З0 лет, как приключилась на твёрдую вещь напасть; и сухая, средневековая, медью отсвечивающая латынь подтверждает: тридцать – равноправны 300.
А те – 3000…
Ветхость Завета отрицает ветшание слов, ибо он сам – превыше всего – возвышенная литература вертикали, громогласная и скорбная, страшная и зашифрованная…
Приключилась на твердую вещь напасть:
будто лишних дней циферблата пасть
отрыгнула назад, до бровей сыта
крупным будущим чтобы считать до ста.
Изощрённый словесный деликатес! твёрдая, как луна, вечность литературной высоты, выраженной через просторечье, - вечно всё мешающий алхимик словес Бродский играл с читательским вниманием, требуя предельной концентрации оного, и циферблат, обзаведшийся пастью, не опозорил бы возможности Дали, заставившего время растекаться, повиснув на суку.
Одинокий сук, прободающий вечность.
Твёрдая вещь литературы надёжней всего: формулы физики и величие рогатой алгебры не связаны с миром человеческих душ.
И вокруг твердой вещи чужие ей
встали кодлом, базаря «Ржавей живей»
и «Даешь песок, чтобы в гроб хромать,
если ты из кости или камня, мать».
Вещи обыденности: деньги, соблазны, развлечения, карьеры, офисы, банки, машины и особняки, только никаких книг – обыденные вещи, окружив эту, твёрдую, требуют её финала, о! разумеется этих вещей кодла: Бродский любил жаргон, полагая, что тот придаёт особый колорит говоримому.
Бродский любил жаргон, как Вийон.
Грянет ответ вещи:
Отвечала вещь, на слова скупа:
«Не замай меня, лишних дней толпа!
Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть —
не рукой под черную юбку лезть.
Она ответит: ваши дела - есть пустота, подъедаемая тленом – все они сведены к брызгам плоти, к жадной, жаркой физиологии пола, все они – родом оттуда, куда рукой лезут, а моё дело – преодолевая сопротивление материала, который ни один сопромат не опишет – добиваться высот, пусть выраженных поэтом через дрын из свинца и кровельную жесть.
Потому – и финал таков:
А тот камень-кость, гвоздь моей красы —
он скучает по вам с мезозоя, псы:
от него в веках борозда длинней,
чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней».
Звучит, бликуя вечностью – камень-кость, гвоздь моей красы! – звучит мощно: такова идущая издревле – куда уж дальше мезозоя! – суть литературы…
А она – есть суть человеческого сердца, мистического, метафизического сердца, от пульсаций какого расходится свет…
Именно поэтому – и след в веках длинней, чем обрядоверие, символизируемое дышащим ладаном кадилом, позволит.
Впустую дышащим...
Плотная гроздь стихотворения, полная соком прозрения: литература живее всех, важнее всех, и, только читая высокую, можно развить душу свою, подготовить её к переходу в бесконечность вечности.
