Гретинизм: детская идея и взрослая политика
Отрицать триумфальное шествие зелёной идеологии по всему миру было бы нелепо — уже несколько десятилетий продолжается наступление, и бастионы социальных порядков, экзистенциальных барьеров и психологических установок захватываются один за другим. Когда‑то активисты "Гринпис" были маргинальными Робин Гудами, сопровождавшими китобойные суда, пикетирующими меховые магазины и бойкотирующими их звёздных покупателей. Общество в целом отвечало им тогда симпатией и лёгкой иронией.
Сегодня никакой иронии нет и в помине, вчерашние Робин Гуды захватили командные высоты и в политике, где теперь доминирует климатическая повестка. Западные элиты не просто приняли к сведению эту самую климатическую повестку, но и руководствуются ею как главным наказом совокупного избирателя, точнее, наиболее активной, настойчивой и влиятельной части электората.
По поводу общественного сознания нечего и говорить: нелегко определить, были ли за последние два столетия примеры такой консолидации общественного мнения, как сегодня, по поводу спасения планеты. Как тут не вспомнить классика: овладевая массами, идеи становятся великой силой. С этим не поспоришь, это мы видим и сейчас. Но как раз сегодняшний пример побуждает к новой постановке вопроса: что же именно должно содержаться в идее для того, чтобы в неё безоговорочно поверили массы? Навскидку легко предложить различные параметры: соответствие народным чаяниям, доступность-доходчивость, научность, справедливость требований, совпадения личного интереса с интересами общими. Что из этого сработало, что сделало климатическую идею (или климатическую истерику) если не великой, то действительно значимой силой в современном мире?
Прежде чем разбираться, попробуем изложить исходную идею в совершенно простом и детском виде, что оправдано, поскольку идея изначально детская и подростковая, и если не её идеологи, то её пророки находятся в возрасте Греты Тунберг (правда, для многих этот возраст стал пожизненным). Итак, начинается всё, как положено, с пунктов обвинения:
— Вы, те, у кого сейчас власть, положение и самоуважение, — просто эгоисты, прикрывающиеся заботой о детях.
— Именно вы погубили эту планету. Вы разрушили единство природы и осквернили всё, что только можно, — вашей потребительской гонкой и грабительской техникой вы загрязнили Землю и продолжаете её загрязнять. Мы вам больше не дети, мы презираем таких матерей и отцов.
Это важнейшая критическая часть, она действительно пульсирует в резонанс с юными сердцами. Позитивная часть — ответ на вопрос «что делать» — несколько более расплывчата, хотя по‑своему тоже впечатляет:
— Мы будем бороться за наш шанс дышать воздухом, купаться в неотравленных реках и любоваться живыми и свободными животными. Мы призываем и требуем:
— Оставьте Землю в покое. Оставьте в недрах земли нефть, уголь и руду — это не для вас, эгоистов, это для всей природы.
— Источники свободной энергии — солнце и ветер. Их хватит всем.
И далее следуют некоторые детализированные пункты, отчасти уже включённые в «климатическую повестку», отчасти лишь ожидающие включения; среди них запрет охоты, рыбной ловли, мясоедства и прочих проявлений варварства.
Что ж, беглый взгляд или беглое вслушивание свидетельствуют, что такие речи, скорее даже вариации одной и той же речи, находят отклик в душе. Так что особого удивления по поводу того, что эта идея овладела массами, у нас нет. Но всё же проведём проверку по пунктам.
В мире постправды и постнауки
Вот научность. Мы то и дело слышим, что это учёные бьют тревогу, это они призывают всеми силами противостоять роковому потеплению, опираясь на свои беспристрастные научные выводы. В действительности, однако, дело обстоит не так, в каком‑то смысле даже с точностью до наоборот.
Я помню, как во время экспедиции в Антарктиду беседовал с климатологами на палубе судна. Речь, конечно же, зашла о потеплении и о роли человеческого фактора в этом явлении. И учёные с грустью признавали, что никого уже не интересует, как обстоит дело с истиной: либо ты бьёшь в колокол тревоги, и тогда на тебя смотрят с уважением, вручают премии и печатают в лучших журналах. Либо ты ссылаешься на таблицы и нудно говоришь, что с фактической стороной дела тут ничего не ясно, тогда даже твоё начальство скоро задумается: а нужен ли нам такой учёный?
Учёные когда‑то совершали удивительные вещи во имя истины: готовы были отстаивать её в одиночку, отстаивать вопреки презрительному недоумению окружающих; немало славных страниц в историю борьбы вписала как раз советская наука — достаточно вспомнить борьбу за генетику. Теперь от прежней стойкости не осталось и следа. Сегодня перевод истины в экзистенциальное измерение больше не принадлежит сословию учёных, он является, например, достоянием экологистов-неоязычников, идеологического подразделения армии Греты Тунберг. Во многом благодаря этому как раз и наступила в мире эпоха постправды.
На вооружении «зелёных» остаётся некоторое множество частных утверждений, содержащих в себе долю истины, — однако, по правилам логики, они не перестают от этого быть ложными. Например, мы говорим, что запасы углеводородов в Земле, в её недрах рано или поздно закончатся. Отсюда, однако, вовсе не следует, что спасением станут ветряки и солнечные батареи. Тут учёные пока непоколебимо утверждают, что энергия ближайшего будущего — это ядерная энергия, что же касается будущего более отдалённого, тут истины не знает никто.
В действительности, это и не слишком важно для неоязыческого мифа: ясно, что наука является для него отнюдь не опорой, а скорее наложницей, которую можно щедро одаривать, если она хорошо угадывает желания своего господина. Так что в «зелёных» акциях, в их пикетах, шествиях и впечатляющих выражениях гнева наука используется не по назначению, а, что называется, в хвост и в гриву. Что же они действительно больше всего напоминают, эти шумовые эффекты новых бескомпромиссных праведников? Ну, например, вот что:
«Люди страшились лунного затмения, считая его дурным предзнаменованием. Каждый год астрологи сообщали императору о датах предстоящих затмений. Император передавал полученные сведения наместникам и губернаторам провинций, они, в свою очередь, оповещали о знамении неба начальников городов и уездов.
С наступлением лунного затмения чиновники одевались в официальные халаты и принимали меры к тому, чтобы спасти луну. Зажигались светильники и курительные свечи, чиновники трижды совершали земные поклоны и трижды били челом в землю. Вся церемония челобития повторялась трижды: в начале лунного затмения, в момент его апогея, и после затмения.
Крестьяне во время затмения наблюдали за отражением лунного света в воде, били в медные тазы и барабаны, чтобы отпугнуть прожорливое чудовище, пытающееся проглотить луну. В 1906 году, например, когда началось лунное затмение, население Шанхая взрывало в большом количестве хлопушки и стреляло из ружей, чтобы помешать злому духу пожрать луну»{1].
Правда, эти церемонии отличало одно важное обстоятельство. На придворных астрономов и астрологов императора никто не давил, и они пользовались методом вычисления лунных затмений, известным и халдеям, и египтянам, и эллинам. О предсказателях и прорицателях сегодняшней климатической катастрофы такого не скажешь: на них оказывается беспрецедентное давление, причём заказчики, что называются, используют метод кнута и пряника. В остальном же с точки зрения эффективности предпринимаемых действий и противодействий — полный параллелизм.
Важно, что овладевшая массами идея, даже «настоящее» мировоззрение не представляют собой никакой органичной целостности. Напротив, в нём сплошные стыковочные швы и вопиющие внутренние противоречия. Например, сочетание абсолютной тепличности собственной среды обитания, состоящей, прежде всего, из обширных электронных пастбищ и пиетета к «нетронутой природе», в которой, случись нашим экологам там заблудиться, они и стали бы первыми жертвами — без Wi-Fi и GPS.
Или вот, так и хочется всё время спросить: вы бьёте в колокола по поводу осквернения природы человеком? А не призвать ли и к восстановлению человеческой природы в самом человеке в том виде, в каком она была лет двести назад? Вернуться к двум полам как всеобщей норме и избавиться от накопившихся в человеческой природе искажений?
Было бы интересно посмотреть на выражения лиц этих сторонников первозданности и экологической чистоты! Что ж, там, где фальсифицируется фактичность, не лучше обстоит дело и с последовательностью… В результате мы имеем удивительную модель обнуленной гендерной карты, в которой не учтён ни голос естества, ни опыт поколений, ни драгоценный опыт искусства, столетиями решавший действительно трудную и важную проблему самореализации мужчины и идентификации женщины. Подобный способ сборки субъекта и его картины мира Клод Леви Стросс назвал в своё время «бриколажем».
И всё же, при всей своей дремучести и несуразности, эта «идея» и вправду обладает реальной силой. Учитывая такое количество посторонних вкраплений, сложившуюся картинку следует считать произвольно сложенной и рассматривать как триумф социальной инженерии — но, возможно, вплоть до появления нового Маркса придётся отложить аргументированный ответ на решающий вопрос «кому это выгодно?». Пока же, отправляясь от таких очевидных характеристик как синкретичность, инфантилизм и мифологичность, можно констатировать не только наступление эпохи постправды, но и не менее ярко выраженной эпохи постнауки. И тут не обязательно обращаться к племени бороро или к традициям Поднебесной. Достаточно вспомнить чернокнижников Средневековья и магию эпохи Возрождения, непосредственно предшествовавшую рациональной науке. Вот что пишет об этом один из лучших знатоков вопроса Йоан Петру Кулиану:
«В целом магия представляет собой манипуляции природой. Для нас «природа» представляет собой строго обусловленную организацию, где, однако, существуют некие случайные допуски, особенно в таких сложных системах, как атом. Слово «случайный» в равной степени применимо и к зависимым системам, таким как растительный и животный мир, демонстрирующий довольно большую адаптивную способность к экологическим изменениям…
В философии Возрождения концепция природы гораздо шире, чем в наше время, поскольку включает все виды существования, не поддающиеся количественному измерению, — от богов, героев и демонов неоплатонизма до «элементарных сущностей» Парацельса, о которых мы не имеем никакого представления, поскольку никогда их не встречали и не наблюдали. Разумеется, из нашей концепции природы все эти сущности старательно удалены»[2].
Одним из последних магов-манипуляторов был знаменитый Джордано Бруно: его проект, кажется, больше всего похож на современную социальную инженерию и даёт прекрасное представление о том, что волновало современников Джордано. Наука Нового времени усилиями Галилея, Декарта, Лейбница и Ньютона надолго погрузила эти магические и алхимические идеи в забвение — можно сказать, вплоть до сегодняшнего дня. Впрочем, сам Кулиану на сей счёт придерживается иного мнения:
«Можно сказать, что со специализацией и разграничением круга обязанностей два действующих лица бруновской магии — собственно маг и пророк — на сегодняшний день исчезли. Впрочем, более вероятно, что они просто узаконили и оформили свою деятельность. Деятельность психоаналитика — всего лишь одна из них, причём не самая важная. Маг сегодня занимается общественными связями, пропагандой, изучением рынка, социологическими опросами, рекламой, информацией, дезинформацией, цензурой, шпионажем и даже шифрованием: наукой, которая в XVI веке была одним из разделов магии. Эта ключевая фигура современного общества является потомком манипулятора времен Бруно, он продолжает следовать его законам, стремясь дать им специальные обезличенные формулировки. Напрасно историки сделали вывод об исчезновении магии с развитием точных наук; наука всего лишь заменила часть магии, явившись продолжением её мечтаний и стремлений, только уже с помощью технических средств. Электричество, быстроходный транспорт, радио и телевидение, самолёт и компьютер всего лишь осуществили обещание, которое магия когда‑то сформулировала. И которое числилось в арсенале сверхъестественных приёмов: зажечь свет, мгновенно переместиться из одной точки пространства в другую, общаться с отдалёнными областями пространства, летать по воздуху и обладать безошибочной памятью. Можно сказать, что технология есть демократическая магия, позволяющая пользоваться всеми необыкновенными возможностями, которыми хвалится маг»[3].
Так или иначе, но неоязычество сегодняшнего дня предвещает новый расцвет магии, чернокнижия и тех манипулятивных стратегий, путь которым в своё время перекрыла именно наука.
Однако отстоять честь высшей, неповторимой магии должно искусство, только оно и может это сделать. Мы вернёмся к этому постулату, к новой сверхзадаче искусства, а пока вкратце рассмотрим более приземлённые и всё же крайне актуальные сейчас моменты. Климатическая повестка была взята на вооружение американскими и европейскими элитами, а это значит, что первые последствия экологобесия и «гретинизма» (воистину выразителен и точен русский язык!) граждане Евросоюза ощутят уже ближайшей зимой, и по мере того как помрачение будет усиливаться, будут сгущаться и проблемы. Возникает естественный вопрос: не станет ли суровый реализм лучшим аргументом против гретинизма?
Ответ вовсе не очевиден. Механический материализм тут запросто может подвести: идея ведь и вправду овладела массами, раз уж заставила склониться науку и внесла такую сумятицу в формацию цинического разума, то есть в междусобойчик политических элит Запада. Многие активисты вполне могут пойти на самоограничения, и они выдержат какое‑то время, они справятся на первых порах. Политики будут подбадривать свой электорат: потерпите немного, дождитесь «углеродного налога» — и мы ещё заставим расплатиться те страны, которые сейчас посмеиваются над нами…
Словом, с активистами всё ясно. Но как всё же быть с большинством, с простыми законопослушными налогоплательщиками? С теми, кого принято называть соль земли? Разве не они первыми пострадают от безответственности элит — и расплатятся по полной? Они. Но не будем забывать, что это те же самые люди, которые разбежались по своим убежищам и попрятались в норки по первому же сигналу воздушно-капельной тревоги, а ещё до этого отказались от полноты гражданских прав — от права воспитывать детей в соответствии с собственными ценностями и моральными установками (ещё в конце ХХ века власть над колыбелью захватили психоаналитики и «соцработники»), от права отстаивать собственное, «неграмотное» мнение там, где жрецы — уполномоченные Просвещения и самой Науки выносят свой вердикт. Вообще, формулировка мнения как сколько‑нибудь значимой политической позиции была полностью передоверена юристам.
Всё это можно рассматривать как дискриминацию среднего класса, как то, что в советской терминологии называлось когда‑то поражением в правах. Но выяснилось, что в отношении борьбы за свои права офисный планктон, составляющий существенную часть сегодняшнего среднего класса, далёк от решимости пролетариата и революционной буржуазии, заложившей когда‑то основы гражданского общества в Европе.
Словом, велика вероятность того, что и законопослушные налогоплательщики, добрые самаритяне, стерпят на первых порах неизбежные экономические последствия торжествующего «гретинизма». Стало быть, всё будет зависеть от стойкости экзистенциального авангарда — тех очарованных языческой магией, кто готов претерпеть и пострадать ради идеи, какой бы убогой она ни казалась тем, кто её не разделяет.
Сон разума и грядущее пробуждение
И тут уместно сказать несколько слов о философии — увы, нелицеприятных слов. В истории философии были славные периоды сопротивления социальному заказу и требованиям психологического комфорта — достаточно вспомнить фигуру Сократа или Достоевского с его "Записками из подполья". Но уже несколько десятилетий философия взяла на себя роль служанки партии «зелёных», исполняя всё, даже смутно сформулированные запросы коллективной инфантильной души поколения Тунберг и уж тем более прямые требования социальной инженерии. Так, критике «архаичной бинарной сексуальности» посвящены сегодня сотни работ и, говоря словами Пелевина, на это всегда есть гранты. Критическая расовая теория и woke-идеология сегодня оказались фактически в грозной роли марксистско-ленинской философии, причём скорее сталинского, а не брежневского периода, — и немногие дерзают бросить вызов этой господствующей парадигме, а дерзающие тут же оказываются маргиналами, лишёнными рукопожатности. Участь Джоан Роулинг, позволившей себе усомниться в том, что «бинарная сексуальность» безнадёжно устарела, сейчас у всех перед глазами — а ведь это одна из самых известных ныне живущих писательниц. Но и её не спасла даже волшебная палочка Гарри Поттера, что уж говорить об академических преподавателях философии, неизвестных широкой публике, исключаемых из списка рукопожатных, из академического сообщества практически тут же, в момент вольного или невольного прегрешения. Российские гуманитарии, понятное дело, не столь запуганы, но и до них уже дотягиваются репрессии.
Для нового поклонения природе философия предоставила весь комплекс услуг, расцвечивая новыми терминами то, что всегда было принято именовать анимизмом и гилозоизмом. Для примера сошлёмся хотя бы на одного из признанных авторитетов спекулятивного реализма — Грэма Хармана:
«Более последовательно, с моей точки зрения, говорить о полипсихизме (вместо анимизма. — А. С.), чтобы подчеркнуть тот факт, что список воспринимающих сущностей должен быть расширен относительно пределов, которыми его ограничивали ранее. Однако не вполне справедливо распространять его на все сущности. Так следует поступить не из желания исключить небольшое число презренных объектов из демократической экспансии душ — сослать, например, пыль, тараканов или пустые пластиковые бутылки в философские трущобы, а цветам и электронам даровать душу. Мы должны повсеместно избегать таксономической ошибки, не распределяя термины «воспринимающее» и «невоспринимающее» среди отдельных видов сущностей»[4].
Подобные пассажи попадаются сегодня сплошь и рядом — и у Квентина Мейясу, и у Бруно Латура: высшей добродетелью считаются как раз континигентность и полипсихизм — или, в более привычных терминах, — бессистемность и анимизм на уровне первобытной магии. Студентами это встречается на ура, что профессура прекрасно знает, вот и старается побольнее пнуть субъекта за его высокомерие и человека за его самомнение: надо же, возомнил себя выше кальмаров и корабельных сосен…
Кто‑нибудь из слушателей мог бы поспорить насчёт тараканов: не такие уж они презренные объекты. Совсем другое дело — такие столь скандальные, запретные сущности, как «патриотизм», «историческая преемственность», — но с ними ни один публичный мыслитель, дорожащий своей репутацией, не станет и связываться, или включит их в разряд «опасных химер», как Бруно Латур.
Итак, констатируем сложившуюся на сегодняшний день ситуацию: наука отступила, философия вместо сопротивления поспешила действовать по принципу «чего изволите?», идеологическое поле для неоязычества расчищено.
Последнего слова не сказало искусство — и с этим связана надежда. Ведь когда‑то как раз высшая магия искусства во времена Тициана и Леонардо смогла победить примитивную магию чернокнижия и алхимии, боровшуюся за власть над умами и душами. Эта высокая магия «истинной видимости», как называл её Гегель, покорила и первых учёных, создателей науки Нового времени — Галилея, Декарта, Лейбница, и тогда поверх серой действительности началось развёртывание контуров будущего мира, подсвеченного грандиозным обещанием, но обернувшегося и суровыми реалиями: промышленной революцией, индустриальной эпохой, капитализмом, что называется, во всей красе…
Но ведь не только ошибками и злоупотреблениями сопровождалось воплощение этого самого грандиозного магическо-космического проекта. Не говоря уже о собственно научно-технических достижениях (мало кто задумывается о том, что и они сегодня под угрозой), уместно вспомнить некоторые образцы удивительной гармонии с природой, например, такие фигуры, как «натуралист», «полярник», «воздухоплаватель», стоит вспомнить и соответствующие им микроэпохи. Сегодня было бы вовсе не лишним извлечь эти удавшиеся образцы из забвения, и сделать это может только художник, причём работающий в новой эстетике свободных стихий.
Опять вспоминается четырёхлетней давности экспедиция в Антарктиду, в ней участвовали сотня художников, а также поэтов, режиссёров, даже философов из разных стран мира и небольшая группа учёных, собственно полярников. Все очень быстро пришли к общей установке — процитирую абзац из совместного манифеста:
«Дело в том, что время от времени Ноев ковчег должен возобновлять своё плавание, но не как средство аварийной эвакуации, а как своего рода патруль. Как Ноев патруль. Неповторимое разнообразие сущего всё время оказывается под угрозой, нужна зоркость, чтобы эту угрозу распознать, и поддержка, чтобы её предотвратить. Кроме того, требуется ещё проверка на жизнеспособность тех порождений генезиса и произведений поэзиса, которые возникают во множестве каждый день, Что из этого возникающего и производимого способно воспламенить души и увлечь сердца, а что есть лишь кимвал бряцающий и водопад шумящий, только мираж, которым пустыня заманивает заблудившихся путников?
Собственно говоря, Центр Искусства Свободных Стихий представляет собой как раз такой патруль: мы берём ответственность за возобновляемое плавание Ковчега. Искусство, погружённое в свободные стихии, закаляется и проходит проверку на прочность, художник в ходе плавания понимает, что такое призванность, а сами стихии обретают свободу, которую даёт как раз искусство, отменяющее принудительность и бесчеловечность стихий, состоящих на службе хаоса.
Каковы же стихии, состоящие с нами в дружеском симбиозе? Прежде всего, раз уж речь идёт о Ноевом патруле, — это вода, все океаны планеты, составляющие единый Океанос. Вторая — стихия странствия, без неё не существует человеческой свободы. Третья — земля, предпочтительно та, которая на горизонте. Четвёртая — воздух, обогащённый мечтой как кислородом; таким воздухом привыкла дышать команда Ноева патруля. А есть еще стихия дружества и другие свободные силы, как неназванные, так и безымянные. Но творчество это не стихия, это навигация среди свободных стихий, самый притягательный маршрут для настоящего художника».
Так было сказано в манифесте. Но готовность к новой, демиургической эстетике и пробы нового искусства, которым, возможно, будет принадлежать решающее слово в преодолении примитивного неоязычества и возобновлении высокой магии, — эти вещи тесно связаны друг с другом и в совокупности составляют чрезвычайно важный аргумент.
Вот мы совершаем очередную высадку на побережье ледового материка и застаём брошенную полярную станцию, когда‑то принадлежавшую Великобритании. Здесь всё прекрасно сохранилось: измерительные приборы от цейсовской оптики до симпатичной рации — если её подключить к генератору, замигает зелёный огонек, затем пойдут характерные потрескивания в эфире. Рядом со станцией припаркован снегоход, наверное, одна из первых моделей, — на нём можно отправляться вглубь материка. Красивые инструменты, ими хочется что‑нибудь измерить и записать в журнал. Вот небольшая библиотечка, среди книг я вижу Дарвина, Набокова, труды по физической географии, атлас морей и океанов 1955 года. К этим книгам стоит обратиться вновь, чтобы вернуть жизнь в заброшенный оазис времени, совершить то, что сама природа сделать не в силах.
Мне показалось, что в этот момент посетившие станцию участники экспедиции — несколько художников, группа биологов и климатологов — кое‑что поняли. Да, современной науке практически всё это оборудование уже не нужно, спутниковые данные и прочие средства дистанционного мониторинга отправили эти приборы с красивыми зелёными индикаторами в отставку. Но. То, что не нужно для «мониторинга», всё ещё может пригодиться для внимательного, заинтересованного наблюдения, такого, при котором устанавливаются особо доверительные отношения между наблюдателем и наблюдаемым, такие отношения можно назвать взаимным присмотром. Стало ясно, что художник Свободных Стихий готов заступить на вахту. И тогда природа, по крайней мере, в этой локальной точке, откликается на его готовность так, как она никогда не откликается на экологобесие маниакальных борцов с машинами. Позиции полярника, натуралиста, воздухоплавателя, художника и поэта в этот момент обнаруживают свою сущностную близость: выясняется, что натура без натуралиста неполна и ущербна. Исследователь, в свою очередь, обретает истинную перспективу, которая открывается лишь с привлечением эстетического горизонта.
И вторая важная вещь, тесно связанная с первой. Погружаясь в простую данность свободных стихий и пытаясь найти в ней своё правильное место, художник прежде других замечает, что как раз со свободой стихий дело обстоит не так уж и благополучно. В той связке, которая сегодня именуется «природой», стихии не свободны, прежде всего, потому, что слепы. Вспомним общегреческое представление, разделяемое и Платоном, и Демокритом: согласно ему, всё сущее как совокупность предстаёт в трёх стадиях или фазах: как хаос, как фюзис и как космос. Извлечение мира из хаоса есть, по сути, функция олимпийских богов, ими создаётся фюзис как мир, пригодный для упорядоченной жизни. Космос же представляет собой более высокое произведение духа, его невозможно создать без развёртывания логоса, без вразумления смертных.
С тех пор философия так или иначе сохраняла эту глубокую идею — теперь же в её пользу однозначно свидетельствует новый опыт художника. Включившись в игру стихий, художник увидел, что стихии не свободны и не самодостаточны, что они скорее нуждаются в освободителе, чтобы предотвратить сползание в хаос. Становится ясным, что не только в искусстве, но и в природе есть своя безжалостная графомания, бесконечно затянувшееся повторение, то, что Гегель называл «дурной бесконечностью». Природа-фюзис сама загрязнена переизбытком неточных, неудачных версий, она остановлена в своём развитии тупиковыми решениями. Но прежде всего, натура слепа без натуралиста. Искусство, перейдя от точечных произведений-опусов к симфонизму свободных стихий, может и должно вернуть способность зрения и прозрения. А раз уж представители новейших философских течений призывают отказаться от идеи презренных сущностей и заглянуть в «душу электрона», то почему бы не учредить наблюдательные посты и в микромире, на всех уровнях, уходящих на самую глубину. Тогда, в новом союзе, наука и искусство могли бы сделать активистам куда более интересное и вдохновляющее предложение, чем отгонять лунное затмение хлопушками и отпугивать птиц новейшими ветряными мельницами. Для этого следует освободить природу от инерции затухания и ловушки безличных повторений. В борьбе за «чистую природу», прежде всего, нужно определить, что же такое её чистота, её действительная творческая сила. А кто же лучше художника и поэта может справиться с этим?
В этой идее, безусловно, заключён романтизм, он даже определяет её. Но не стоит забывать, что самые искренние и самые активные активисты всемирного «зелёного» похода — это или буквально подростки, или те, кто сохранил детскость души. И за них надо бороться. Какой бы наивной и невежественной ни была их сегодняшняя программа. Причём побороться стоит независимо от того, к каким последствиям приведёт безответственный популизм политиков в ближайшее время: все перспективы будущего сходятся в новом содружестве науки, искусства, философии и чистоты души.
Одновременно возобновлённая магия высокого искусства сразу обнаружит всю противоречивость и нелепость сегодняшнего языческого синкретизма: можно будет легко отделить то, что привнесено социальной инженерией — то есть глумление над человеческой природой, глубоко оскорбляющее природу как целое, космос в его истине — от золотого запаса романтизма вечно юношеской души.
И тогда из разряда «презренных сущностей» можно будет вернуть в нормальную человеческую жизнь и историческую преемственность, то есть опыт истории, который содержит в себе не только жестокость и слепоту, но и то, что необходимо для сохранения человеческого в человеке: подвиги, открытия, дерзания духа. Можно будет вернуть в перекличку голоса великих мёртвых — Декарта, Шекспира, Ницше, Достоевского, и страшно сказать: патриотизм тоже очень даже пригодится для продуманной редакции сегодняшнего детского лепета. Тогда спасатели планеты поймут, что помрачение разума куда опаснее лунного затмения, что оно и есть самый опасный вид загрязнения природы.
Примечания
1 Сидихменов В. Китай. Страницы прошлого. Смоленск, 2010, с. 16–17.
2 Кулиану Й.П. Эрос и магия в эпоху Возрождения. СПб. 2019, с. 237–238
3 Там же, с. 226–227
4 Харман Г. Четвероякий объект. Метафизика вещей после Хайдеггера. Пермь. 2015, с. 122.
Публикация: Изборский клуб №2-3(100-101)
