ЧУЖЕПЛЕМЕННЫЕ.

ЧУЖЕПЛЕМЕННЫЕ.

К ТОМУ ЖЕ, ЖЕСТОКО ОБОЗЛЁННЫМИ И НЕНАВИСТНЫМИ ДРУГ ДРУГУ СТАВШИМИ.

Вiрю я, вiриш ти

в iснування чистоти,

Тiльки де она – не знаю.

I сьогоднi – не знайти .

Слова из современной украинской песни.

Прилежно следовать рутине насущного ежедневья – это и есть самая обыкновенная, скучная драма бытия. К ней, за неимением вокруг других ярких развлечений, в прилежно описываемых мною событиях о медленно тлеющем многолетнем Донбасском противостоянии, со временем, деваться-то некуда, привыкаешь. Вымученно задумываясь. Если не попутно, то иногда. Размышляешь о том, что в обрядах неизбежных последовательностей, в приевшихся повторах поголовного оболванивания, мало что может изменить дальнейший ход запанированных заранее действий. Разве что, к примеру, это будет сбой в работе радиостанции, с которой по давней привычке дружишь. И под звуки передач которой живёшь. Или, плавно пробираясь к сути задуманного, чтобы, познав его, говоришь об этом миру. Продолжая тихо существовать. Хлипко-горько обитать, в хрупкой нише своего маленького счастья. В точке заданных координат рьяно ожесточившегося дуализма, как навеки определённой и философски точно обоснованной невозможности единства материального с духовным. Бескомпромиссным равноправием своим, однако, определяющим, на многочисленных географических картах, расположение большого, блокадно-осаждённого города.

Заблудившимся и неряшливым призраком блукает-мечется он сегодня по степи Донецкой. И Донецком, вестимо, он и сам зовётся. По современному правописанию своего названия - разнящегося в языках, русском и украинском. На слух – весьма мягко звучащим, по-украински: Донэцьк. Стрелой, взбудоражившей сознание, застряло в мыслях это слово. О котором никак не вспоминалось в недавних прошедших годах. Но щемяще-тошно припомнилось. Когда в один из октябрьских дней исчезли из радио эфира голоса местного русскоязычного вещания. Одновременно. Все станции, звучно гэкавшие и окавшие, и тесно, в притирку, примыкавшие друг к другу на чёрной шкале радиоволн, замолкли. Самоизолировались, в остроте текущего исторического момента массово-остервенелой борьбы с невидимыми вирусами. Оставив вместо себя сухой шаблон характерно раздражающей эфирной трескотни. Где-то – дребезжаще громкое, где-то – оглушительно вопившее, ощетинилось бунтарство несогласия против насилия быть проводником заглушённого безмолвия.

Но оказавшимся, как мне увиделось это далее, довольно знаковым. Тщательно отфильтрованным неожиданной случайностью. Очень напомнившей мне в тот день звонкую, девственно чистую свежесть первых весенних часов. Она всегда быстро и смело распространяется в радостно возбуждённом пространстве наступающей весны, очищая его от скопившейся в нём, за долгую зиму, черноты окончательно увядшего безразличия. С ним поздняя осень, так повелось, переходит в погодную отмороженность дальнейшего бытия. Загромождая зимний холод, как свалку всего отжившего, промозглой слякотной мерзлотой. Такими помнятся теперь зимы, жирно отретушированные в летописях летоисчислений скопившимися в них, за весь прошедший год, проблемами.

К счастью, они потом как-то резво слабеют. Частично, кто его знает, как, исчезают в никуда. Едва только приходит время обновления. Это – когда эффектно взмывает вверх занавес наступившего нового года. И пошло-поехало. Привет всем! Новогодье!

Однако, так получается, легко переживается любая зима в ежедневных звуках радиостанции. Которой отдаёшь своё предпочтение. Причины следования осознанному выбору – у каждого свои. Для меня, к примеру, очень важно не вязнуть в зловонно-топком болоте бесконечной болтовни, которую мастерски своим слушателям вливают в уши, лошадиными дозами, без никаких на то предписаний, на радиоволнах дешёвых словесных баталий-развлекалок, эксперты-болтуны, титулованные гуру всяческого, бла-бла-бла, блин, всезнания. Которое, главное для организаторов подобных радио балаганов, – не сбавлять темп говорильни, стало нынче великолепным способом выколачивать из воздуха бабло. Жадными ручищами сладострастно-волшебно конвертируемого потом в заветно-оживлённые хотелки душИ своей.

Фантазии-фантасмагории – у каждого завзятого политолога-провидца – свои. Да, коняшки-горбуняшки, сказочные, бывает и выбивают изящно подкованными копытцами своими золотую пыль. Выбивают её из пустого места, перед ненасытными до сказочных богатств глазищами увлечённой насущными разборками безобразно ополитизированной особи. Озабоченной гражданской сознательностью и подолгу, оттого, пребывающей в отягощённом грядущими страшными пророчествами шаманстве. Выбивают золотоносную пыльцу лошадки славные и тут же слабовольных нерадивцев-неврастеников, привычно легко жульничающих по закромам чревовещания, в режиме -7/24, соблазняют. Завлекают отведать запретный грех обыкновенного ненасытного стяжательства. Кто ж в этом виноват? Если богатыми, да чтобы, у-у-у х, как богато богатыми!, жуть как всем политическим вещунам быть охота!

Да кайло бы им, проводникам словесного шаманства в мозги забубённого плебейского ширпотреба, из второсортицы нестабильной актуальности, кайло – каждому! В руки! Чтобы не мутили, сутками напролёт, пустобрехом своим, истерически гарланящим, индивидуально ничтожим, до полнейшей возмутительности перепутанные нескончаемым социальным апокалипсисом человеческие мысли. Что пользы от порожней говорильни, если у жизни на всё – свои законы. Ах, да. Пишут-то их, буковка в буковку, собственное самовластие предержащие. Вульгарно страстно и властно имущие её, власть, то есть…

Думаю, не стоит того, чтобы говорить о радиостанции моего выбора. Не идеален он. И совершенства в нём – аж никакого. Потому и меняется часто. Но ПРОМИНЬ, по-украински, ЛУЧ, долетел до Донецка, из понемногу забытого Киева. В день, который остался в моей памяти, как нечто совершенно приятное, в череде нескончаемо нудной безнадёги тупого Донецкого безвременья. Она-то и побудила меня к новым откровениям.

В словесно-грязевом потоке новейшей попсы, запомнилось, вяленько прокрутилась на эфирном сёрфинге современного безвкусья ещё одна, очередная порция певческих рулад. Из разряда абсолютной и жадно востребованной бредятины. Типа, полнейший атас!:

Пустите меня на танцпол пьяным подвигаться
Здесь так хорошо, пропали все лица и я пропадаюсь
Пустите меня на танцпол на лайте подвигаться
Глазами за стекла закройте мне выход, останусь здесь до конца.

Интересно, не в синем ли настроении на танцухе захотелось пребывавшему в тяжком похмелье пьяным подрыгаться, попадая в тему дня, под подвывания другого любителя сладенького. И жизни, такой же, в том числе. Но, как уже сказала, стихли на радиоволне звуки, подмоченные кислятиной отвращения: а не слабо теперь, без цензуры нравов, быть духовными кормильцами плебеев. Жри!, чернь затурканная, низкопробные стенания, для ушей твоих специально “любовно-трепетно” выписанные. На гаджэтах-смартфонах – продолжение досмОтришь, если вожжа под хвост попадёт.

Ну а из приёмника, между тем, что-то внятно потрещало. Не обратила внимания. Но заговорила вдруг прежняя станция по-украински. Чётко и внятно. О погоде на предстоящий день. И уж совсем по сердцу жарко полоснуло, когда тихо за Донэцьк любимый порадовалась: много солнца и тепла пообещал в тот день бархатный мужской голос моему городу.

А потом, когда прозвучал рекламный анонс на мови, то есть, на нормальном и красивом языке, и гучно так громко!, начался музыкальный блок. Часовый прогон современных украинских песен.

Не предполагала, что не полных семь лет отчуждения от всего того, что было когда-то многолетне-настоянной на дружеских посылах многогранной и легко узнаваемой культурой моего края, так разительно скажутся на всём, что ныне составляет жизнь нашу насущную. Я позволила себе сказать нашу жизнь. Потому что происходящие сейчас перемены касаются здесь всех и каждого.

Многие, пожалуй, и забыли уже, а, может, не моргнув бесцветными глазами, лгут в открытую, отрицая – нет на загнивающем Плюке правды - каким мощным и самобытным явлением есть и будут украинские песни. Не бездумное разгильдяйство разгулявшейся стихии. Но плавно проистекающая по векам ярко-мелодическая мудрость степного народа. Душистыми барвинками, красочными и умилительно мягкими, легко и радостно наполняющими душу. Особенно, когда истерзанная в кровавом блокадье, истончилась-истрепалась она в поисках истины. Той самой. Что, обнажаясь острой правдой, чудом выпорхнувшей из подпольного мрака обалдевания, слепит и мучает разум пытками очевидного: ну не может же быть полноценно мощного настоящего. В этом измордованном Донбасском крае неистребимого природного благоцветения! Без сплочённого и единого мышления. Как это было ещё совсем недавно. Когда прочным и нерушимым виделся здесь союз множества народов и народностей. Равноправием многонациональных нравов охранявших эту много повидавшую многострадальную землю от распрей и вражды. Неизмеримой широтой своего непостижимо необъятного равнинного простора пестовавший мысли о священном человеческом братстве.

Важно, очень важно это понимать. Свято-бережно, пуще зеницы ока храня узы единства, завещанные предками.

Да пока звучали песни, незнакомые, мягкие, запахами цветов полевых украинских пропитанные, подумалось: а ведь все они – уже из тревожного нового времени. Ставшего здесь, на Донбассе, синонимом страшного разобщения людей. Не народов. Потому что издавна семьи Донбасские – это всегда были драгоценные и благородные слитки сплочённости наций. Стихийно и одним махом расколотые ныне на части. Кровоточащие разлуками, не по воле, и страшным забытьем, выворачивающим мозги наизнанку, переболевающие. Маются-забывают дети на чужбине стариков своих. Много о предках не подумаешь, когда в чужих краях для них самих, странствующих там пасынках и падчерицах злосчастной фортуны, куда силком выпихнули их из их крепких семейных и затишных закутков их судеб – одна неволя. Томятся за спинами горемык, лишний раз оглянуться больно, истошным одиночеством нудятся, постаревшие ещё на семь лет здешние старики. Медленно дичающие. Покорно, без сопротивления дряхлеющие. Как многие местные деревья с омертвевшими сухими ветками. Стихийно-заразительно, бесполо и, как будто в одночасье, выстрелившими из сонма увядающей зелени своим обескровленным безжизнием.

Не радует такое видение повсеместного хаоса: небрежно-растрёпанный, обросший беспорядочными крюкастыми ветками-уродцами раскидистый тополь-горожанин. Да не один он такой. Рядом, по аллеям парков и вдоль городских улиц – разношерстно-сиротская, бродяжничающая толпа безмолвно терпящих бедствие страшнолетья каштанов и клёнов.

Страшнолетье это, оказывается, ещё имеет и запах. Это – гниение не убираемых, дружно, осень-то как балует теплом!, разноцветными охапками опадающих с деревьев листьев. Сплошным, полинявшим, от долгого лежания на земле покровом, на глазах, без сраму, зловонно и окончательно перегнивающих вечным лиственно-сезонным отмиранием. Очень уродливо оно, всяко-разно перекошенное, смертоносное такое брожение. Не могущее быть никак скрытым огромной силой мучительности. От своей ненужности. Никому. Давно забывших об общеизвестном: посадил дерево – ухаживай за ним. Вскапывай землю у его ствола, чтобы дышалось легко корням его. Поливай молодые саженцы. Уж коль невмочь не трубить всему миру, как много деревьев в Донецке высажено. Да убирай в срок опадающие листья. Подготавливая дерево к весне нового его цветения. Именно весной, следующей за зимним зимними штормами, продолжается, вполне понятное действо, цветущее возрождение жизни.

А так… Доведённое до последнего предела человеческое безразличие. Это, когда опавшее, умирающее лиственное бремя, именно – так, превращается под ногами прохожих в сухой измельчённый порох. И это – ещё не всё. Дальше - утрамбовывается он, перетирается человеческими ногами в труху, мёртво оседающую в порывах осеннего ветра неприятной мутно-пыльной массой. Скапливается она отхожими кучами, вдоль разбитых военно-бесхозным временем неисчислимых городских бордюров. Как наглядно орущий признак благополучно быстро, чёрный позитив запредельного ментального убожества!, приживающейся в городе, вгрызающейся в городской антураж долго сдерживаемой скверны плебейской нищеты. Во всеобщей окружающей ничтожности. Различаемой новыми знаками отличия: разруха, прущая со всех щелей – не чета пошлой и бездарной роскоши зажравшегося центра! Но какое великолепное наглядное пособие, Боже Всемилостивый, лихо лютое, в убогом краю омертвления нравов…

А есть народы, мордва, к примеру, у которых дерево, по поверью, считается центром Мироздания. В тиши его благодатной изумрудной ветвистости говорили-общались древние с Богами. Челобитно и прилежно каялись за греховность, терпеливо выпрашивали милости. Веровали: время жизни любого дерева – присутствие Бога на Земле. К слову, у мокшан Владыка всего сущего именуется Шкай – ВРЕМЯ!!! То есть, ВРЕМЯ и есть Земным Богом. Такой была система давних верований. Утерянная сегодня. Напоминают о ней деревья, каждое, по факту своего присутствия на Земле – священное. Да, по-прежнему, таинственно-сердечно, влекут к себе молельные поляны в Мордовских краях. Куда, как было это в старь, по-прежнему приходят старики.

А где же святость дней сегодняшних?

Болтается она в воздухе на истёртых верёвках подручного двумыслия. Незачем его видеть. Но особенно оно заметного - в новостях о событиях в городе. Как-то дико и тревожно впечатляющими безразличными строчками, к могущим возникнуть мнениям, на предмет закрытия в Донецке роддома. Не простого. Особенного. Бывшего наполненного многолетним опытом исследований, как особой отрасли медицинской науки, о недоношенных детях. Бывшего напичканного соответствующей дорогой аппаратурой. И всё – во имя зарождающихся на Донбассе новых человеческих жизнях, попавших в полосу бедствия.

Но теперь роддом закрыт. С оговоркой: во имя спасения в его стерильных стенах тяжело больных коронным вирусом. Кто назовёт такое решение мудро обдуманным? Опять получается, не строили, не возводили, не пестовали, да ума, недалёкого, хватило, или уже родились с располовининными мозгами?, чтобы разрушать.

И как же теперь программы(!!!) о приёме рожениц, на бесплатные роды, со всей материковой Украины!? И приезжали украинки, о них проведав. Используя такой соблазнительный шансик - на халяву в Донецке разродиться-подлечиться. Радостно восхищаясь, утрите носы свои, завистливые дончанки, бесплатным, специально для них созданным раем.

Да вот случилось. Остались – несколько роддомов. На весь город. С поднебесными ценами, для дончанок-рожениц, за родовые потуги дать жизнь новорожденному ребёнку.

Но и лечиться от коронавируса здесь – не манна небесная. Центральные аптеки города “радуют-ухахатывают” посетителей объявлениями на входных дверях: получено лекарство от коронавируса. Цена за 50 таблеток – 13 000 рублей. Ну полнейший, тебе, да чего там!, наблюдается полнейший триумф победы искоренённых в политической экономике недостатков над специфической недоразвитостью оболваненных аборигенов. Всё, что другое – его, как бы, и нет. А, может, где-то и есть. Но чаще - уже было. Но вдруг! - объявляется вновь.

Правильно, появляются исчезнувшие, было, лекарства, по новой цене, накрученно-завышенной более, чем дикарской жадностью невидимых властителей Донецкого аптечного-базарного привоза. Аптеки же – “на-род-ны-е”! В них – всё для тебя, народ! Да знает он имена своих кровопийц. Для которых – особая приятность переживается в болезнетворных инфекцинионированных баталиях. Кишмя кишащих среди человеческого поголовья с рублёвым достатком в пределах среднего прожиточного минимума, с обжигающим сознание лимитом, – аж в 6 500 рублей. А, если, чуток больше получается, в дырявом кармане синих физкультурных штанов, с белыми лампасами по обоим бокам потёртых, физкультпривет!, штанин, то ты уже, народ!, - богатенький буратинка! А два раза по 6 500 - аккурат на две упаковки таблеток должно хватить. Удачно сформулированное и просчитанное соображение, как говорится на двоих. Третий – лишний! При соблюдении мудрого условия: если не есть, не спать и, вообще, - не жить дальше. Когда, после поедания чудодейственный, так наобещано, таблеток, пойдёт по ослабленным болезнью многотерпеливым плебейским жилам кайф. От мысли, что стал ты не только обладателем такого щирого исцеления. Но, ой, как же гоже гордиться такой новизной!, ещё и примкнувшим к гурту новоизбранных, не обделённых щирозаветным вниманием гуманитарной доброты. Как всегда, на продажу. Чтобы было вокруг радости побольше.

Цвети, Донецк! И процветай!

А начинались лечилки вирусного мутанта, за неимением в городе радикальных средств борьбы с коварным вирусом, с пятиминутных телевизионных роликов, напичканных “правильными” инструкциями, как тщательно, на фоне льющейся из крана проточной воды, палец за пальцем, не спеша, не нервируясь, не наспех! – главное!, мыть свои руки. С чистыми руками – как-то радостней продолжать тянуть лямку революционно-заздравного обнищания. А, что вода только в центре может зазря из кранов литься, а в городках местного дрейфующего вымирания она – всё больше по пластмассовым флягам одурманенным от “неиссякаемо” бурно переживаемой “радости” собирается, да по углам жилых коморок хранится, так об этом забылось. И не вспомнилось, словоохотливыми инструкторами по пропаганде строго-неукоснительного обеспечивания подногтевой чистоты. Все пусть знают, оттуда зараза ползучая на белый свет выползает!

Да не пробить микробам мракобесной ворожбы стерильную сознательность сплочённых масс. Неа, нечего и пытаться. Предпочитают массы массово пошалить на празднествах. Ох, как же порадовал ими, не продохнуть от веселья было!, коронавирусный сентябрь!!!. А потом, дело житейское, и в маски все поголовно облачились. Зато!, как здорово пооралось: рюмка водки на столе!!! Аж 70 000 человек, довелось дознаться, забыв об инструкциях выс-с-с-шего собрания – больше 15 не собираться – отметились перед взором заезжего отчаянного и бес-с-с-с-трашного парня Лепса. Нормально, Григорий! А как отлично, Константин! И какой блаженный довесок к патриотическому снобизму добавился! Да способен он, у-ух, как способен он, народ!, в экстазе дикого веселья с подногтевыми микробищами справиться. Да ещё и растопить, в придачу, разъевшееся самолюбие любой зазнавшейся “звезды”. В кавычках слово, верно. Не о небесных же звёздах говорю.

А под ними, неопознанными небесными светилами, ничто не ново. И даже – страшно…

Очень и очень страшно...

“Шесть лет вызвали необратимые техногенные последствия для и без того деградированной экологии Донбасского региона. Виной тому — процесс массового и неконтролируемого затопления шахт, который уже набрал катастрофические обороты”, — говорит доктор технических наук, гидрогеолог Евгений Яковлев. Из Украины. - Среди последствий — проседание поверхности, спонтанные выделения газа, локальные «землетрясения» и, что самое опасное, попадания грязных «шахтных» вод в грунтовые, а также в реки и озера. По мнению ученого, все эти факторы угрожают «уничтожением жизнеобеспечивающего потенциала Донецкой и Луганской областей”.

Да. Уже, первый пробный вариант, протрусило Макеевку, Донецкий городок-спутник, будоражило подземными толчками всю прошедшую осень. На большой бы экран, что совестью мира зовется, вынести убогость выживания тамошних жителей. Беспросветно-вековая нищета. Жирно подпитанная в спивающейся безработице босяцким безденежьем. Сдобренным пристрастием жертв трудно проживаемых жизненных условий к наркоте. В клоаке неискоренимых пороков пропитанная блажь обезнадёживания, вонючей дешёвой бражкой сдобренная. И, никто и не считает их теперь, декадами обмана грязно пропитанная. Которым, как липким пеплом барского презрения, посыпают головы жителей тех краёв, растерянных, подавленных, обозлённых и далеко неглупых, хозяева Донбасса. Всякие. Давно здесь отметившиеся. Недавно. Последнее здесь, то есть - недавнее – бесконечно. Хотелось бы его истребить, избавиться о него, чтобы дать жизнь чему-то новому. Дышится им, очень скоротечно это явление, когда лучи здешнего солнца пробивают тьму повсеместного разложения. Да всё новое, как в заколдованном омуте, старым и остаётся. Как только исчезает с небосклона солнце. И нет силы такой, чтобы вырваться из этого ада. В измордованном городке, у старой затопленной шахты. Выбывшей, по причине своей сверх всякой меры изношенной ненужности, из технологической цепочки: уголь-кокс-металл. Или – уголь-электроэнергия. Таким было когда-то составляющее всей промышленной зоны Советского Донбасса.

Душу сегодня потрясающая правда.

Двухэтажные постройки, родом из середины прошлого века, осыпающиеся на глазах безверием трухлявым словам. В них, в дурно пахнущих человеческих норах, расползлись по стенам разрушительные трещины. Тонкие и неуверенные, вначале, они быстро обросли чернотой скудного быта. Её так много в тех злосчастных домах, что излишки тамошнего горя и отчаяния быстро заполнили чёрную пустоту нового несчастья: часто повторяющиеся гулкие подземные толчки, ведущие к разрушениям. Хотя, что же дальше разрушать, если жизнь давно стала здесь подобием испитого до дна отчаяния. В предсмертных муках грядущего вымирания.

Оно – неизбежно. Подземные воды не работающих шахт уже дают о себе знать. В перспективе, не откачанная, годами не откачанная вода поднимается вверх. И, ввиду того, что Донбасское подземелье перенасыщено разного рода полостями, именно они будут заполняться водой. Провоцируя обвалы, оползни, выделения газа.

Есть в этом регионе и участки с глинистыми сланцами. Почва та напитывается водой и разбухает, как хозяйственное мыло. Многократно раздуваясь, она выползает из своего подземелья, Разрушая поверхностные слои.

Истины ради. Около 600 шахт Донбасса связаны между собой горизонтальными и наклонными выработками. Именно по ним пошла “гулять” ничейная вода. Потоки подземных вод – на подступах к питьевым колодцам, рекам. Дополнительные потоки – из копанок. Их здесь - около–6 000. И дополнительная нагрузка на подземные грунты в виде загрязнённых нефтепродуктов, тяжёлых химических соединений. Никто их отсюда не убирает и не откачивает. Вода в таких шахтах – дословно: поднимаясь, концентрирует все растворимые элементы угля. Это различные соединения железа, марганца, свинца, ртути. Поэтому, шахтные воды иногда могут быть чем-то вроде серной кислоты. На шахтах, которые уже закрыты, «грязные» воды просто идут в грунтовые и поверхностные.

И самое страшное. Под Донбасскими звёздами. Военный конфликт на Донбассе не приближается к своему завершению. Ускоряется процесс затопления шахт и копанок. Следствие – спонтанное выделение газа и проседание земной поверхности. Аварийные прорывы воды уже наблюдались и в самом Донецке. И ещё страшнее – грязная шахтная вода подтапливает существующие водозаборы по всему региону. Понятное дело, мало чего целебного, пригодного для жизни, в такой воде имеется. Как следствие: очень востребованы пятилитровые баклажки. С ними бегают по заваленным опавшими листьями пешеходным дорожкам пекущиеся о своём здоровье граждане, наполняют тару, в многочисленных очках продажи, привозной, кто же его знает, откуда?, водой. Иногда, и в квартирных кранах она ничего себе, нормальная.

Нормально ещё процветает здесь похоронный бизнес. Работают там, по отзывам, ребята хорошо. Слаженно, делово, своевременно. И даже – красиво. Но, повторяю, это единственная в Донецке структура, к которой мало предъявляется, со стороны потребителей таких услуг, жалоб или нареканий. Но есть кладбища, посещение которых не рекомендовано. Много там неразорвавшихся мин. Такой считается вся окраинная городская территория, прилегающая к зоне боевых действий.

Однако кладбища эти, там, упорно посещаются. Жалуются люди, как остервенело очищаются они мародёрами от разных гранитовых безделушек, на перекошенных заброшенных могилах, многолетней лиственно-травяной ветошью присыпанных. Такой есть сегодня ещё одна отвратительная жизненная страница кровавой Донбасской драмы.

Если вдуматься, семь лет позорной Донбасской войны – это время формирования нового мировоззрения. Базирующемся на умении выживать в новых жизненных условиях. Год за годом прописываются они в сознаниях. Отдельными, многообещающими трактатами. Но, по сути, никому, ты, среднестатистический гражданин земли страдальной, никому ты не нужен. Не нужен, но медленно дрейфуешь к тому времени, когда одним общим, для всех живущих по обеим сторона конфликта, станет громовое подавленное безмолвие. Как ответ на сознательно раззадоренное и всячески поддерживаемое зло.

Уже – не медленно, но оно разрушает всё живое на этой земле. Не имеющей, на самом деле ни границ, ни непреодолимых препятствий. Есть только одно: тяжёлое болезненное недомогание. Как долго продолжающееся послесловие к ужасающим последствиям случившегося раздора.

Победителей в нём – не будет. Это – единственный и безутешный экологический вывод, могущий иметь место в скором будущем. В котором затеряются следы. И живых, и мёртвых. Есть уже на одном Донецком кладбище могилы, зияющие гигантскими воронками забвения, встречающих случайных зевак яростью отгремевшего здесь безумия, из лета 2014 года: нет останков, нет памяти. Так это всё выглядит, если кому стало понятно.

И что же дало этому миро такое разрушение человечности? За которым следом мерцает уничтожение самой жизни.

С уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК!!!

P.S. Когда вернулась на своё место потерявшаяся в эфире радиоволна, встряхнуло стены комнаты, чисто, по-русски:

Всё – хорошо, ты держись!

Раздевайся – ложись. Раз пришёл.

Полночь, кофе, сигареты.

Я не знаю, с кем ты, где ты…

Добавляю, раз уж пришёл, тоже по-русски, строчками украинского, переведённого на русский язык эпиграфа, к этой статье:

Верю я, веришь ты,

В существование чистоты.

Только, где она – не знаю,

И сегодня – не найти…

Не найти. Однако, однажды, уже об этом думалось…:

"А теперь – разруха состоялась. Поколение отъявленных эгоистов – выросло. Голод – нешуточное бедствие – скоро постучит в двери. Рухнет, разбившись вдребезги, жалкая иллюзия жизни, в своё удовольствие. В отстойник лжетворений превратилось общество. Напоминающее, как никогда ранее, джунгли, населённые зажравшимися одичавшими особями. Как разряженные обезьяны, слюнтяво разглядывающими себя на сэлфи. Отвратительными трутнями бездумными обсуждающими вслух моменты зачатия своих отпрысков, степень накачки своих ягодиц. И “радующих” мир фотографиями со своих кухонь, спален, отхожих мест. Люди, оледеневшими, презренными глазами и одеревеневшими сердцами, воспринимающими новости о бедах других."....................................................................................