Александр Михайловский. Маятник модерна: дискуссии о технике в Германии. М. Академический проект, 2024. - 495 с.
Танцы с бубнами, которые устраивали в РФ с начала нулевых вокруг философии техники реинтерпретаторы условного «леволиберального» направления (впрочем, они и сейчас ещё обильно представлены в гуманитарном пространстве) должны были либо начать приносить какие-то самостоятельные результаты, либо сдуться. Эффект традиционно никакой: былые властители дискурса не смогли понять даже того, что в разрушении СССР свою роль сыграло появление двухкассетного магнитофона, а не Цой с Тальковым или же «Скорпионс» с «Кинг Кримсон». Появление Скайнета они тем более проспали, пожалуйте на выход. Маятник неизбежно начал движение в обратную сторону.
Такая вот диалектика, в которую мы не верим. Не хотели постмодерна наши (хотя уже не очень) инфантилы, хотели метамодерна и новой этики, ну ок, зумеры. Никто вас за язык не тянул, как говаривали в «святые девяностые». Хотя книга Александра Михайловского написана, конечно, без возврата к этому понятийному аппарату. Более того, в ней достаточно часто присутствует напоминание о том, что претендующие сегодня на левизну и прогрессизм партии вроде «зелёных» в ФРГ (или, добавим от себя, демократов в США) изначально были сгенерированы консервативными, если не сказать «реакционными», идеологами и политиками.
Мировое техническое лидерство в ХХ веке страны Ницше, Юнгера, Хайдеггера не могло не породить множества рефлексирующих околотехницистских философствующих субъектов. Конечно, в отличии от наших технарей, съезжавших кукушечкой лет в сорок, после прочтения Юнга, но не находивших общественного выхлопа по причине идеологической монополии, их немецкие собратья по инженерному ремеслу были в привилегированном положении, и имели право на высказывание.
Собственно, единство и борьба противоположностей биологизма и техноцентризма были обозначены ещё у Ницше с его аполлоническим и дионисийским началом. И в какой-то мере жаль, что он, афоризматик, не смог сформулировать: «Женщинам и немцам нельзя в философию, они слишком серьёзно к ней относятся». Всё-таки Ницще был большим немцем, чем ему бы хотелось. Но как бы то ни было, его эстетические поиски воплощались не только в дизайне, определившим стиль Новой Европы, но и в регулировании общего технологического мейнстрима. Марксизм, как высшая стадия либерализма, такой воли своим апологетам выдать не мог по определению.
Конечно, кто-то может посетовать, что в монографии отсутствует развёрнутое описание воздействия на культурную политику Германии такого яркого параноидального технофоба, как Фрейд (хотя его клевреты присутствуют, куда без них), но это не потому, почему вы подумали. Во-первых, никто необъятное объять не может. А во-вторых, любой относительно последовательный анализ неревизованного фрейдизма разрушителен для интеллекта вообще, и для текста, всё-таки посвящённому Модерну, в частности.
Обилие фигурантов процесса дискуссий о технике в Германии, конечно, поражает. Наряду с очевидными Шпенглером, Вебером, Мамфордом, присутствуют знакомые, но в другой связи. Например, Ратенау, про которого наша публика помнит только то, что из-за покушения на него угодил в узилище прекрасный писатель Эрнст фон Заломон. Инженерная философия Германии в своём многообразии предстаёт огромной мегамашиной даже и при непересекаемости изначальных инженерных поисков. Но всё это было возможно в условиях главенства предметов, а не алгоритмов. «Медлительность» немцев, эффективная в эпоху модерна (в данном контексте понимаемого, как овеществлённые технические решения) стала стремительно девальвироваться в условиях примитивизации, унификации производства и потребления.
Уникальность территориального, климатического, лингвистического культурного кода Германии, два раза за век реализовавшегося в самых ужасающих результатах, даже в такой ерунде, как трёхходовая комбинация «гражданского общества», которая была давно описана Монтескье (за упоминание этого философа – отдельное большое спасибо). Но все оригинальные философские изыскания были возможны только при наличии суверенитета. Философский вопрос после Второй Мировой звучит как «возможна ли суверенная философия в несуверенной стране?» Это мы можем подшучивать над покинувшими нас главредами, насаждавшими феминитивы. В ФРГ такой номер уже не пройдёт: поганить язык Гёте - не просто конвенциональная практика, а тотальное целеполагание.
Внезапно закончившаяся эпоха декларации «свободного рынка», новый тоталитаризм, возможности которого были продемонстрированы эпидемией Ковида, пока не приносят ничего интересного, кроме залежавшихся рассказов о транс- и постгуманизме (поди разбери, какая в них разница), вместе с неликвидными «гендерными исследованиями». И «воля» к продвижению этого «метамаразма» лежит не в Пруссии с Баварией, а гораздо дальше. Но тем, наверное, интереснее систематизация подходов и отношения к технологиям в Германии прошлого века. Который был совсем недавно.
