Божественный скиталец

О Фёдоре Конюхове знает вся страна. Я, как и многие, ещё не будучи знаком с ним, уже его обожал, уже был пленён той его русской чертой, что делает человека очарованным странником. Странником, который не сидел на месте, а отправлялся "за три моря", как Афанасий Никитин. Странником, которого манили дали своей неразгаданностью, своими опасностями, своими препонами. И там, в этих далях, для Конюхова, как и для всех русских странников, скитальцев, паломников, присутствовало что-то огромное, таинственное, о чём я только догадывался.

Мне хотелось из его уст услышать, что оно — это огромное и таинственное? Но не представлялось случая повидаться с ним — он всё время то плыл через океан, то забирался на вершины хребтов, то на лыжах шёл к Северному полюсу. Он был в вечном движении, в вечном странствии. И вот наконец случай представился.

Неподалёку от Плещеева озера, от Переславля-Залесского, есть очень интересное место — Свято-Алексиевская пустынь, православная община, где иеромонах отец Пётр собирает талантливых детей, наставляет их, приглашает для них лучших учителей, отправляется с ними на прогулки в леса и поля. Они изучают травы, цветы, летающих бабочек. Отец Пётр учит их благоговению перед жизнью.

Там создан потрясающий музей — музей всевозможных раритетов, экспозиции камней, раковин… И когда я навещал эту пустынь, случайно узнал, что в обители живёт Фёдор Конюхов, к тому времени уже принявший сан и ставший отцом Фёдором. Мне захотелось с ним повидаться. Он откликнулся на мою просьбу, на моё приглашение о встрече, пришёл, и я записал с ним беседу. Он был сухощавый, весь состоящий из жил, из тонких напряжённых мускулов. Руки у него были большие, какие бывают у плотников. Было такое ощущение, что я оторвал его от дел, и он явился ко мне в своей рясе, в своём подряснике — от какой-нибудь лодки, что он строил, и от него ещё пахло смолой и распиленным лесом.

Я беседовал с ним, и он не сразу объяснил, что зовёт его в странствия, почему он ищет бури, "как будто в бурях есть покой". Что дают ему эти состояния, когда судьба помещает его на грань жизни и смерти? Что влечёт его в омуты, в океанские пучины, в мировые штормы, в ледники бесконечно высоких гор, с которых он может соскользнуть, упасть в пропасть и разбиться?

Он сказал, что в этих странствиях, когда подходит беда и, казалось бы, смерть неминуема, он призывает на помощь своих предков, пращуров, своих родных. И, моля Господа о спасении, одновременно молит, чтоб Господь прислал к нему в виде спасительных ангелов его предков. И они являются к нему, и каждый раз спасают его.

Я хотел представить, как это может выглядеть: когда его одинокий чёлн среди ураганов Атлантики швыряет с волны на волну, к нему сходятся по водам отцы, деды, бабки, прабабки этого странника… И своим появлением укрощают бурю-океан и выносят его, может быть, на своих руках, из смертоносной стихии.

Это было очень понятно, потому что я, живя и старясь, постоянно взываю ко всем любимым и ушедшим от меня, даже к тем, кого я не знаю, а только слышал рассказы о них. В этих моих ночных молитвах, упованиях они встают вокруг моего изголовья, утешают, спасают меня. Они не дают мне стать злодеем, они исцеляют от хворей, как телесных, так и духовных.

Общение с Конюховым дало мне понять, что всем людям во время молитв свойственно прямо или косвенно думать об ушедших. И напротив — помышления об ушедших являются формой молитвы. Поэтому теперь, когда я думаю о своих усопших родных, о своих дедах и прадедах, то испытываю молитвенное восхищение и благоговение. И Фёдор Конюхов если и не научил меня этому, то дал понять, что это сокровенное чувство и есть напоминание человеку, что существует божественное, что есть прекрасное и бессмертное.

Теперь, когда прожита огромная жизнь, проведённая в странствиях, путешествиях, в скитаниях, я хочу понять: что вывело меня однажды из дома и отправило "в путь мой"? Тот путь, что начался сразу за порогом моего юного дома и длится по сей день? Меня манят великие пространства, великие тайны, великое, манящее из этих пространств чудо. Мои странствия по континентам, по джунглям, по сельвам и саваннам — там, где гремела и пылала война… Что влекло меня туда? И почему я оказывался то в ущелье Гиндукуша с горящими наливниками, то в рыжих дождях Кампучии с мерцающим, как огромный чёрный метеорит, Ангкором, то в розово-фиолетовом воздухе Никарагуа с божественно прекрасным вулканом Сан-Кристобаль? То на границе с Намибией в провинции Кунене, где чернолицые намибийские партизаны снаряжали свои отряды, уходили в тыл врага и возвращались оттуда израненные, неся на плечах убитых товарищей. Или на белых бесконечных пляжах Мозамбика, где я шёл по кромке океана. Или возле гончарно красного эфиопского храма в Лалибэле, подле которого были лагеря для беженцев, пылала африканская жара, и мертвецов не хоронили, а просто помещали на земле, обкладывая их плоскими камнями. Трупы медленно испарялись под этим жаром, и над каждой грудой камней стекленел мираж излетающей души.

Я двигался по миру то с блокнотом, то с автоматом, то с сачком, куда ловил волшебных бабочек. И теперь мне кажется, что повсюду я искал встречи с тем же, что и Конюхов во время своих странствий: ждал, когда откроются небеса, и горний грохочущий голос объяснит мне, зачем я здесь, зачем вызван в этот сияющий мир, и что ждёт меня после того, как я его неизбежно покину?

Те риски, которым подвергал себя Конюхов, — это не желание взбодриться, не желание ощутить пьянящий аромат смерти. Это таинственные приёмы, с помощью которых Конюхов встречался со своими пращурами, воскрешал их "из мертвых".

В Каракумах я совершил безумный поступок: уйдя в барханы среди полдневного жара, я едва не сгорел там, находясь среди кварцевого блеска, который проникал в кровь и сжигал мои кровяные частички. Там, в Каракумах, я был Фёдором Конюховым. В Хибинах, где я водил караваны туристов, мы с группой преодолели перевал, наблюдая восхитительную светомузыку горного заката. Спускаясь с горы, мы сломали лыжи и брели в снегах, покрываясь коростой льда, выбиваясь из сил. И когда казалось, что смерть неизбежна, на нашем пути появилось дерево — старая сосна, которая дала нам огонь и сберегла жизнь. Там я тоже был Фёдором Конюховым.

Под Горисом, в армянских горах, которые напоминали островерхие веретёна, отточенные солнцем, дождём и ветром, я попробовал подняться на одну из этих гор, но сорвался. И сыпучий склон повлёк меня вниз, в пропасть. Напоровшись ребром на твёрдый камень, поранив бок, я чудом уцелел. Медленно выбравшись и пережив мгновение близкой, почти неизбежной смерти, я был Фёдором Конюховым.

Я был одержим тем таинственным зовом, что подымает нас с одра и отправляет в странствие, которое, кончаясь на земле, продолжается в звёздных небесах. И это подтвердили мои беседы с Конюховым.