Фальсификация? Нет – легенда!

«Раз в крещенский вечерок

Девушки гадали:

За ворота башмачок,

Сняв с ноги, бросали».

Василий Жуковский «Светлана»

Знаете ли вы, что имя Светлана – литературно-искусственное? В святцах его не было и нет. Всех Светочек нарекают при крещении Фотиния, что являет собой перевод с русско-романтического - на греческий, ибо Фотиния — это светлая. Имя изобрёл даже не Василий Жуковский, а его старший коллега – Александр Востоков, издавший поэму «Светлана и Мстислав».

Начало впечатляющее и словно бы знакомое: «Светлана в Киеве счастливом / Красой и младостью цвела / И изо всех красавиц дивом / При княжеском дворе была». Действие происходило при дворе Владимира-Красно Солнышко, да и вообще живенько вспоминается вовсе не «Светлана» Жуковского, а «Руслан и Людмила», где Наше Всё также использовал «древнеславянские» наречения, создавая «вселенную» фантазийного Киева.

Романтизм по-русски был калькой с немецкого и, как писал тот же Пушкин о наивном Ленском: «Он из Германии туманной привёз учёности плоды», и не только учёности, но и гуманитарно-возвышенных склонностей, замешанных на опоэтизированном мистицизме. Не все заимствования – уродливы. Кроме того, наш романтизм стал важной вехой в развитии общества и базой для национального самосознания.

Чем отличается классический романтизм от советского? Тем, что советский был устремлён в будущее, а классический – в прошлое. Именно там пииты, романисты, художники и скульпторы искали источник вдохновения. Европейское Средневековье и допетровская Русь наилучшим образом годились для этого. Отсюда – Людмилы да Светланы, гридницы, опашни, секиры, ендовы, братины.

А вот и знакомый всем портрет Василия Жуковского работы Ореста Кипренского! Мы на выставке «Легенды Кремля: русский романтизм и Оружейная палата», проходящей сразу в двух залах – в Патриаршем дворце и Успенской звоннице. Давно замечено, что московские проекты часто «перекликаются». Так, в Историческом музее работает экспозиция «Петергоф. Сокровища русской императрицы», обращённая к супруге Николая I – Шарлотте Прусской, получившей после крещения имя Александры Фёдоровны. Государыня слыла поклонницей романтической неоготики, носила прозвище Белая Роза и большую часть времени посвящала чтению «рыцарских» романов, написанных её современниками, в частности, Вальтером Скоттом.

«Легенды Кремля» – продолжение темы, но уже со славянским уклоном, и мы наблюдаем портрет Шарлотты-Александры в полусказочном русском облачении: высоченный кокошник, фата, каменья, громоздкое ожерелье. Мода на допетровский шик возникла ещё на излёте Галантного века, при Екатерине Великой. На выставке можно увидеть портрет царевны Александры Павловны, дочери Павла I в русском костюме - парчовый сарафан, коса, венец. Те убранства до 1830-х были не обязательны, имея характер сентиментально-патриотической моды. Их отрегламентировал и ввел в придворный быт лишь Николай I.

Почему проект назван «Легендами Кремля»? Представлены вещи с двойной историей, точнее с выдуманной в XIX веке атрибуцией - с легендой вместо истины. Нам предлагается и вымысел, и явь – для сравнения. Допустим, шлем, изготовленный для царя Михаила Федоровича, но приписанный князю Александру Невскому. Во-первых, так интереснее, круче, «стариннее», а, во-вторых, в XIX веке практически не существовало научных методов атрибутирования. Сама история больше смахивала на художественные выкладки, чем на фактологический анализ. Об археологии даже и говорить не приходится – тогдашние «копатели» разрушали культурные слои, делая ошибочные выводы, рассчитанные на громкий эффект.

Вот - детский доспех XVII столетия, однако, считалось, что он принадлежал юному Дмитрию Донскому. Некая байдана - кольчатый доспех - значилась кольчугой Марфы-посадницы, защитницы новгородской воли. Некоторое время ту же байдану записывали, как доспех Бориса Годунова. Тут и парадная алебарда телохранителя Лжедмитрия I. Вроде как. На деле же мы не в курсе, кто держал её в своей могучей длани.

Нравились громкие имена, приуроченность к событиям, загадочность и флёр тайны. Кстати, в Европах цвело ровно то же – откуда-то появлялись «доспехи Зигфрида», увы, склёпанные в эру Тридцатилетней войны и «мечи короля Артура», кованые при Генрихе Тюдоре. Общее внимание привлекает «венец княгини Ольги», по легенде вывезенный ею из Царьграда. Действительность – скромнее. Это всего лишь «второй наряд» шапки Мономаха, сделанный для совместного царствования Петра I и его брата Ивана Алексеевича.

На этом фоне множились исторические, точнее псевдоисторические романы, безупречные с художественной точки зрения. По сию пору читается «Князь Серебряный» Алексея К. Толстого, посвящённый такому неоднозначному феномену, как опричнина. Красивые герои, любовь, смерть и особливая прелесть описаний: «На ней был голубой аксамитный летник с яхонтовыми пуговицами. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие же серьги висели по самые плечи; голову покрывал кокошник с жемчужными наклонами, а сафьянные сапожки блестели золотою нашивкой». Важнейший нюанс – в домашней повседневности боярыни XVI века не носили аксамитовые одежды и драгоценности, предпочитая дорогостоящие сукна или же ничем не расшитый бархат, но романы из средневеково-ренессансной жизни всегда рисовали приукрашенный быт и какую-то запредельную роскошь.

Опричнина волновала и Михаила Лермонтова с его «Песней о купце Калашникове» - типично романтическим творением. Фигура Ивана Грозного вызывала тогда многочисленные споры, как вызывает их и сейчас и потому всех посетителей выставки привлекает «трон Иоанна Васильевича», который создали в 1650-х годах. В XIX веке полагали, что грозный царь был не первым его обладателем. Дескать, вещь была связана то ли с приданым Софьи Палеолог, то ли с посольскими дарами Ивану III.

Мнение оказалось до того устойчивым, что ваятель Марк Антокольский представил Ивана Грозного, сидящим на весьма похожем троне. Скульптура экспонируется в одном из залов – Антокольский показал царя, погружённого в думы, с книгой на коленях. Напряжённые руки, страсть и ярость. Истинный монарх кроваво-золотой эры чинквеченто, когда по всей Европе гремели войны, рубились головы и строчились витиеватые сонеты.

Сюда же относится масштабное полотно Александра Литовченко «Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею», где изображён выразительный арчак (остов седла) второй половины XVII века, да и прочие артефакты сомнительны с исторической точки зрения. Арчак представлен тут же, на одной из экспозиционных витрин. Рядом – настольное украшение «Олень» гамбургского производства 1630-1640-х годов, кубок-наутилус 1620-х годов, блюда, сосуды, элементы упряжи – все, созданные в XVII столетии, но их явил художник в числе сокровищ Иоанна.

Литовченко смешал все времена и стили, но это никого не волновало! История считалась «неточной» дисциплиной, и, когда пришли Сергей Соловьёв и Василий Ключевский (а у них тоже полно «баек» в исследованиях, но всё же много меньше!), они совершили буквально переворот в науке.

Обыватель же по-прежнему изучал события по развлекательным книгам, среди коих лидировал «Юрий Милославский» Михаила Загоскина. Помните, как гоголевский Хлестаков нагло врал, что это – его сочинение? В 1830-х тот пассаж вызывал взрыв хохота - о господине Загоскине знали все, даже такие провинциально-незамутнённые дамы, как городничиха и её дочь.

Динамичный роман бил все рекорды популярности. Описания волновали изысками: «Впереди в светло-голубых кафтанах ехали верхами двое дружек; позади их в небольших санках вез икону малолетний брат невесты, которая вместе с отцом своим ехала в выкрашенных малиновою краскою санях, обитых внутри кармазинною объярью; под ногами у них подостлана была шкура белого медведя, а конская упряжь украшена множеством лисьих хвостов».

Сюжет «Юрия Милославского» - о Смутном времени, и его подзаголовок был «Русские в 1612 году». К слову, памятник предводителям народного ополчения 1612 года Минину и Пожарскому – дань всё тому же романтическому восприятию. На выставке сложно не заметить каминные часы «Минин и Пожарский», сработанные, что примечательно, в Париже.

Несмотря на то, что выставка по большей части повествует о русской теме, здесь имеются и европейско-средневековые образцы, имеющие отдалённое отношение к реальности. Один из стендов посвящён празднику «Волшебство Белой розы», устроенному в честь Александры Фёдоровны в Потсдаме в 1829 году. Все, включая царя с царицей и прусских родственников, были одеты «как в XV веке», то есть в стилизованные платья. Кавалькады, состязания трубадуров, имитация рыцарского турнира, костюмированный бал – эту череду великолепных действ государыня запомнила, как лучший день в своей жизни. Вот - орден Белой розы, выполненный в форме цветка – он предназначался каждому из участников маскарада. Точно такой же орден экспонируется в Историческом музее в рамках проекта «Петергоф. Сокровища русской императрицы».

Изумительны рыцарские латы, сооружённые в Златоусте для юного Александра Николаевича, будущего царя Александра II Освободителя. Какая-то пёстрая смесь Древнего Рима с поздним Ренессансом и - наплечники в виде львиных морд. Неподалеку - миниатюрный портрет, созданный Алоизием Рокштулем – царевич, которому уж за 30, изображён в «максимилиановском» доспехе, вернее, в переосмысленной фантазии на тему доспеха. Александр Николаевич, сын романтически-настроенной матери, воспитанник Василия Жуковского, он с самого детства был погружён в атмосферу книжной рыцарственности. Это оказалось и хорошо, и плохо, как для самого монарха, так и для России в целом. Он всё воспринимал сквозь поэтико-художественную призму, полагая, что важны слова, девизы и красивые жесты.

Экспозицию венчает живописный холст, рассказывающий о самой Оружейной палате, которая в далёком 1806 году получила статус музея. Картина «Залы Оружейной палаты в Кремле с групповым портретом сотрудников музея» написана художником Николаем Бурдиным в 1846 году по заказу Николая I. В центре композиции - тот самый писатель, автор бестселлера Михаил Загоскин, получивший должность главы Оружейной палаты.

Выставка не только информативна и занимательна, но и демонстрирует значимый тезис: наука история, как и прочие дисциплины, совершенствуется и то, что казалось незыблемо верным ещё сто-двести лет назад, сейчас рождает улыбку, да и как не усмехнуться при виде «посоха Ивана Калиты», сделанного почему-то в XVII столетии… Фальсификация истории? Нет! Легенда!