Факультет нужных вещей

«…и ещё всякие очень нужные вещи».

Аркадий Гайдар, «Чук и Гек»

В самом начале 1990-х, когда по стране шагала перестройка, сметая вехи, людей и «отжившие» идеалы, мне на глаза попалась модная о ту пору книга — «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского. Однако меня зацепила вовсе не фабула, а само название, которое способно жить отдельно от содержания романа (так тоже бывает). Собственно, я вообще не о книге — о вещах. Ненужных. Собранных в коллекцию. Именно в тот год я услышала о знаковой персоне тогдашних тусовок — Саше Петлюре. О нём ходили слухи и легенды. Он казался мифом. Пелюра был чем-то сродни персонажам фильма «Асса». Он напоминал песни БГ (он и сейчас их напоминает). Несмотря на царивший в стране хаос, перестройка вызывала к жизни потрясающие явления и высвечивала эксклюзив. Модельер, художник и просто человек-вселенная, он коллекционировал обыденное старьё, ширпотреб, который тут же — в его руках — превращался в концептуальную идею. Он — магистр факультета ненужных вещей! Точнее, нужных. Обязательных. Памятных. Вызывающих ностальгию и радость узнавания. Петлюру (а настоящая его фамилия — Ляшенко, он родом из Малороссии) иногда сравнивают с историком моды Александром Васильевым. Мол, оба — знатные собиратели винтажа, медийные личности, рыцари старинного платья. Но — нет. Петлюра и Васильев разрабатывают совершенно разные «культурные слои». Васильев — это гламур и светскость, от кутюр и прет-а-порте. Петлюра же «не видит» разницы между уникальным предметом и обыденным. Я бы добавила, что Васильев и Петлюра — бытийные антиподы. Петлюра с его «Заповедником искусств на Петровском бульваре» ближе к Энди Уорхолу и знаменитой «Фабрике», разве что на уорхоловской The Factory производился актуальный и современный поп-арт, а в «Заповеднике…» сохранялся и культивировался поп-арт прошлого. Поэтому юным и скандальным фотомоделькам Уорхола, таким как Эди Седжвик и Нико, «факультет» Петлюры противопоставил пани Броню 1924 года рождения, легендарную мадам, имевшую своеобразный титул — «Альтернативная Мисс Вселенная». Фанату старины и «ненужных вещей» положена по судьбе именно такая муза — раритет из праистории.

У Виктора Пелевина в «Поколении П» есть фрагмент, который я часто цитирую, ибо он символичен и многосложен: «Татарский изредка отрывался от вида за окном и смотрел на Гиреева. Тот в своей диковатой одежде казался последним осколком погибшей вселенной — не советской, потому что в ней не было бродячих тибетских астрологов, а какой-то другой, существовавшей параллельно советскому миру и даже вопреки ему, но пропавшей вместе с ним». Петлюра умудрился не только не исчезнуть, но — создать устойчивый и привлекательный тренд.

В Музее Москвы на Зубовском бульваре сейчас работает выставка — «Археология Петлюры». Занятно, что «ненужные нужные вещи» расположены в том же зале, что и результаты раскопок средневековой Москвы. «Для нас важно то, как благодаря взгляду художника вещи с собственной уникальной историей сплетают свои голоса и рассказывают историю глобальную, касающуюся каждого», — сообщила директор музея Алина Сапрыкина.

Первый же взгляд на петлюровские инсталляции вызывает стойкое воспоминание детства: «У запасливого Чука была плоская металлическая коробочка, в которой он хранил серебряные бумажки от чая, конфетные обёртки (если там был нарисован танк, самолёт или красноармеец), галчиные перья для стрел, конский волос для китайского фокуса и ещё всякие очень нужные вещи». Стоп! Мы снова находим «нужные вещи». Из коробочки гайдаровского персонажа они переселяются на «факультет» Петлюры. Каждая из инсталляций сопровождается масштабной фотографией тематического перформанса и рассказом, больше напоминающим не реальную историю СССР, но что-то вроде песен группы «Браво» о стиляжной Москве и «московском бите». Притом что любой из нас может «внести» свои мемуары в общий поток сознания.

Вот останки патефона, дамский ботик, искусственные цветы — феерия предвоенных и послевоенных курортов. «В парке Чаир распускаются розы», отцвели уж давно хризантемы в саду. Наполненность цветами — как в кинофильме «Моя любовь», где стройная блондинка Шурочка гуляет меж боскетов и клумб в пролетарском санатории. Томные старшеклассницы в своих тетрадочках рифмуют «розы-мимозы», за что получают разбор на комсомольском собрании. Коробочка, сделанная из открыток — такие поделки создавали девочки 1930—1950-х годов и даже не на уроках труда, а у себя дома, пока их матери вязали ажурные салфетки и пришивали к строгим платьям затейливые кружевные жабо. Чтобы раз в год пройти среди крымских роз. В парке Чаир. По профсоюзной путёвке.

Костюмы нэпа и последующей сталинской эры — от бесшабашной лихости к суровой простоте и той особой элегантности, которая могла существовать только в 1930-х годах и только в Советском Союзе. Контраст эпох подаётся через антитезу чёрного и белого: фрачный костюм зарвавшегося нэпмана и платье его дамы, расшитое красным стеклярусом. Фасоны под чарльстон. И — угар. Тут же — белизна лаконичных вещей под стилистику дома культуры с барскими колоннами и греческим портиком. Под яростное и неумолимое солнце, заливающее светом стадион «Динамо». В духе сюрреализма головы манекенов заменены чучелами птиц и другими неподходящими предметами. Страшное и великое время — «глоток шампанского» между двумя войнами.

Театральный роман! За стеклом — веер, бинокль, нитка жемчуга, перчатки, опереточный цилиндр, часы и пригоршня блескучей бижутерии. Чёрные туфли, какие носили в 1930-х, но продолжали донашивать ещё долго, надевая от случая к случаю к новому бархатному платью, сшитому в 1947-м у Верки-модистки из трофейного отреза. Рядом — чёрная лампа и такой же серьёзный телефон. Набор шахмат — для умственной разминки перед боем. Ночь. «И только вокзалы, заводы, часы и машины не спят», — наивно полагал Самуил Маршак. Потому что не спит товарищ Сталин, а вместе с ним — вся королевская рать. Не спит директор комбината, вызванный срочно на объект. Не спят работники ночных смен. Инженер, склонившийся над проектом новой домны, он не может оторваться от чертежа. Чёрная лампа и чёрный аппарат — в любой момент может раздаться звонок… Время — вперёд! «Нельзя снижать темпы! Наоборот, по мере сил и возможностей их надо увеличивать… Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим остаться битыми», — сказал тот, который не спит. Товарищ Сталин.

Соседняя композиция именуется «Мёртвый разведчик» — здесь атрибутика войны и... игры. Не на жизнь, а на смерть. Письма-треугольники — письма с фронта. Их ждали с замиранием сердца. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. «А любовь Катюша сбережёт!» Перекидной календарь с роковой датой — 22 июня. Останки немецкой каски — смерть вам, сволочи. Смерть вам, чтобы мир выжил. И он выжил. Счастье наступившего мая. Наборы мулине, яркие нитки для шитья и вязания — надобно шить новые блузы и расшивать их пышными цветами. Композиция из военных погон — их вернули как раз в разгар войны, и мальчики приехали с фронта, похожие на дореволюционных офицеров — Россия всегда Россия. Погоны срезаны и — оставлены. Грядёт мирная стройка. Стремление к уюту и вышивкам. «Ландыши-ландыши», — тёплый звук из приёмника с округлыми боками. Оттепель и фарфоровые статуэтки, украшение комодов. Обволакивающий уют. Солнечная мощь и кукурузное поле. Подшивка журнала «Огонёк», на каждой странице — колхозные поля, новые районы, светлые дали, голубые ели, синие горы... Преодоление и ветер в лицо.

Следующая остановка — цивилизация стабильности, по ошибке (или со зла) названная «застоем». Сам же Петлюра именует это «Прощайте, голуби!» — расставанием с наивно-бескорыстной романтикой. Игрушки-неваляшки из моего детства и фигурки из дерева — для декоративного оформления серванта. Изюминка, точнее громкий финал эпохи — Олимпиада-80. Талисман — медвежонок. На экспозиции — медвежий выводок, тогда эту игрушку выпускали в разных форматах и калибрах. Мирный, добрый тотем древних славян — с мультипликационной улыбкой. Медали, пригласительные билеты, сувенирная лампа с плафоном в виде ракеты, устремлённой ввысь. Туда, в небо, улетел и олимпийский мишка, провожаемый громадным стадионом. Всем советским народом. Слёзы и песня Пахмутовой на стихи Добронравова: «На трибунах становится тише… / Тает быстрое время чудес...» Чтоб зарифмовать со «сказочным лесом», куда обязан вернуться «наш ласковый Миша». Проводы Империи. Занавес, эффектно опустившийся в предпоследнем акте. Потому что последний акт играли уже при сорванном занавесе. Перестройка! Вместо медвежонка — нахальный Микки-Маус. Нечто с надписью “Coca-Cola”, календарики с личиком Юры Шатунова — солиста группы «Ласковый май». Внезапно — матрёшки! Лучше всего распродаваемый символ Mama-Russia — на пешеходном Арбате. Показать просвещённым Европам и золотоносной Америке: русские не такие уж дикие и совсем не страшные. «Американ бой, поеду с тобой!», — голосили эстрадные девки. И медведи-то у нас ручные, вернее — ну их, медведей. Мышей нам — и побольше. Микки ваших Маусов и Джерри, который с Томом. Фотография Джеки Чана — гуру восточных единоборств. Это сладкое словечко — «видеосалон». Боевики, приключения, драки… Скоро это пригодится в жизни! На очереди «лихие девяностые» с их пальбой, гарью и замусоренной барахолкой.

На выставке есть пара инсталляций, повествующих не о конкретном периоде, но о России XX столетия в целом как о социокультурном пространстве. Вот странное — лишь на первый взгляд — нагромождение смыслов: икона, вымпел, повязки дружинников, Библия, маленький настольный глобус, юла, фарфоровая фигурка читающей девочки... Это — судьба человека и — разных людей. Выхвачено из биографии, как будто листочки из дневника. Или — новогодняя композиция. Семейный праздник, лишённый официоза и краснознамённых выходов. Синтетическая ёлочка времён «пятизвёздочного» генсека. Мишура. Блёстки. Деды Морозы — наследие доисторического язычества, но ставшие родными, советскими. Пластмассовый Дед Мороз не страшен — он приручен агитпропом ещё в конце 1930-х. Хтонь не пройдёт! «Только небо, только ветер, только радость впереди!»

Нужные вещи с антресолей и свалок, как же вам повезло: вас раскопал Петлюра, сделав частью исторического бытия.