в роскошь», проходящая на ВДНХ в павильоне «Рабочий и колхозница». Это - машина времени, на которой мы попадаем на вечеринку к Джею Гэтсби, в модные дома Пуаре, Фортуни, Вионне, Шанель, Пату и даже в парфюмерные бутики! Абсолютная новация - стенды с ароматами, где всяк желающий может ощутить дуновение минувших дней. Правда, это не аутентичные духи, вроде Narcisse Noir и Mitsouko, а созданные петербурженкой Элиной Арсеньевой специально для экспозиции. Конечно, это своеобразный постмодернизм и перепевы, однако, у Арсеньевой – удивительно точный взгляд (вернее - обоняние) и её работы попадают в точку.

Нас знакомят с термином Art Deco. Стиль явился итогом дизайнерских исканий, начиная с 1918 года. Наименование стихийно возникло из-за парижской Exposition Internationale des Arts Décoratifs et Industriels Modernes - 1925, где были представлены художественные идеи всего цивилизованного мира, в том числе СССР. Если же вкратце, Ар Деко — это конструктивистская простота, помноженная на идеальную пышность. Собственно, модный силуэт 1920 – начала 1930-х – прямоугольник, щедро декорированный пайетками, бисером, вышивкой, а если повезло в жизни, то и драгоценностями. При том никаких выточек, грудь-талия-бёдра не подчёркивались вовсе. Их даже иметь не полагалось!

Правильная фигура – узкая, тонкая, спортивная. Изменилось и нижнее бельё. Вот – тугие пояса для чулок, максимально сжимающие ягодицы и если до этого целых пятьсот лет (если не брать ампирный период!) шнуровали талию, делая её осиной, то в 1920-х следовало минимизировать всё, что пониже спины. Впрочем, и бюстгальтеры 1920-х сдавливали, а не подчёркивали.

Взор фиксируется на резвых ногах – они должны быть стройными и сильными, чтобы крутить педали велосипеда, подпрыгивать на теннисном корте, а потом всю ночь безумствовать на дансинге под джазовые ритмы. «– Вы, наверно, любите всякий спорт на свежем воздухе, правда? – спросил он. – Ещё как! – быстро и горячо ответила она. – Люблю больше всего на свете. До безумия люблю ездить верхом, плавать, грести, кататься на моторной лодке и на акваплане», - этот диалог из «Американской трагедии» Теодора Драйзера даёт понять, какова эталонная дева.

Мода – всегда отражение грёз об «правильной» красоте. «В вечернем платье, да и вообще во всех платьях она держалась так, словно на ней спортивный костюм – во всех её движениях присутствовала некая элегантная небрежность», - это уже фицджеральдовская Джордан Бейкер, представительница американского хай-лайф. Непременно спортсменка с тренированным телом.

Чулки – телесные, из блестящего фильдеперса, в них ноги казались как бы неодетыми, но подёрнутыми загаром. Перед нами – подсвеченная витрина с панталончиками, поясами и чулками. Всё веет свежестью и негой. Женщина Ар Деко не боялась обнаженности и, по мнению, моралистов специально выставляла себя напоказ. «На ней было тонкое зелёное платье. Сквозь полупрозрачную материю чуть ниже подмышек виднелась линия, где кончалось белье и начиналось тело. Чулки были цвета загара. Мистер Куорлз был особенно восприимчив к икрам, считал современную моду. Его глаза следовали за изгибами блестящего коричневатого фильдеперса», - писал Хаксли, который не то ненавидел современность, не то боялся её, а, быть может, в тайне приветствовал.

Акцентирование ног и культ скорости, бурных танцев – это внимание на туфли. Ни до, ни после не было такого ажиотажа вокруг обуви, как в 1920-х. Устойчивая колодка, значительный каблук и – драгоценное оформление. Тут алые, золотисто-жёлтые, чёрные, ярко-синие (блё руа) туфельки, надевавшиеся под цвет нарядов, чтобы зрительно казаться выше – говорилось, что обувь другого цвета дешевит образ и зрительно «разбивает» фигуру. «Шум бегущих шагов: темп задают мягкие подошвы легких туфель из дорогой цейлонской кожи», - писал Фицджеральд. Особым шиком считались инкрустированные каблуки. Их вырезали из дерева, после чего покрывали разноцветным целлулоидом, имитировавшим слоновую кость, перламутр или черепаший рог. Их так много на выставке, что разбегаются глаза.

Экспонаты «Облачённой в роскошь» не имеют географической привязки (а той моде были подвержены и англичанки мистера Хаксли, и русские Эллочки от Ильфа-Петрова), но посвящены обеспеченной американке. На стендах есть информация о цене вещичек и штучек – в долларах. Сколько стоило в 1926 году быть в теме? Америка, хотя и отоваривалась в Париже, задавала тон – американские журналы Vogue, Harper`s и Vanity Fair завоевали мир ещё в начале XX века, а Голливуд поставлял мечты о дольче-вита куда как быстрее, чем «неповоротливые» киностудии Европы. На выставке можно увидеть фотографии актрис, которым подражали по обе стороны океана, а также посмотреть отрывки из фильмов-ревю.

На экспозиционных витринах – странички из дамского чтива с подробными описаниями новинок, а в одном из залов показаны обложки западной фэшн-прессы, созданные русскими художниками – Романом Тыртовым (Эрте), Николаем Ремизовым, Симеоном Шиминым, Александром Ржевским, Владимиром Бобрицким и, разумеется, Львом Бакстом. Наши люди, оказавшись на чужбине, продолжали внедрять искусство и держать марку. Эти рисунки до сих пор считаются лучшими образцами Ар Деко в журнальной иллюстрации. Мелочь, но приятно! «Дорогая моя, у тебя вид прямо из La vie parisienne. Тогда она сбросила пиджак, и он сказал ей, что вид у нее как на модной картинке в Vogue», - сюжетец, выставленный на потеху Ивлином Во, слегка презиравшим лейблы, штампы и картинки с плоскими Афродитами, рождёнными из клубов бензинового дыма.

На выставочных манекенах – платья, воздушные, почти невесомые. Палитра изумляет разнообразием. Здесь и траурно-чёрный с серебряным шитьём, и телесно-бежевый с вышивкой, и тревожаще-красный, и розоватый, и тот вариант зелёного, что зовётся «вердепом», то есть цвет зелёного яблока, vert de pomme. Нам, отвыкшим от изысканной колористики, всё это кажется павлиньей феерией, но в 1920-х тётушки ворчали, что в их младости убранства были поинтереснее, а это – лишь слабое подобие обворожительной цветности Belle Epoque.

Тем не менее, там всё же есть, чем любоваться. «Её прозрачное вечернее шифоновое платье отливало всеми оттенками от бледно-желтого до густо-оранжевого, и это необыкновенно шло к ней, к ее глазам и волосам», - описывал Драйзер наряд Сондры Финчли. Огромную роль стал играть шифон, потеснивший все остальные материалы – он эффектно драпировался, не боясь ни вышивок, ни бисера, был эфирно-лёгок и не мешал движению.

Среди фаворитов моды - цвет золота, символ богатства и расточительности. «Маленькая баронесса Иосивара, сложив золотые ручки на коленях золотого вечернего платья от Пакен», - насмешничал Ивлин Во, имея в виду наряд из ткани lamé с металлическими нитями в основе. В первом же зале – целая шеренга манекенов в золотых одеяниях. Как это выглядело в динамике? Вероятно, как солнечные вихри.

Любимым украшением являлся бисер – им обшивали всё, включая шляпки и драповые пальто, но, к сожалению, на выставке нет ни верхней одежды, ни головных уборов. Зато «бисерные» платьица предъявлены во всей красе. Хаотические россыпи, цветы, пейзажи, абстрактные рисунки и, наконец, подол, весь состоящий из нитей. «Я собиралась надеть его нынче вечером, но оно мне великовато в груди, так что надо его чуть переделать. Шикарное платье: светло-синее, с отливом, отделанное бледно-лиловым бисером», - жаловалась одна из гостий Великого Гэтсби, кокетливо подчёркивая, что у неё крохотная – по моде! – грудь.

Важнейшая точка сборки – пляж. На излёте 1910-х купальные костюмы сделались до того короткими, что не могли не смущать созерцателей. Внедрение трикотажа довершило «растление» масс - всё это стало ещё и обтягивающим. Гелиотерапия была чем-то, вроде светского моциона, и гладкий, «апельсинный» загар, воспетый Фицджеральдом, отныне почитался признаком здоровья и материального благополучия. Под «пляж» на выставке отведено небольшое пространство, где на подиуме расположились манекены, облачённые в купальники. Тут же – парасоли, призванные защищать дамские головы от прямого солнечного света в час променада.

Что за прелесть аксессуары! Батальон сумочек на все случаи, веера из перьев и карнавальные маски. Эпоха безудержных party благоволила к маскарадам и комическим переодеваниям. Вся эта лепота закончилась так же резко, как и началась. В 1929 году случился экономический кризис, повлиявший на всё – и на всех. Циничный и – ранимый Фицджеральд в очерке «Эхо века джаза» отмечал: «Наконец, юбки удлинились, и всё оказалось скрытым от глаз. Все приготовились к новому этапу… На старт! Внимание…» Вдруг, как по мановению волшебной палочки, с экранов шагнула статная блондинка в очень длинном белом платье, точно взятом напрокат у античных кариатид. Это было следующим этапом Ар Деко – резкость и дерзость больше не заряжали энергией, футуризм наскучил и потеснился историзмом, а летучий шифон поменяли на увесистый атлас.

Но вернёмся на выставку «Облачённая в роскошь», которая не только эстетически-выверена, что - редкость, но и познавательна. Кому адресовать «спасибо», кроме музейного комплекса и уже упомянутого парфюмера Элины Арсеньевой? Коллекционерам Павлу Карташову, Антону Приймаку, Назиму Мустафаеву, Ксении Потаповой, чьи имена мы читаем прямо у входа. Над экспонатами потрудились и реставраторы Валентина Григорьева, Татьяна Черкасова, Евгения Волкова. Четыре этажа воплощённой философии роскоши – что может быть лучше в промозглый октябрьский день?