Часть вторая
5. Исламское нашествие
Итак, мировая арена представляет собой вечную борьбу града земного и града небесного (сынов тьмы и детей света), которая в конце времени завершится мистерией Апокалипсиса и славным Вторым Пришествием Иисуса Христа. Эта философия истории Бл. Августин и стала фундаментом христианского мира Запада.
Что же касается Византии, то ее гораздо более восточный, «александрийско-антиохийский» мир вообще оказался к истории почти равнодушен. Царственный Константинополь завороженно кружился в хороводе церковно-дворцового этикета и двунадесятых церковных праздников, как будто пребывая в небесной вечности, почти позабыв о времени.
И если папы были уверены, что христианский Рим будет стоять до самого конца мира, то в парадигмах византийской «свершившейся эсхатологии» само собой разумелось, что Империи суждено стоять вечно. И лишь в самом конце истории на царский престол её сядет Антихрист, недолгое лжецарство которого будет прервано славным Вторым Пришествием Иисуса Христа и преображением всего мира.
Ошиблись, однако, и те, и другие. Пока Первый Рим утопал в пучине тёмных веков и варварских завоеваний, а Рим Второй боролся с атакующими его ересями, никто особо не вспоминал о пророчествах Откровения. Однако, в седьмом веке является ислам. С его стремительным рейдом на Запад Империя теряет лучшие свои земли: Палестину, Сирию, Египет. Исламское нашествие растратит свою кинетическую энергию лишь у самых стен Константинополя. Христианской же Европе удается остановить мусульман лишь у южных границ Франции в битве при Пуатье.
Потрясение было огромным. Совсем еще недавно, император Юстиниан был близок к восстановлению единого христианского Рима, а император Ираклий, разбив персидского царя Хосрова, видел уже себя императором мира. Но Ираклию суждено было умереть, оплакивая потерянную им Сирию. Сама же Византия, еще вчера повелевавшая Азией, вдруг съежилась, подобно шагреневой коже, до стратегически важного, но достаточно небольшого пространства на границе Азии и Европы…
И всё же христианская цивилизация была спасена: исламское нашествие разбилось о самые ворота Христианского мира. В это время Запад уже выходил из мрака темных веков, консолидировался и готов был предъявить собственные претензии на обладание миром. Провозгласив Карла Великого императором (800), папы объявили о восстановлении Западной Римской империи. Восточному же Риму, до сих пор смотревшему на западных христиан как на варваров (какими они в сущности и были), теперь пришлось увидеть перед собой вполне сформировавшуюся цивилизацию, с которой отныне приходилось считаться.
6. Первый Апокалипсис
Тем временем близился финал первой тысячи лет христианской эры. Вспоминая о пророчествах Откровения, которые так удачно объяснил св. Августин, западные христиане были всерьёз напуганы: отпущенная миру тысяча лет кончалась, и многие ожидали наступления пограничного времени с нескрываемым ужасом.
Надо сказать, что нечто подобное Церковь уже переживала на заре своего становления. Весь первый век христиане прожили фактически «на чемоданах», в ожидании начала апокалипсических бедствий и Второго Пришествия. То и дело происходили апокалипсические срывы: та или иная община вдруг решала: час пробил! — и, увлекаемая своими пророками, спешила на корабль, отлетающий в небо. Побросав свои дела и имущество, оставив поле и пашню, люди бежали в пустыню и горы, где ожидали неминуемого конца мира сего (об этом в своём комментарии на книгу Даниила сообщает, например, Ипполит). Ко II-III веку напряжение спало. А после брака Церкви и Империи при императоре Константине и вовсе успокоилось: Церковь и государство слились в одно целое.
Но вот приближается конец первой тысячи лет, и в преддверии «юбилея» Европу действительно охватывают войны, голод, и мор. В 989-м в небе появляется комета Галлея, которую расценивают как признак скорого конца. Не было недостатка и в извержениях вулканов, землетрясениях и прочих катаклизмах, в которых не трудно было услышать топот копыт всадников апокалипсиса.
В документах этого времени (которых сохранилось, впрочем, не так много) находим те или иные свидетельства паники: в 990-е годы Эльфрик, аббат Эйнхшама, произносит многочисленные проповеди, указывая на 1000 год и ожидаемое пришествие Антихриста; аббат Флерийский (945-1054) вспоминает о проповеди о близящемся конце света, услышанной им в кафедральном соборе Парижа. В 999 году число паломников в Иерусалим в ожидании Второго Пришествия оказывается столь велико, что их сравнивают с опустошающей армией. Перед 1000-м годом изображения Страшного Суда покрывают все тимпаны соборов. Массово строятся новые церкви, богатые люди отдают в дар Церкви свои состояния и уходят в монахи.
Преувеличивать апокалиптический ужас, конечно, не стоит. Но и преуменьшать тоже. Мы ведь и сегодня также живём в предвкушениях Апокалипсиса, мнения о котором, однако, могут быть совершенно различны.
Европа пережила 1000 год без всемирного катаклизма, что, однако, ничуть не обескуражило адептов Апокалипсиса. Сразу догадались, что считать нужно не от года рождения Христа, а от года Страстей Господних. Отодвигать Конец света, по мере прохождения очередных дат, пытались и дальше. Так что, тень Апокалипсиса упала, по крайней мере на всю первую половину XI века. И тень эта преобразила Европу: массовое храмостроительство, общий подъём благочестия, явление новой готической архитектуры, соборов, экспрессивно устремленных в небо так, что, кажется, этот порыв уже чреват усталостью и сокрушением.
С другой стороны, с апокалиптическими страхами активизируются и ереси. На границе христианского, мусульманского и еврейского миров (Юг Франции, Испания) вновь поднимает голову гнозис. Здесь уже варят своё колдовское зелье катары, богомилы, суфии, алхимики, каббалисты…
Но главное — цифры, как это можно видеть сегодня, не обманули. «Конец света» действительно состоялся. Или, скажем точнее: начало второго тысячелетия стало и началом конца Христианского мира. Или, еще точнее: двумя грозными предзнаменованиями этого «начала конца» стали два великих события века, два трубных гласа, две сломанных печати, две секиры у корней древа: Великий раскол 1054 года и Крестовый поход 1096-1099 гг.
7. Катастрофа
Никто, конечно, в XI веке не воспринимал «взаимные отлучения» византийских и римских церковных сановников как катастрофу, скорее — как очередную церковную ссору, которых немало было и прежде. Тем не менее, ссора скоро стала Расколом, а Раскол явится вдруг всеобщей катастрофой. Трещина, сперва небольшая, обратится в настоящий провал, который, через 1204-й, через 1453-й, через реформацию Лютера и Кальвина, подведёт остатки Христианского мира к бурям английской и французской революций, которых ему было уже не пережить.
Тоже надо сказать и об экспансии Крестовых походов, которые можно назвать одновременно и самой великой и самой катастрофичной страницей истории христианской Европы.
Смена духовного вектора от «бегства от мира» к его завоеванию окончательно произойдёт при понтификате папы Григория VII (1073-1085), Его справедливо считают «творцом римского католицизма». Григорий был человеком железной воли, горячей веры и сурового аскетизма, и к своей цели — абсолютной власти Римской церкви над Христианским миром, — шёл неуклонно. Говорят, от одежды его в прямом смысле сыпались искры. Впрочем, в тени Раскола сама реальность, кажется, начнет сопротивляться энергичным шагам этого «сгустка энергии» к централизации власти (не говоря уже о планах силой решить византийский вопрос). Власть не будет даваться в руки Григорию настолько, что его борьба с императором Генрихом IV, дошедшая до взаимных отлучений и низложений, поставит на карту само существование Церкви и Империи.
Но к началу Крестоносной экспансии идея христианского завоевания мира и единого мира под властью Церкви будет окончательно кристаллизована. Так что просьбы византийского императора Алексея Комнина о помощи в борьбе против турок-сельджуков упадут на готовую почву.
Невиданный энтузиазм, который вызвал призыв папы Урбана II к Крестовому походу за освобождение Гроба Господня из рук язычников (1096) — ясное свидетельство того, что общее дело Христианского мира вовсе не было утопией. И вполне могло способствовать примирению христианского Запада и Востока.
Первый Крестовый поход и правда явил огромный выброс животворной энергии самой искренней веры и самоотречения, которые увенчались и самой впечатляющей победой христианского оружия — освобождением Иерусалима.
Однако, он же обнажил и коренные проблемы отношений Востока и Запада. Алексей просил Рим о послушных наёмных отрядах под своим руководством, а оказался перед лицом несметной армии и энтузиазма людей, готовых ради Христа на завоевание мира.
Возможно, власть византийского Императора и римского Папы была бы лучшим решением формулы Христианского мира. Но амбиции Запада слишком уже возросли, а силы Византии были слишком уже подорваны.
Оказавшись перед объединённой силой Запада, Алексий разрешил крестоносцам дальнейший поход и оказал им помощь, только когда они согласились признать его власть над всеми областями, которые прежде принадлежали Восточному Риму. Но это уже был только компромисс. И как только первый энтузиазм начал спадать, проблемы власти над Святой землей вспыхнули с новой силой.
Эпопея взаимных претензий и раздоров завершится утратой Иерусалима в 1187-м и катастрофой 1204 года, которая поставит жирный крест на всех надеждах на примирение. Папа Иннокентий, безуспешно пытавшийся остановить крестоносцев, предвидел, что взятие Константинополя станет главным препятствием к освобождению Иерусалима. И оказался прав: эпопея Крестовых походов терпела крах. Без настоящего союза (не политической унии, а подлинного единства) христианского Востока и Запада завоевание Святой земли было невозможно.
Таким образом, два мощнейших тектонических сдвига, два «подземных толчка» одиннадцатого века дадут начало движениям, которые определят течение европейской истории на следующую тысячу лет.
8. От «возрождения» XII-го века к ренессансу XV-го
«Не жадность, разврат, предательство, Зависть, безделье, обжорство, гордыня: Не они причина Крестовых походов, Они причина их неудачи», — напишет уже в ХХ веке Томас Элиот.
Из Крестовых походов Запад вернётся зараженный «всеми грехами Азии»; а ещё более — духом иудейско-мусульманских влияний. Самого Аристотеля европейские ученые начнут усваивать через переводы с арабского Аверроэса и Авиценны; а разделению сфер веры и разума — учиться у иудейского мудреца Маймонида (1135-1204). Эту активизацию переводческой деятельности, повышенный интерес к иудаизму и исламу, и «общее оживление в области нехристианской учености» позже назовут «возрождением XII века». Справедливо: именно из двенадцатого века (самого кровавого и буйного века средневековой Европы) будет перекинут мост к Ренессансу века пятнадцатого.
Тогда же происходит перерождение ордена тамплиеров, рыцарей-монахов, символа Крестоносного движения. Расположив свою резиденцию в самом сердце иудейского Иерусалима, на Храмовой горе, тамплиеры вкусят и духа восточных учений, распространённых среди местных евреев. И скоро, прельщённые знаниями «изначальной традиции» и «равенства всех религий», они обратятся не только в ведущих банкиров, но и в проводников нового «прогрессивного сознания» Европы.
Тем временем влияния, проникающие в Европу через «врата Пуатье» становятся всё сильнее: «Здесь, у южных врат Европы (которые Карл Молот некогда закрыл перед исламскими завоевателями, подарив Западу тысячу лет спокойного развития), в землях Тулузы, властители которых не признавали власти французских королей, толпились мавры, персы, евреи, катары, сжимая в охапках ворохи всевозможных ересей и учений: гностицизма, манихейства, каббалы и т.д. Здесь, на богатом Юге, где суровый западный ветер смешивался с пряным восточным, при дворе Алиеноры Аквитанской и ее дочери Марии Шампанской (1174-1204), расцветала поэзия трубадуров и миннезингеров, зарождался культ куртуазной любви, столь отличный от простого и сурового духа крестоносного рыцарства и монашеских орденов.
В то самое время, когда вся христианская Европа писала величайшую страницу своей истории, идя в священный поход за освобождение Гроба Господня и увековечивая рыцарский дух в трагической «Песне о Роланде», изнеженные трубадуры в замысловатых сентенциях подвергали поношению Католическую церковь (Папа — старый бессильный муж «соломенной вдовы») и Святую Деву (культ «прекрасной дамы», как понижающая аллюзия образа Мадонны).
Волшебные сказки о св. Граале как «истинном знании всех религий», его хранителях-храмовниках и «замке Мунсалваш» (Montsalvatsche), где куётся новый чудный мир будущего «братства равенства и свободы» - заменили мужественную мистику Страстей Господних и Его воскресения. Отсюда, с французского Юга, начинает распространятся по всей Европе дух насмешничества, фронды, тайных обществ, эзопова языка и «фиги в кармане», одним словом, дух Intelligenza. Те же цветущие и проклятые поля Прованса, позднее, станут центром гугенотства, откуда по Европе начнет расползаться учение кальвинизма, уже откровенно антихристианского по духу».[1]
Четвёртый крестовый поход (1202-1204), в самом Риме прозванный «разбойничьим», явит явное вырождение крестоносного движения. В «Парцифале» фон Эшенбаха (1210) мощно заявит о себе мечта о единой синкретической религии и «тайном ордене» благодетелей человечества, владеющих волшебным знанием. А борьба пап с германскими императорами (абсолютной власти Церкви против абсолютной власти Империи) приведёт к тому, что удерживать в орбите своего влияния самодовлеющий и самодостаточный дух Севера папам, теряющим свой духовный авторитет, станет почти уже невозможно.
Итак, Святая земля будет потеряна. Византия до предела ослаблена.
Север будет всё увереннее стремиться к разрыву с Римом, и разделению церковной и светской власти. В области духа те же тенденции обернуться центральным вопросом эпохи — поиском равновесия в разделении сфер веры и знания.
Если бы Христианский мир не утратил своего единства в главном, то ни схватки за первенство, ни разложение духа его изнутри не стали бы роковыми. Союз «воинов и мудрецов» («кшатрийского» духа Рима и «брахманического» духа Греции) был бы вполне способен удержать его ядро от распада. А сам Христилэнд мог бы простираться сегодня от Святой Земли до Урала. Но всё окажется ровно наоборот: Христианский мир будет постепенно гнить изнутри, а центробежные силы рвать его ткань на части.
На фоне этого духовного и политического кризиса на пороге XII-XIII веков и поднял вновь голову древний хилиазм.
В 1180-х гг. Иоахим Флорский (1130-1202) формулирует своё учение о «третьей эпохе духа». Огромный успех, который ждало учение флорского аббата, есть, несомненно, результат неудачи Крестовых походов. Разбуженная и нереализованная энергия христианской мечты «о покорении пространства» выльется таким образом в мечту «о покорении времени». Она и станет главной мечтой позднего Средневековья, будоража умы и увлекая самых прогрессивных интеллектуалов эпохи.
Учение Иоахима покажется столь пленительным, что даже церковных иерархов поначалу мало смутит тот факт, что в основе своей оно будет представлять собой прямой бунт против Августианства и Христоцентризма. Именно учение Иоахима ляжет в основание идей, подготовивших и осуществивших, в конце концов, слом Христианского мира, равновесие которого будет окончательно сорвано сперва в Ренессанс, а затем в Реформацию.
9. «Израиль творит историю»
В небольшом рассказике «Скрижали Закона» У.Б. Йейтс так вводит читателя в систему Иоахима: «Он жил в двенадцатом веке, был аббатом в Кортале и широко известен своим пророчеством, изложенном в книге «Expositio in Apocalipsin» (Толкование Апокалипсиса, лат.), о том, что Царство Отца прошло, Царство Сына проходит, а Царство Духа грядет. Царство Духа должно стать полной победой Духа, или spiritualis intelligentia (Духовного разума, лат.), как он его называл, над мертвой буквой. У него было много последователей среди крайних францисканцев, обвинявшихся в том, будто бы они обладали тайной книгой Иоахима Флорского под название «Liber inducens in Evangelium aeternum» (Введение в вечное Евангелие, лат.). Всё новые и новые кружки мистиков подозревались в обладании этой ужасной книгой, в которой таилась ренессансная свобода, пока наконец папа Александр IV не отыскал её и не приказал сжечь…»
В этом описании почти всё — правда. И в том, что победа Spiritualis intelligentia оказалась вовсе не такой, какой представляли ее Иоахим и толпы его последователей, можно увидеть злую насмешку судьбы. Но можно и нечто иное. Возможно, обольстивший всю Европу флорский аббат, этот, как о нем говорят, «самый важный апокалиптический мыслитель средневековья», и сам был обольщен своими видениями. Но не исключено и то, что в лице Иоахима Церковь столкнулась с сознательной диверсией, тем, что ап. Павел назвал шествием «Тайны беззакония».
Точных данных о времени рождения и происхождении Иоахима нет. Согласно имеющимся данным, родился он в Калабрии (Италия), а отец его был нотариусом при дворе архиепископа Козенцы, то есть человеком вполне состоятельным.
Цистерцианский аббат Гофрид из Осера утверждает, что родители Иоахима были иудеями, что сам он крестился во взрослом возрасте, сохранив при том иудейское имя, и что своё еврейское происхождение сам он и его посвящённые последователи тщательно скрывали. Гофрид был современником Иоахима и кажется был с ним лично знаком, что придаёт веса его словам.[2]
Должность отца, особый и неизменный интерес Иоахима к Ветхому Завету и крещёному испанскому еврею Альфонси (умер после 1116), автору «Dialogi contra Iudaeos»[3], также могут свидетельствовать в пользу его еврейского происхождения.
В любви к абстрактным построениям, особом внимании к цифрам и их комбинациям, в непреодолимой склонности к толкованиям и комментариям (метод и суть Талмуда), а также к экзегезе, выявляющей разные уровни Писания (Иоахим насчитывает целых 12!), наконец, в центральном методе Иоахима, которым станет тщательное «согласование» Ветхого и Нового заветов проявляется каббалистически устроенный ум, и, во всяком случае, типично иудейский тип сознания.
Не говоря уже о страстном историзме Иоахима и его хилиазме, которые являют самую суть еврейского взгляда на мир.
Еврейство вообще следует назвать единственным народом, для которого история имеет смысл, и при том смысл почти абсолютный. Только еврейство живёт историю напряжённым и деятельным ожиданием грядущего царства своего мессии. В отличие прочих народов земли, еврейство в самой основе своей революционно: вектор его воли всегда направлен на разрушение миропорядка как он есть и бросок к «светлому царству будущего». «Основное отношение Израиля к жизни можно определить как пафос революции», — замечает Якоб Таубес (который и сам происходит из раввинистического рода): «Израиль …впервые размыкает мир как историю», «Израиль — неспокойная стихия мировой истории, её закваска, которая, собственно, и творит её».[4] Всё это совершенно справедливо: душа еврея в самой основе своей исторична и «хилиастична». Сама же история и невозможна иначе как «эсхатология»: ведь, чтобы историю начать, ей необходимо задать цель. Иудаизм задаёт эту цель и также делит историю на три эпохи: эпоху до дарования торы (прошлое), эпоху дарования торы (настоящее), и эпоху мессии (будущее).
Иоахимово разворачивание Троицы в истории — эпоха Отца, эпоха Сына, эпоха Духа, а также изображение Троицы в виде трёх последовательных взаимопроникающих кругов (Иоахим окрашивает их в зеленый, синий и красный цвета) – также весьма любопытно. Для христианского (европейского) сознания это предельно странный образ мысли. Но не для еврейского, которое мыслит исключительно исторически, и для которого сам Бог, в сущности, есть История.
Наконец, в своих абстрактных построениях (книга «Десятиструнная псалтырь») Иоахим использует Тетраграмматон (!) — четырёхбуквенное каббалистическое имя Яхве. Вероятно, последнее он почерпнул у того же Альфонси. Согласно Альфонси Тетраграмматон (YHVH) следует читать как: YH, HV, VH (соответственно Отец, Сын, Дух).[5] То же, только в латинской транскрипции (IEVE) повторяет и Иоахим: IE, EV и VE.
Заметим, что XII век — это как раз время бурного развития каббалистической (а также неоплатонической, гностической, алхимической) мысли в мусульманской Испании и на Юге Франции — месте встречи христианского, исламского и иудейского духа. Не приходится сомневаться, что весь этот кладезь еретических учений не прошел мимо Иоахима.
И ещё интересный штрих: в Житии Иоахима (составленном кем-то из иоахимитов) король Сицилии назван «фараоном». Для ортодоксальной христианской традиции назвать христианского (пусть и излишне сурового) короля «фараоном» — вещь совершенно неслыханная. Но не для традиции еврейской, где это совершенно естественно и нормально: любая нееврейская власть для иудея есть «злой фараон».
[1] В. Можегов, Возвращение Империи//Либерализм как идеология геноцида, М. 2023
[2] См. Православная энциклопедия. Иоахим Флорский
[3] В этом антииудейском трактате Альфонси вскрывает, между прочим, истинные намерения иудеев, называя их сектой заговорщиков. Он пишет, что раввины предали Христа из зависти, зная, что Он мессия, и сознательно обманывают народ, подтверждая свою позицию цитатами из Талмуда. Вместе с тем, он не принижает мудрости иудейских мудрецов. И у них есть чему поучится христианам, говорит Альфонси. Язычники, иудеи и христиане составляют единый триединый путь мировой мудрости.
[4] Таубес Я. Западная эсхатология, СПб 2023, С. 32-33
[5] См.: Petrus Alphonsi. Dialogus // PL. 157. Col. 611; Patschovsky. 2003. S. 84-85
Окончание следует
Илл. Альбрехт Дюрер «Жена, облечённая в солнце и семиголовый дракон» (фрагмент, 1497-1498).
