С Яковом Фёдоровичем Семёновым я познакомился задолго до того, как увидел его лично. Говорится: «По делам их узнаёшь их». В конце 1979 года я приехал в Кабул. И первое, что я увидел, — это Тадж-бек, дворец, в котором обитал президент Афганистана Амин. Расположенный на окраине города, на рыжих безлесных холмах, издали дворец казался янтарным, парящим в небесах. Но когда я приблизился к нему, увидел, что в окнах разбиты стёкла, из некоторых окон тянутся вверх чёрные языки копоти. Этот дворец за несколько дней до моего прибытия штурмовала группа спецназа КГБ «Зенит». Она совершила вторжение во дворец, прошла сквозь огонь и воду, ликвидировала охрану, достигла верхнего этажа, где жил Амин, и расстреляла его. Так начиналась Афганская война.
Перед входом во дворец стоял «мерседес» — личная машина Амина. Она вся была исстреляна пулями, в ней не было живого места, и только дверца уцелела. Я потянул за дверцу, растворил её, а потом отпустил. Она легко вернулась на место и тихо чмокнула. Этот звук напоминал звук поцелуя. Этот поцелуй превратился для меня в кровавое месиво, которое покрывало ступени дворца. На ступенях валялись кольца от гранат, окровавленные бинты, обронённые во время атаки автоматные рожки. Было видно, как атака перемещалась с первого этажа на второй и выше.
На самом верхнем этаже находился деревянный резной золочёный бар, и в этом баре на резьбе мне показали следы автоматной очереди. Эту автоматную очередь выпустил командир группы «Зенит» Яков Семёнов, уничтожив этой очередью Амина. И Яков Семёнов по рации передал в штаб, который руководил штурмом, сигнал: «Главному конец». Это означало, что Амин уничтожен.
Уже потом, в Москве, когда Яков Фёдорович был у меня в гостях, и мы сидели за рюмкой, он неторопливо рассказывал о всей сложности этой операции, которая мучительно готовилась, несколько раз откладывалась. Незримо велась разведка, исследовались огневые точки, расположение охраны, и, наконец, мобильные группы «Зенита» на нескольких боевых машинах пехоты по серпантину поднялись к дворцу и начали штурм. А сверху, с холмов, била по дворцу зенитная установка «Шилка», уничтожая огневые точки у окон.
Яков Семёнов стал человеком-легендой, одним из первых, кто открыл в Афганистане огонь, и с этими автоматными очередями началась грозная, до сих пор неведомая, оболганная и малоизученная Афганская война.
Мы встречались с Яковом Семёновым не однажды: и в Москве, и ещё раз в Кабуле, на вершине горы, где стояла телевизионная башня и размещалась группа спецназа. Он был героем нескольких моих книг. Роман «Дворец» посвящён ему, Якову Семёнову.
Получив свои раны и свои награды, Яша оставил службу в КГБ и уехал в Карелию, откуда он родом. Когда я двигался по окровавленным лестницам дворца, мне казалось, что туда врываются великаны, сокрушая всё на своём пути. Но когда я увидел Яшу, этого невысокого, очаровательного, с застенчивой улыбкой карела, я был поражён его несоответствию придуманному мной образу.
Яков Фёдорович стал директором Национального парка Карелии, природного заповедника. После кровавых жестоких лет, проведённых в войне, с оружием, ему досталась восхитительная, любимая им карельская природа: леса, студёные реки, озёра, медведи, прилетающие летом лебеди. Это было ему наградой: после войны окунуться в волшебный и божественный мир природы.
Я благодарен ему бесконечно за то, что он устроил мне великий праздник: пригласил в свою родную Карелию, сел за руль внедорожника и повёз меня в далёкие леса, в деревню Вохтозеро, где я когда-то работал лесником, и где прошли наши первые месяцы с женой, которая приехала ко мне из Москвы. То были восхитительные дни: синие озёра, негасимые зори, летящая над озёрами гагара, роняющая в воду одинокую каплю, и эта капля расходилась множеством медленных, тягучих серебряных кругов. Это было место, где я был по-настоящему счастлив. И вот теперь, через много лет, он привёз меня в эти драгоценные места.
Мы сидели около избы, в которой я когда-то жил, за маленьким столиком, стоящим на берегу озера. Вышла хозяйка, сестра той хозяйки, что принимала тогда нас с женой. Мы вытащили бутылку водки, поминали всех усопших: поминали тех, кто погиб во время штурма, поминали тех, кто ушёл из этой избы. Я смотрел на Яшу, на его тихое, умиротворённое лицо с обожающими глазами и думал, что Господь дал ему жизненную долю, которая не даётся обычному человеку. Дал страшную, кровавую войну, подарил восхитительную, божественную природу... А потом, когда Яша оставил заповедник, он стал одним из высоких руководителей космического учреждения — Научно-производственного объединения имени Лавочкина, которое занималось построением спутников. Водил меня по цеху, где создавался очередной спутник. А рядом стояли похожие на космических насекомых фантастические существа с раскрытыми перепончатыми крыльями, с длинными усами, со множеством тонких ножек. Этот спутник, предназначенный для полёта, был почти готов. Рабочие завершали на нём последние монтажные операции, и Яков касался спутника так бережно, как будто это была живая бабочка, и что-то отправлял с этим спутником в дальний космос, ожидая ответа. Быть может, ответ, который он ожидал, был о бессмертии, был о любви и красоте, был о вечной природе, где нет насилий, нет войн и не нужно штурмовать дворцы, а все дворцы — это прекрасные чертоги, где живут счастливые и добрые люди.
Он ушёл тихо, почти незаметно для публики. О его кончине не было телевизионных программ, хотя он был для Родины важнее и значительнее, чем любые актёры, любые режиссёры, поминовению которых посвящают передачи. Он был опорой, на которой зиждется государство, тем народным человеком, что, выйдя из народа, продолжает служить своему народу, не порывая с ним связи ни на секунду.
Помню, как мы попали с ним в чудесный карельский лес. Там росла высокая берёза, и на этой берёзе были особые наросты, которые в народе называются чагами. Мы отломали эти целебные чаги, принесли в избу и сделали из них отвар. А потом, развеселившись, стали друг друга называть чагами. Он был «Чага-1», а я был «Чага-2». И, когда мы переговаривались по телефону, он начинал свой звонок так: «Я — Чага-1, я — Чага-1. Чага-2, как слышите меня? Приём». И я отвечал ему тем же самым.
Однажды на встрече нашего Изборского клуба я познакомил Яшу Семёнова с Джульетто Кьезой, итальянским мыслителем, философом и политиком. Они долго сидели, а потом не могли встать, потому что были весьма пьяны, и, обнявшись, покинули помещение клуба. Яша долго не давал о себе знать, и мне казалось, что он улетел с Кьезой в Рим.
Теперь его нет со мной, и мне его не хватает. Я помню, как мы сидели с ним на берегу стремительной, чистой лесной реки: то голубой, то розовой, то серебряной. Из воды выступал крупный валун. Река постоянно его лизала: то накрывала с головой, то обнажала его розовую вершину. Мы смотрели на эту реку, и каждый думал о своём. Эта река жизни несла мимо нас все наши прожитые годы. Она была той рекой, у которой нет ни устья, ни истока, была рекой времени, и по ней текут все человеческие жизни.
Дорогой Яша, как хочу тебя увидеть, увидеть твою улыбку, пожать твою мужественную руку. Знай: мне тебя не хватает.
