Двадцатилетний юбилей реставрации капитализма в России привёл к волне публикаций книг, оценивающих наше советское прошлое. Они колеблются между чистой ностальгией и воспеванием ушедшей жизни — и, что скрывать, ушедшей молодости — и чернушным описанием тогдашнего быта, написанным с позиции элитного потребителя. Но одна из самых важных книг о советской жизни периода расцвета (конец 60-х) была написана несколько лет назад. Она всё ещё ждёт своего массового читателя, а возможно, и телезрителя, потому что просится на голубой экран. Я имею в виду «Надпись» Александра Проханова. Владимир Бондаренко назвал её главным романом автора и одной из лучших книг века, Лев Данилкин сравнил её с «целой вселенной», но, несмотря на эти отзывы, она ещё не стала фактом нашей жизни. Возможно, её завалила лавина более актуальных романов того же плодовитого автора. Выкопать её и поставить рядом с «Тихим Доном» и «Евгением Онегиным» как энциклопедию русской жизни своего периода — наша задача.
Действие романа занимает всего один год, но какой! — критический, поворотный год, бифуркационную точку в судьбе России и всей планеты. Он начинается в августе 1968 года, во время вторжения в Чехословакию, и завершается вооруженным конфликтом с Китаем на озере Жаланашколь в августе 1969 года. Это период высшего могущества и расцвета СССР, в котором таятся семена его грядущей погибели, как раковая опухоль в румяном белозубом спортсмене. Уже стоят вокруг штурвала люди, которые через 20 лет направят советский корабль на рифы и овладеют его богатыми обломками. Архитекторы перестройки не высадились с Марса — они были у власти и тогда, а противники советской власти — как были, так и остались вдали от трона.
Квинтэссенция советского периода в романе — вещи, а не люди. Их монологи передают дух времени. Такие монологи, непременно набранные курсивом, были модным элементом в прозе 60-х годов, пришедшим от Фолкнера и захватившим журнал «Юность» тех лет. Но монологи у Проханова не создают полифонии, потому что и крейсер, и трактор, да и люди — архитектор, священник, художник, чекист — это множество ипостасей самого автора. Они все говорят одним голосом, голосом Проханова.
Вот — Проханов-авианосец, апофеоз мощи и технического развития: «Я — авианесущий корабль, флагман Тихоокеанского флота, истребитель американских подводных лодок, носитель штурмовой авиации для поддержки десантных береговых операций, убийца авианосцев врага, являю собой совершенство оружия, воплощение советской науки и техники, сгусток сверхмощных энергий, меняющих ход истории. Я — оружие Судного дня. Создан самыми умными и талантливыми людьми государства для нескольких часов скоротечного глобального боя, когда будет согнута земная ось, расплавлены континенты, вскипят океаны, и «младенцы содрогнутся во чревах матерей».
А вот — Проханов-комбайн, апофеоз мирного труда: «Я, самоходный комбайн СК 4, заводской номер 275201, с размером жатки 4,1 метра, с пропускной способностью четыре килограмма зерновой массы в секунду, на десятом году моего бытия, утомлённый и старый, стою на краю хлебной нивы, быть может, последней в жизни, и испытываю, как всегда, страх от её белизны и нетронутости, предчувствие боли, её и своей, высших, безымянно жестоких сил, столкнувших нас в истребительной, смертельной работе».
Люди не так однозначно, как машины, встроены в советский строй и идеологию. Работник музея в Истре приходит к Богу, становится священником и даже крестит главного героя. Через него мы сталкиваемся с новой русской религиозностью, описанной в стиле фантастического реализма. Проханов даёт множество тщательно прописанных деталей того времени — скудный стол новообращённого, руины Нового Иерусалима, деревенская церковь, разговоры о сатанинском большевизме...
Скромный работник краеведческого музея в Новом Иерусалиме, ставший священником и богословом — это протоиерей Лев Лебедев, автор многих книг, известный человек. Хотя Лебедев был близким другом автора, но в своём отношении к советской власти он занимал крайне враждебную позицию, которую потом распространил и на русскую церковь. Он перешёл к «зарубежникам», не запятнанным сотрудничеством с безбожными коммунистами — их сотрудничество с Третьим рейхом его не беспокоило.
Но есть в книге и другой священник, взгляды которого ближе к прохановским. Для отца Филиппа «советский план является абсолютно никоновским планом», «коммунизм — это преодоление смерти», «является на деле глубинным проникновением в замысел Божий». Он восхищается замечательными делами русского советского народа, видит прямую последовательность, ведущую от русских святых до Жукова и Гагарина. Устами о. Филиппа Проханов формулирует свою основную идею связи русского советского коммунизма с мистическим православием.
Отношение лирического героя к церкви и вере не такое однозначное — он увлекается, но сохраняет свою отдельность, веру в своё призвание. Он хочет понять, испытать и написать об этом. Эта автономия творца сохраняется и при столкновениях героя-писателя с другими людьми и кружками. Этим он близок Стивену Дедалу, герою Джойса — тот тоже хранит свою писательскую не-до-конца-вовлечённость.
Наиболее «советский» персонаж книги — архитектор-футурист. Он создаёт проект нового социалистического города, и этот проект радикально непохож на посёлки вилл бизнес-класса, возникающие в наши дни. В беседе по РСН Проханов называет его прообраз — архитектор Константин Пчельников. Прообраз и персонаж погибли в автокатастрофе — но герой в 1969-м, а прообраз дожил до 2001-го и умер в старости.
Проект архитектора кончается крахом — казалось бы, по личным причинам, но не только. Трагизм «Надписи» в том, что все хорошие планы и проекты в книге кончаются крушением.
Этот ряд катастроф начинается с неудачной попытки спасти корову, продолжается гибелью архитектора, пьяным дебошем священника, облавой на художников, вызовом в КГБ, расставанием с любимой женщиной. Как «Мене, текел, фарес» над бассейном «Москва» горит реклама «Самсунга», которая появится там через тридцать лет — но автор уже провидит её:
«Вырастая из тумана, не касаясь воды, невесомо и призрачно плавал мираж — белый, златоглавый собор. Выше золотых куполов, в ночном небе, красная, похожая на окорок, туманилась странная надпись. „Самсунг“ — прочитал Коробейников загадочные письмена, начертанные в московском небе, как пророчество на Валтасаровом пиру».
Проханов замечательно изображает тогдашние кружки писателей и художников. Чуть ли не большинство московских членов Союза писателей были авторами «каких-нибудь военных стихотворений о вождях и героях или критических статей, порицавших Ахматову и Зощенко. Эти небольшие, многочисленные литераторы населяли, как ласто- чки-береговушки, целый район Москвы у метро „Аэропорт“. Дружили, ссорились, сплетничали, вылетали на прогулку в соседний скверик и время от времени умирали, оставляя уютные квартирки своей многочисленной еврейской родне».
Окружение писателя Малеева (за этим именем угадывается Мамлеев) описано в стиле узнаваемого гротеска и сродни прозе Владимира Сорокина: «Дщерь издала истошный вопль. Кинулась к Малееву. Рухнула перед ним на пол, обнимая его стоптанные неопрятные туфли. Ловила, целовала, сотрясалась гибким, неутолимо страдающим телом. Малеев улыбался, бил её башмаками в лицо, негромко повторяя: „Дщерь духовная, девка кухонная...“ Из разбитого носа у неё текла струйка крови, а из губ, из переполненного рта выступала желтоватая пена».
О Сорокине напоминает и другой герой книги, утверждающий, что на Руси «е...ут землю».
В интервью Проханов вспомнил Мамлеева, «молодого безумца, который собрал вокруг себя целый кружок таких инфернальных людей, мистиков, метафизиков, воспевавших и исследовавших русское подполье. Даже не то подполье, о котором писал Достоевский, а подполье несколькими этажами ниже тех, до которых решился спуститься Достоевский. Русская демонология, демонизм, вся чёрная русская бездна, где жили русские нетопыри, вурдалаки, русская тьма».
Проханов критически описывает советский период, не закрывая глаза на его изъяны. Смещение с должности, отставка для советского руководителя была кошмаром — человек становился никем, от него отворачивались друзья. Это происходит с честным коммунистом и главным редактором газеты Стремжинским (прототип — замглавного «ЛГ» Сырокомский, сообщает Лев Данилкин).
«Eго выкинули на свалку. Выбросили из машины, и машина его переехала. Покалеченный, он сидел перед Коробейниковым.
— Люди, которые стремились ко мне, записывались на приём, ловили взгляд, льстили в лицо, все, кому я сделал столько добра, выручал, помогал, вдруг исчезли. Будто я умер. За все эти недели только вы появились. Неужели я был важен лишь тем, что посылал в дорогие командировки, повышал в должности, подписывал премии? Предательство друзей — вот что должен пережить человек на своём веку. Мне-то казалось, у меня много друзей в ЦК, в культуре, в прессе. Когда меня сняли, обращаюсь к Ардатову: „Помоги, выясни, что случилось!“ Он в панике: „Некоторое время, прошу тебя, не звони мне!“ Как будто тридцать седьмой год. Вот так же в тридцать седьмом обречённые метались, обращались к высоким друзьям, а у них перед носом закрывали двери».
Стремжинский пытался бороться за коммунистическую партию против КГБ и проиграл. Он пророчествует: «Государство погибнет, потому что у него не останется защитников. Когда оно зашатается, его не поддержат, а побегут прочь, ухватив с собой лакомый кусок. Побегут партийцы, припомнив государству партийные чистки. Побежит наша прикормленная интеллигенция, припомнив кампанию против космополитизма. Каждый кинет в государство ком грязи. Я не приду на помощь. Буду смотреть из этой задрипанной, гнусной каморки, как валятся кремлевские стены, как танки с трусливыми командирами драпают от патлатых юнцов, как последних государственников сажают в клетку и везут под улюлюканье и плевки ненавидящего народа!..» Так и произошло. Партия власти не поддерживала верных и сдала позиции — вплоть до банкротства и гибели.
Может, Проханов был «соловьем Генштаба», но певцом спецслужб он точно не был. Одна из важных сюжетных линий — разоблачение роли КГБ в русской трагедии 1991 года. Уже в конце шестидесятых мы узнаём: в столице империи идёт ожесточённая подковёрная борьба между партией и КГБ за лидерство в государстве. Выстраиваются альтернативные проекты. В московском салоне режиссера Марка Солима встречаются игроки — цекисты и чекисты, директора и художники. Здесь уже обдуман тот проект, который будет реализован двадцать лет спустя — проект возвращения России в мировую капиталистическую систему.
В 1917-м «совершили не только социальное, но и геологическое насилие, выхватив Россию из земного развития. Так Луна была вырвана когда-то из Земли, оставив огромный, затопленный океаном котлован». На повестке дня стоит задача «опустить Луну на Землю. Вернуть Россию в сообщество цивилизованных стран».
Образ «России как вырванной Луны» не раз появляется в книге — о.Филипп употребляет его в положительном смысле, но Солим, как и о.Лев, хотят «возвратить Луну на землю».
За рамками этого обсуждения остаётся вопрос о месте «вернувшейся на Землю» России. Ответ на него был дан только в девяностые — на периферии, среди поставщиков сырьевых и людских ресурсов сообществу «цивилизованных стран».
КГБ курирует проект «возвращения Луны» — в своих интересах. «„Реформы“, которые КГБ затевает, — „разрядка“, „конвергенция“ и ещё одно модное словечко „перестройка“, которое они запустили в оборот в своём узком кругу, — всё это приведёт к устранению партии и развалу государства. Они настраивают против Москвы лидеров Ташкента, Баку, Тбилиси, уличая их в коррупции, создавая из них злостных врагов государства. Есть тайные замыслы, тихие исполнители и очень, очень богатые люди, которые заинтересованы в смене строя, в изменении вида собственности — от государственной к частной», — рассказывают герою.
Что же, это объясняет роль КГБ в провокации ГКЧП — Проханов считал Крючкова главным режиссёром «путча» — а может быть, и нынешнее уникальное положение «силовиков» в России. «Однажды мы проснёмся в „стране КГБ“» — предсказывает один из персонажей. В некотором смысле это произошло, но было ли это запланировано? С ответом на этот вопрос нам придётся подождать.
В салоне Солима проходит множество людей, которые потом стали известны — как Примаков и Арбатов — или остались неизвестны. (По словам Проханова, прообразом Солима был режиссер театра Ермоловой Виктор Комиссаржевский — но его имя практически забыто даже в его театре.)
Одно из сильных мест романа — празднование в Кремле после демонстрации 7 ноября. Тут мы начинаем понимать, как убого выглядел высший слой русской элиты того времени. Сначала их держат в прихожей, потом они набрасываются на халявное угощение. Они отделены от политбюро непроницаемой невидимой стеной — но и политбюро не производит впечатления.
«Коллективное поедание напоминало толчею у корыта. Их концентрированная алчная животность была готова изгрызть, изжевать, залить кислым желудочным соком драгоценный кристалл мавзолея, каменные кружева Спасской башни, райские цветы Василия Блаженного. Сама страна, защищаемая непобедимой армией, вдохновляемая мудрой партией, воспеваемая цветущей культурой, могла быть изъедена и изгрызена жадными ртами... Те, кто утром на мавзолее казались величественными жрецами, — теперь выглядели обыденными людьми, немолодыми, с помятыми лицами... Исчезал магнетизм власти — и они становились деревянными, картонными, тусклыми. Разжалованные, выведенные из Политбюро и правительства, превращались в безобидных растерянных пенсионеров, играющих в домино».
Трагический, ненужный конфликт между двумя краснознамёнными армиями становится понятнее в романе, чем в современных статьях. Конфликт был спровоцирован прозападной партией в России как компенсация за усмирение Праги. Так вожди СССР показывали, что они остаются на стороне Запада по большому счёту.
Будущий деятель перестройки академик Ардатов (Арбатов) предлагает план конфликта с Китаем: «Срыв либерального процесса в Восточной Европе приведёт к обострению советско-американских отношений. К замораживанию наших осторожных преобразований в самом Советском Союзе. К усилению ортодоксальных тенденций в партийном руководстве. Этот сдвиг можно компенсировать, добившись, например, кризиса в советско-китайских отношениях, который испугает общество „китайской угрозой“, возможностью „культурной революции“ по китайскому образцу и вновь качнёт маятник советской политики в сторону Запада...»
Когда начинается конфликт, контролируемая пресса развязывает националистическую истерию. «Газета была полна антикитайских материалов. На границе у острова Даманский побывал военный корреспондент Наум Шор, „отстрелялся“ несколькими многословными трескучими репортажами с обилием пропагандистских штампов, в которых клеймились презренные китайские провокаторы, воздавалось должное героям-пограничникам... Писалось об ужасающих эксцессах „культурной революции“... В публикациях настойчиво создавался отрицательный образ Китая, образ врага, как если бы завтра предстояло с ним воевать. Один острослов, насмехаясь над председателем Мао, употребил каламбур: „спер мао тозоид“. Пропаганда была трескучей, тотальной. Возбуждала ненависть, страх, неуверенность. Не утоляла глубинного интереса к конфликту, сеяла панику».
И по сей день наиболее прозападные либеральные круги в Москве настроены против Китая — да и против всего, что смахивает на Азию. Антикитайский поворот Кремля начался при Хрущёве и был связан с разрядкой — тогдашним предшественником перестройки. Позиция Проханова в романе основана на понимании, кто и зачем стравливает две великие соседние державы.
Роман даёт такой широкий панорамный обзор России рокового 1968 года, что по нему можно и нужно учить историю. Но он насыщен и личными мотивами, есть и любовная интрига, и множество интересных эпизодов, каждый из которых достоин упоминания и разбора — например, встреча с родственницей-эмигранткой, рассказ о старообрядческой семье, русско-еврейские взаимоотношения, довольно идиллические в те годы... Хочется верить, что роман, предлагающий критическое и любящее отношение к недавнему советскому прошлому, станет основой для основательной и добросовестной серии телефильмов.
