Как отмечал ещё Корней Чуковский, писателю в России нужно жить долго. Не у всех это получается. Вот и Вячеслав Иванович Дёгтев (10 августа 1959 г. — 16 апреля 2005 г.) не дожил даже до своих пятидесяти. "Живи быстро, умри молодым!" — совсем другой принцип бытия. К счастью или нет, но время нашей жизни не измеряется простой разницей между датами смерти и рождения, там есть свои делители, множители, показатели степени и так далее…
В лихие 90-е, на которые пришлись лучшие годы творчества Дёгтева, его проза порой оказывалась тем нежданным глотком свежей воды, который давал читателям силу удержаться на ногах посреди гнилого морока "общечеловеческих ценностей", той рыночной апостасии, которую тогда мучительно переживала наша расколотая, разорванная на кровоточащие куски страна, в этом "лживом и несовершенном", "неблагородно и жестоко устроенном" "выворотном" мире".
Либеральные критики дружным хором числили Дёгтева по разряду "русского фашизма" (была же такая памятная телепередача Михаила Швыдкого "Русский фашизм хуже немецкого?" с фиговым листком вопросительного знака в конце). Ибо своими произведениями Дёгтев наглядно и бесспорно показывал, что за всеми ухищрениями "от России Западу нужно только одно — чтобы её не было" (Леонид Шебаршин): "Изжил себя ваш этнос дряхлый, престарелый, недоделанный, где даже в сказках одни дураки да блаженные, и потому должны вы покориться, поклониться, извиниться и покаяться, и снять рубаху, и подставить щёку, и другую, и идти и одно, и два поприща, и отдать жену и детей, и вообще прогнуться всячески пред нами, смиренно, братан, согнуться, ибо мы — победители, а вы — словене, что хоть по-арабски, хоть по-английски — рабы…"
Впрочем, и среди "своих" Дёгтева тоже не слишком жаловали — чересчур неудобным, "колючим" и неуправляемым при жизни и по жизни он был. Лётчик по первой профессии, он писал не просто от сердца — зорко, масштабно и образно, как будто с высоты полёта, хотя и с неизменной привязкой к родным для себя воронежским местам, жителей которых считал правильным называть "воронежане" и "воронежанки": "Мы же "парижцы" не говорим, правда? Или "тамбовцы"? И женщины у нас должны быть "воронежанки", а не "воронежки". Это как парижанки и парижки!" Впрочем, никаким "областничеством" у него даже не пахло. Более того, своим землякам, в том числе и особенно из числа властей предержащих, он не льстил и всегда говорил то, что считал нужным и правильным.
"…Все наперебой стали высказывать мнения, похожие на оправдания, что вот-де нас, русских, слишком мало, мы даже не можем обиходить принадлежащую нам землю должным образом… Говорили, что нас, русских, россиян, всего около двух процентов от общего населения планеты, а контролируем мы аж сорок процентов мировых ресурсов. Нонсенс. Пирамида, поставленная на остриё, вверх основанием. Природа же не терпит неустойчивого положения. Да, поддакивали соседи многозначительно, война за передел мира будет обязательно, дело времени…" — это из рассказа "Хутор Чевенгур", напрямую отсылающего к великому земляку Андрею Платонову: там тебе и река Потýдань (с ударением на "у"), и "казацкие" степи, и мигранты — тогда ещё в большинстве своём не из Средней Азии, а с Кавказа.
"Россия — страна русских, 85% русского населения; и по международным нормам, принятым и ООН, и ЮНЕСКО, мы имеем право не предоставлять нашим национальным меньшинствам даже культурной автономии! Как не даёт Франция, как не даёт Англия. А у нас одних национальных "субъектов Федерации" больше трети из 89! И кто-то ещё говорит о "русском фашизме"?" — возмущался он в интервью газете "Завтра". Более того, Дёгтев был уверен: всё происходящее — следствие того, что "хозяева мира" любой ценой хотят натравить нас друг на друга, потом на Россию — всех соседей, а себе оставят уже безопасное добивание последних разрозненных горсток утерявших ум и силу некогда русских людей. 1991, 1993 годы, чеченские войны только укрепляли это его убеждение. Древний принцип "разделяй и властвуй" работал применительно к России, по мнению Дёгтева, как идеальная машина смерти. И эту машину надо было остановить. И делом, и словом. Для начала — хотя бы словом. Ибо оно, слово, всегда в начале: "Въ началѣ бѣ Слово, и Слово бѣ къ Б~гу, и Б~гъ бѣ Слово" [Ин. 1:1]. А там — ведь "солдат наш не изменился. Мир спасёт простота. А Россию — русский солдат. Видно, не пришло ещё время. Но оно придёт…" — пророчески (ведь сейчас, через четверть века, то самое время, похоже, пришло) писал он в рассказе "Последний парад", повествующем о подвиге "сводной шестой роты", почти полностью погибшей, но выполнившей свою боевую задачу в годы чеченской войны.
Дёгтев тоже чувствовал себя одним из этих русских солдат — солдатом русского Слова. Причём на линии фронта, а не в запасе. А на войне — как на войне. Её реалии далеко не всегда приглядны и приемлемы — и со стороны, и особенно изнутри, "с изнанки". Средоточием всех христианских добродетелей Дёгтева назвать было трудно, но своего таланта в землю он точно никогда не зарывал, этого греха за ним не числилось. "Если я — лётчик, значит, я должен летать, а не сидеть на аэродроме. Если я — писатель, значит, я должен писать и публиковаться, а не ныть, что меня зажимают и не печатают", — нередко говорил он. И публиковался: "Две-три тысячи читателей в России у меня точно есть". Похоже, их было значительно больше — встречались такие от дальних деревень до высоких коридоров федеральной власти. И есть даже не столько надежда, сколько уверенность, что их будет больше, что проза Вячеслава Дёгтева будет переиздана, а сам он займёт достойное его таланта место в отечественной литературе и её истории на переломе ХХ и ХХI веков.
