Два берега у одной Двины.

Поселок Друя-Пиедруя – на самой границе Белоруссии и Латвии. Когда-то в Советском Союзе это было одно целое, с одного берега на другой ходил паром. Сейчас паром не ходит и ни один местный не сунется на ту сторону даже на лодке. Нужна виза, за ней нужно ехать в Минск. Западная Двина (на другой стороне ее называют Даугава) разделила один поселок на два противостоящих мира. Граница проходит посередине реки, на каждом берегу пограничные столбики. Евросоюз, Шенгенская зона.

10 километров, примыкающие к этим столбикам, объявлены закрытой погранзоной. Находиться здесь можно только с разрешения пограничников, еще нужно уплатить пошлину в местный банк. В паспорте у «тутэйших» непременно должна стоять отметка: «ПЗ» - погранзона. Пограничники проверяют даже рейсовые автобусы на наличие «ПЗ», по улице в Друе ездит патруль, легко могут остановить и потребовать документы.

Мой новый друйский знакомый – пятидесятилетний поляк Володя. Он живет на самом берегу. Володя переехал сюда в прошлом году из кризисной Латвии, всю жизнь прожил в Юрмале. У него, в общем-то, типичная история: когда Союз распался, гражданство ему не дали (как он сам признается, он и не хотел учить латышский). «А потом сложно стало с работой». Но латышей Володя не ругает, а наоборот – даже хвалит: «Ты что, замечательные люди!». Потом его бросила жена, и он, как может, шабашит тут. То колодец кому-нибудь выкопает, то подрядится чуть ли не в одиночку на капитальный ремонт местного католического монастыря.

Я остановился в этом полузаброшенном монастыре ордена мариан. Сейчас он приходской храм – парафия. Здесь живут два ксендза – пожилой, аристократичный отец Антоний и полный добродушный настоятель, ксендз Петр. Оба поляки. Их орден посвящен Деве Марии. Атмосфера – самая романтическая. Монастырский двор зарос травой, в центре колодец, из которого никто не берет воду. Арочные своды, в нишах наверху портреты выдающихся отцов-мариан. Летом сюда приезжает детский церковный лагерь, а в остальное время здание пустует.

Приход тоже небольшой, на вечернюю мессу приходит несколько бабушек-полек. Служат по-белорусски. По-белорусски служба звучит как-то искусственно, но местами это даже трогательно: «Пан Бог всемогутный», например…Девочки из соседнего интерната играют мелодию мессы на скрипках..

Однажды ночью в Друе я проснулся от странных звуков – они были похожи на трубу или, может быть, мегафон. Дело в том, что между Друей и Педруей, только чуть-чуть в стороне, есть небольшой островок. Это еще территория Беларуси. Друйцы отвозят туда коров – чтобы не надоедали, на все лето, травы там много. И на лодках, как по звонку, два раза в день, приплывают их доить. Пограничникам нужно не забыть сообщить, чьи это коровы – чтобы знали. Но коровы все-таки недовольны и орут, как иерихонские трубы. Такая своеобразная «Пушкинская площадь».

Главная улица, как в любом нормальном советском городе или селе, носит великое имя Ленина. От советского прошлого здесь осталось многое: колхоз, почта, в ней телеграф и переговорный пункт, есть даже бар. Местной гордостью являются два магазина, один государственный, с таким же низким государственным уровнем сервиса, а второй – «коммерсантовский», так называют его местные. На почте через телефонистку в Витебске (в Белоруссии остались телефонисты!) можно заказать междугородний и даже международный разговор по старому, крупногабаритному телефону. Сим-карту гражданину иной страны купить невозможно – только в Минске, по паспорту. Все данные потом идут в КГБ.

Жизнь в Друе мягче и проще, чем в соседней Латвии. Я залезал на монастырскую колокольню и не видел в Педруе ни одного кирпичного дома, а для уровня жизни это все-таки показатель.

Довелось мне в Друе познакомиться с уникальной теткой – председательницей поселкового совета (имя-отчество, к сожалению, указать не могу, она не представилась). Женщина эта без приглашения и без стука ворвалась в мою комнату и устроила допрос. Ее интересовало все – моя фамилия, имя, что и зачем я здесь делаю. На прощание я услышал, что я «вызываю у нее определенные подозрения». На том мы и расстались.

Поселок разорван по живому, и кажется, что рана зажила. Но это не так. В соседнем Даугавпилсе большинство населения белорусы. Много их и в селах восточной Латвии – Латгалии.

Отцу Антонию – немного за 70. Он служил во Франции, Англии, Испании, перенес какую-то тяжелую болезнь. В Варшаве его успешно вылечили, и сейчас он снова служит, уже на Друйском приходе. Отец Антоний любит вздремнуть в исповедальне – кабинке для ксендза, исповедующего прихожан, а в свободное время неспешно бродит по коридору, часами слушает радио, а потом, когда все население Кляштора (монастыря) собирается на обед, пересказывает новости. От него, например, я узнал о новой стадии конфликта России с Белоруссией. Говорит отец Антоний на забавной смеси русского, белорусского и польского. Оказывается, что «коротейшая дорога» до популярного для католиков в Беларуси места паломничества – Россон (там в 1943 году двое священников-мариан были сожжены немцами вместе с прихожанами) – через Латвию, а потом опять в Беларусь. Те, кто ездит другим маршрутом, - ездят «долгейшей дорогой».

Это неправда, когда говорят, что нет белорусского национализма. Есть ксенофобия. Местные белорусы – мягкие, неагрессивные, простоватые (иногда до идиотизма). Но всем им, как мне кажется, свойствена местечковость, географическая узость мышления. То, что поселок разорван и искусственно поделен на два разных мира, - уже не трагедия, а привычная, устаканившаяся реальность. На самом деле, всем должно быть ясно, что такая реальность – жестокая, абсурдная и, по сути, - абсолютно нереальная, но принимают они ее просто как данность. И в этой данности виноваты не Александр Григорьевич Лукашенко, и даже не латвийские – литовские, или эстонские сеймы и саюдисы. И не обида прибалтийских народов на оккупантов – Россию или «Балторуссию» (таково литовское название Белоруссии). А виновата вот эта местечковость. Виновата жажда ненавидеть, поделить во что бы то ни стало, отделиться от соседа, с яблони которого яблоки падают на твой огород.

…Рядом со старообрядческой часовней в соседнем доме живет бабушка Валентина Рафаиловна. Небольшие темные пятна на щеках и под глазами, давно не стираный халат. На скамейке у часовни бутылка грошового портвейна (Валентина Рафаиловна называет его вином). Она из семьи старообрядцев. «Старообрядцы же не пьют» - не сдерживаюсь я. «Пьют, теперь и старообрядцы тоже пьют», - нехорошо смеется она.

Семью этой бабушки разрезало по живому, на две неравные половины. Сестра вышла замуж за хлопца из Пиедруи, тоже белоруса, он учился в друйском ПТУ. И уплыла на ту сторону. Двадцать с лишним лет назад все было хорошо, плавали друг к другу на пароме, общались. «Бывало, что и выпявали». А теперь сестра – там, еле сводит концы с концами, «если не корова, то давно бы уже подохли». На вопрос, сколько они не виделись вблизи, Валентина Рафаиловна ответить затрудняется. Телефона у нее нет. Как дела у родных – она узнает из писем, с одного берега на другой они друг другу не кричат – боятся, здесь даже воздух настораживает, у этих мест аура тревоги. А письма долго идут с той стороны…

Таких мест - разных, но в этом трагическом разделении похожих, более чем достаточно на белорусском приграничье Латвии, да и Литвы.

Историческое время в Друе застыло, как лава, да и во всей Беларуси время – прошедшего времени. В Педруе совсем по-другому. В Педруе нет времени вообще в каком-то смысле, деревня в странах Балтии власти не нужна, власти нужна Европа. Беларусь же – большой колхоз, и местное телевидение делает акцент на аграрных сюжетах.

…Последнее утро в Пиедруе. Я поднимаюсь на колокольню, смотрю на Латвию. В нескольких километрах через поля видна трасса, автобусы идут в Даугавпилс.

Друя на ту сторону не смотрит, латышей в поселке почти нет (на мой вопрос местные вспомнили только одну семью). Соседней Пиедруе есть чему завидовать – у белорусов продукты на порядок дешевле и люди не стремятся заработать на чем только можно. «Сказка», как говорят братья Володи, приезжавшие из Риги навестить его, живущего здесь с матерью. «Семь бутылок водки на ту сторону увезли».

Постскриптум.

Этот текст был написан 3 года назад, в 2010.Этим летом, в православный праздник Преображения я побывал в Друе. В ней многое изменилось - конечно, в той степени, в которой может поменяться жизнь в замершем, остановившемся постсоветском мире, "после конца мечты". Валентина Рафаиловна из поселка исчезла, берег с белорусской стороны пуст. А вот на прибалтийской части появился рыболов-белорус, живущий рыбалкой и сдачей беглецов властям. Девочки из интерната стали угловатыми подростками, но по-прежнему играют на скрипках на воскресной службе. Ксендзы прошлым летом уехали в Польшу, Петр увез Антония, возраст которого все-таки напомнил о себе старыми болезнями. Старообрядческая часовня заросла мхом и крепкие замки проржавели. Недостроенный православный храм на самом берегу, у пограничных столбиков - в отсыревших строительных лесах, но работы по восстановлению идут ни шатко ни валко, благоустроен только этаж под колокольне . Восстанавливать некому.
Крыши из такой же черепицы, что и на другом берегу и аисты над домами не улетели, как, впрочем, и во всей Беларуси. Спросите у поэтов "Русского гулливера", они часто бывают в этой стране.
Регулярных богослужений для православных в Друе нет, и многие местные жители пришли на праздник в громадный затхлый друйский костел, залитый пустеющим августовским светом. Я присел на переднюю скамейку перед низеньким, но просторным алтарем. На скамейке позади меня оказалась маленькая девочка с корзиной бордовых августовских яблок. Люди один за другим приходили на службу, приезжали на машинах с белорусскими и латвийскими номерами из соседних поселков. А воробьи или стрижи (я не разглядел) летали над престолом и алтарем, взлетали под самые своды и удалялись в оконные стекла - к простору