Продолжение. Начало — в №№ 14-16, 18
Большакова восхищается бесстрашием Астафьева при описании "штрафных лагерей, "подлого казарменного быта". Во-первых, никаких "штрафных лагерей" не существовало, а были штрафные роты и батальоны, в которые направляли сроком до трех месяцев или до ранения военнослужащих, совершивших военные или уголовные преступления. И были лагеря, в которых проверяли тех, кто побывал в плену. Как во всех армиях мира. Во-вторых, "подлый казарменный быт"? Я тоже сей быт знаю, изведал. Но ведь Астафьев так же злобно писал и о быте прекрасных писательских Домов творчества. Как ему верить!
Эта Большакова в восторге от мужества, с которой Астафьев "разоблачает изощренный механизм подавления и унижения человека вплоть до полной нивелировки личности, вплоть до физического уничтожения". Да какая же тут смелость была нужна в 1994 году? Это Большакова просто млеет от героизма, с которым Астафьев "вскрывает пороки тоталитарной системы". Да какое же мужество, мадам, какой героизм, если новая власть сама этим занималась и хотела, чтобы в книгах и кино именно таким и было размалёвано Советское время. С самой неприглядной стороны — сплошным "штрафным лагерем" с подлым бытом, с изощренным унижением человека. Это не мужество, а лживость и холопство, измена и угодничество, чем ныне пробавляетесь и вы, мадам. И за это именно власть и церковь давали премии, ордена, издания. Взгляните на Гранина. Его власть наградила своим высшим орденом — Андрея Первозванного и кучей других, и церковь тоже своим высшим орденом — Даниила Московского.
А ведь в Советское время Астафьев был достаточно скромным и разумным человеком, не претендовал на эпохальные открытия вроде всеобщей жажды смерти на фронте, признавал, что, как рядовому бойцу, ему на фронте со своей "кочки зрения" "не так уж много было видно", да ещё и ссылался на свою "недоученность", провинциальность, признавал, что "правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных этой теме", и перечислял те и них, которые "могли бы служить "фундаментом" для будущего великого произведения о войне" (Правда.25 ноября 1985). Но, как только власть переменилась, как только стал он получать свои "600 рублей в месяц", тотчас все, что говорил раньше, выплюнул и вскоре явилось долгожданное "великое произведение" — "Убиты и прокляты". Верно сказал недавно о нём Юрий Бондарев: "примкнувший к "пятой колонне" (Правда.14 марта 2014).
А Гранин явно плохо соображает, когда говорит и пишет. Вот, хотя бы: "У нас скрывали поражения". Он не в состоянии подумать: да как можно скрыть, если немец допёр до Москвы, а потом до Волги? Или у него уже вышибло из памяти, что всю войну дважды в день передавали по радио и публиковали утренние и вечерние военные сводки — "От Советского информбюро". Иногда в них, естественно, случались ошибки, иногда что-то умалчивалось из военных соображений. Но о захвате немцами Минска и Кишинева, Вильнюса и Сталино, Киева и множества других городов в сводках, разумеется, не скрывалось. И все нормальные люди понимали, что это успех врага и наша неудача.
И вот ещё одно кардинальное открытие: оказывается, на войне бывает страшно. Мы будто бы и это скрывали. А он бесстрашно пишет: "…настоящий страх, страх жутчайший настиг меня… Я мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим…" То есть возглавил бегство. "Я что-то орал, кому-то грозил…" Ну, это уже паника. За такое паникерство могли и пристрелить, как описано, например, в стихотворении Юрия Белаша:
— Стой, зараза! — сержант закричал,
Угрожающе клацнув затвором…
— Стой! Кому говорю!..
Без разбора,
Трус, охваченный страхом, скакал…
Хлопнул выстрел — бежавший упал.
Немцы были уже в ста шагах…
Критик Турков в восторге от картины панического бегства у Гранина: вот, мол, она, правда жизни-то. Конечно, были люди, которые, когда можно было не бежать, все-таки бежали, были и обстоятельства, когда нельзя было не бежать. Но ведь, с одной стороны, были люди, которые и в самые страшные часы не бежали — в Бресте, Одессе, Севастополе, под Москвой, в Ленинграде, Сталинграде… С другой стороны, попозже и немцы до самого рейхстага бежали, ползли, карабкались, землю грызли… Но это не интересует ни Гранина, ни его критика. Нет, он хочет размусолить картину нашего, вернее, его бегства: "Последнее, что я видел (на бегу), это как Подрезов стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог. Да он и не хотел выжить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство…". Вы подумайте, будто вся война была такой, сплошное бегство. А точность знания о Подрезове, сознательно идущем на смерть, весьма сомнительна, но, допустим, что так. Однако, что же было бы, если и другие не хотели жить и сражаться в ту отчаянную пору войны?
Кстати сказать, у нас случаи самоубийства во время войны, в том числе среди командования, были единичны. А у немцев в "пору бегства" и даже гораздо раньше? Генерал-полковник Эрнест Удет из люфтваффе, видимо, уже тогда поняв, что война проиграна, застрелился 15 ноября 1941 года, когда немецкие войска ещё стояли под Москвой. Он был, кажется первым, а позже, уж в "час-то бегства", началась просто эпидемия самоубийств: начальник генерального штаба люфтваффе Ганс Ешонек — 19 августа 1943-го вскоре после грандиозного воздушного поражения в апреле-июне над Кубанью, где немцы потеряли свыше тысячи самолётов и множество летчиков; генерал-полковник Людвиг Бек — в июне 1944 года; генерал-фельдмаршал Ганс фон Клюге — 18 августа 1944-го, после того, как рухнул "Атлантический вал", который он обязан был защищать; Йозеф Бюркель, рейхскомиссар Австрии — 28 сентября 1944-го; генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель — 14 октября 1944-го; генерал-фельдмаршал Вальтер Модель — 21 апреля 1945-го; сам Гитлер — 30 апреля; Геббельс — 2 мая… А уж после 9 мая 1945 года они посыпались, как горох; Конрад Генлейн, гауляйтер Чехословакии — 10 мая; Гиммлер — 21 мая, и ещё в мае — главком ВМФ Ганс фон Фриденбург, министр по делам науки и образования Бернхард Руст, начальник канцелярии Гитлера Филипп Бюлер; начальник всех лагерей смерти Одило Глобочник, рейхскомиссар Норвегии Иозеф Тербовен…Можно упомянуть и Геринга, который 15 октября 1946 года не стал дожидаться виселицы… Слабоваты оказались нервишки у гитлеровского генералитета и у его администрации. Одних фельдмаршалов тут с полдюжины…
Некоторые сюжеты Гранина просто озадачивают своей несуразностью — как такое могло человеку втемяшиться? За кого он держит читателя? Нельзя без смеха читать, например, сюжет, который начинается так: "Был 41 год, конец августа, мы выходили из окружения. Шли несколько дней. И самое трудное было –выбираться…" Кто "мы" — дивизия, полк, политотдел, группа бойцов? Где дело происходит — на каком фронте или в каких краях? Ничего неизвестно! Словно до сих пор всё это военная тайна. А что значит "самое трудное –выбираться", когда вся суть в том и состоит, чтобы выбраться из окружения? И, наконец, что это за "окружение", из которого идут и идут несколько дней? Где же противник, который окружил?
"Днём мы часами лежали в кюветах, ожидая паузы". Ну, из этого вроде ясно, что речь идет о группе военнослужащих, но что за группа, какая, все-таки непонятно. А главное, какой паузы ожидали? Оказывается, они лежали в кюветах вдоль дороги, а по дороге "мимо нас шло огромное количество транспорта, бронемашины, мотоциклисты, велосипедисты.." Велосипедисты — это на стадионах, на треках, а в армии, на войне имелись когда-то, в начале ХХ века, самокатчики, даже самокатные части, но во Второй мировой ни в одной армии, в том числе и у немцев, самокатчиков-велосипедистов не водилось. Так что будущему писателю крупно повезло, у него и дальше фигурируют велосипедисты.
Так вот, лежали Гранин и его друзья в полной форме (а как иначе?) и, как увидим, при оружии в кюветах, и их не только немцы в бронемашинах, у которых обзор ограничен, но даже мотоциклисты и "велосипедисты" с их полным обзором не замечали, не видели, чтобы пристрелить или взять в плен. И ведь это средь бела дня и буквально рядом в открытых ямах вдоль дороги, называемых кюветами. Диво дивное! А "паузы" это, видимо, перерывы в движении немецких колонн. В эти перерывы друзья Гранина вскакивали и по дороге продолжали беспрепятственно "выбираться".
А дальше уже не смешной, а лживый рассказ о том, как полеживали они в кюветике и вдруг увидели: два всё тех же "велосипедиста" конвоировали человек пятьсот наших пленных. По описанным обстоятельствам пленным ничего не стоило укокошить этих "велосипедистов", у которых руки заняты рулём велосипедов, а чтобы стрелять, надо соскочить с него и снять автоматы. Но — "500 человек идут покорно". Поверить в это ещё труднее, чем в безмятежное лежание при свете дня в кювете на глазах немцев. Мы, это кюветчики-то, "решили подстрелить охрану". Почему только "под", а не убрать вовсе? Гуманизм? Но тут же один из них сказал: "Думаете, они разбегутся?" Гранин отвечает: "В лицах их читалось поражение". Вот, читатель, а! Это каким же образом читалось, что и без охраны пятьсот человек покорно будут шагать в плен? Это читалось глазами Гранина.
А глаза поэта-фронтовика Юрия Белаша видели в подобной картине совсем иное:
Последний шанс!..
Не ждать, пока прикончат,
А броситься внезапно на конвойных.
Их двое.
Спереди и сзади —
с винтовками наперевес…
То есть в полной готовности открыть огонь. А Гранин даже не поминает о вооружении своих "велосипедистов".
Они не ждут, конечно, нападенья —
и думают,
что русский отупел
от ожиданья смерти
и безоружен…
Они не знают, что такое
последний шанс.
Сейчас ты объяснишь
им это…
Дождись, чтоб задний
подошел поближе,—
И, резко обернувшись,
швырни ему под ноги,
с размаху, как гранату,
свой шанс последний —
надеждой лютой налитое тело.
Бывший советский писатель Гранин думает как немецкий конвойный: русский отупел от ожидания смерти. По отсутствию интереса он, видно, и не слышал о множестве наших пленных, бежавших из-под конвоя, из лагерей и вступавших в партизанские отряды. Были такие и среди писателей, как Степан Злобин, ещё до войны прославившийся своим "Салаватом Юлаевым", и среди тех, кто стал писателем после войны, как Константин Воробьёв, попавший в плен еще в 41-м, но в 43-м не только бежал. Но и создал партизанский отряд. Сердцевед Гранин должен бы понимать, что было написано на лицах таких, пленных, как Зоя Космодемьянская и Муса Джалиль, Злобин и Воробьев, генералы Карбышев и Лукин, когда "велосипедисты" или пехотинцы гнали их в плен. Но сердцеведу незнакома такая грамота, и это естественно для того, кто даже спустя пятьдесят лет после победы уверен: "По всем данным мы, должны были проиграть".
И ещё один гранинский фронтовой эпизодик: "Самое начало войны. Мы наткнулись на четырех немецких солдат. Они, уставшие, грязные, свалились в кусты и спали". Опять — полная анонимность! Кто "мы" — работники политотдела? Какого — дивизии, армии? Какой армии? Где это "мы наткнулись"? Почему какие-то немецкие солдаты в такой странной ситуации и в таком виде? Ведь поначалу дело у них шло довольно гладко. Но даже не это все сейчас важно, а вот: "Командир сказал: "Не будем стрелять в спящих". Его тогда чуть не отдали под суд". За что? За гуманизм. Вот какая было у нас подлая система. Это — пример изощренной демагогии и спекуляции на понятиях гуманизма. Конечно, и толстовский князь Андрей, считавший всех пришедших в Россию французов преступниками и желавший, чтобы пленных не брали, не стал бы стрелять. Но разве на рассвете 22 июня немцы обрушили бомбы не на спящих? И не на четверых здоровых захватчиков и убийц на чужой земле, как здесь, а на десятки, на сотни тысяч жителей Минска, Одессы, Бреста, мирно спавших в своих родных городах на родной земле… Да разве это было только в тот роковой день один раз… Что же получается? В одном случае "мы" приписали нашим пленным свои собственные трусливые пораженческие взгляды, настроение, состояние духа и не попытались помочь пленным, в сущности, просто предали их; во втором случае "мы" — такие большие гуманисты по отношению к врагам, что даже не разоружили их — об этом ни слова — чтобы не нарушить сладкий сон оккупантов. Как за это не дать Андрея Первозванного!
Не смог Гранин умолчать и о судьбе наших солдат и офицеров в немецком плену. Он уверяет, что наши "претерпели голод, нечеловеческие условия" только потому, что не были защищены Женевской конвенцией". Такое заявление свидетельствовало бы о полном непонимании автора, что такое была та война, но в "Блокадной книге" приведены многочисленные документы, свидетельствующие о планах фашистского руководства как можно больше просто истребить наш народ. Приведу лишь одну цитату оттуда: "7 сентября1941 года в секретной директиве Верховного командования говорилось: "Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда и Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником". И авторы добавляли от себя: "Москва и Ленинград обрекались на полное уничтожение вместе с жителями. С этого должно было начаться то, что Гитлер имел в виду: "Разгромить русских как народ". То есть истребить, уничтожить как биологическое, географическое и историческое понятие" (с.22). И плевали они на все конвенции.
Значит, Гранин знал, что если немцы не посчитались с двумя межгосударственными договорами с нашей страной, исключавшими возможность любого противостояния, то никакой роли на пути их планов не могла сыграть никакая Женевская конвенция, подписанная множеством государств. Да, знал, а теперь уверяет, что все дело в этой конвенции. То есть человек не заблуждается, а лжет сознательно, обдуманно, корыстно. И его теперь не заставит задуматься тот факт, почему из плена в Советском Союзе, не подписавшего конвенцию, вернулись на родину 85% немцев, а наших пленных вернулось из Германии, подписавшей конвенцию — 40%.
Да ведь с самого начала ясно: то, что мы не подписали конвенцию, для Германии не имело никакого значения. В ней же не было пункта: "Пленные стран, которые не подписали, подлежат уничтожению". А немцы действовали именно так, словно подобный пункт был.
Продолжение следует
На фото: Арсений Яценюк: истинный укр, характер нордический, стойкий…
