Освещение вспыхнуло в 5:30. Как и всегда. Отвратительно по-больничному яркий свет коварно проникал даже сквозь плотно смеженные веки. Не лампа, а какой-то дьявольский рентгеновский аппарат! Лежавший на койке человек инстинктивно поморщился, но глаз не открыл, а лишь сильнее зажмурился. Помогло слабо.
Барни не спал уже с полчаса. Он давно привык жить без часов и просто ощущал – иногда с точностью до минуты – сколько натикало времени, а сейчас просто лежал с закрытыми глазами и прислушивался к суете пробуждавшегося ото сна организма тюрьмы. Вот в коридоре, громыхая, проехала телега с казённым «завтраком», а вот прошёл дежурный, судя по слегка шаркающей походке - это сам Старина Дон. Он был старожилом здесь уже тогда, когда Барни ещё только угодил в жернова AMX – самой строгой тюрьмы во всех штатах, как величали её в прессе, а произошло это страшно сказать – двадцать девять лет тому назад. В следующем году Старине Дону стукнет семьдесят, но он не торопится на пенсию, а директор совсем и не думает торопить его – такие, как Дон, теперь на вес золота – он помнит старые времена и понимает, что такое долг и ответственность. Кроме него молодым этого и объяснить то некому, ну тем немногим из них, кто готов слушать и понимает по-английски достаточно сносно. Словом на таких, как он, всё только и держится, а дыхание подбирающегося глобального хаоса, тем временем, чувствуется и в этой тихой заводи. Да, конечно, AMX из последних сил поддерживает реноме единственного оставшегося бастиона федеральной пенитенциарной системы, учреждения, где всё осталось по-старому, несмотря на всеобщий коллапс. Здесь какой-никакой порядок сохранить действительно пока удавалось, особенно в сравнении с другими тюрьмами, которые повально скатились на уровень худших латиноамериканских образцов, где абсолютно всё продаётся и покупается, а администрация худо-бедно контролирует только периметр, да и то с помощью военных, которые, по правде сказать, теперь только на это и были годны. Но запас прочности у АМХ истончался на глазах, и уже скоро сомнительные новички, в основном родом из-за Рио-Гранде, перевесят постепенно уходящих на покой ветеранов, и вот тогда всё рухнет в тартарары в одночасье...
Барни услышал дробь в стену, означавшую "доброе утро", и тут же на автомате отбарабанил ответ. Его соседями по Блоку были сплошь представители "старой гвардии" - самый молодой - в прошлом чемпион Кентукки по боям без правил, как раз живший за стенкой, в прошлом году разменял полтинник, а стажа за решёткой у всех здешних обитателей было не менее двадцати. Среди них были особенно перестаравшиеся на границе отставные военные, "гордые парни", когда-то штурмовавшие Капитолий, татуированные "арийцы" с усами подковой, фермер с винтовкой, защищавший свой дом и свою землю от нахлынувших, как саранча, «беженцев» откуда-то с юга, была даже парочка копов, наводивших порядок в своём районе ещё теми, старыми, но крайне эффективными методами - одним словом, здесь собрались все те, кто не вписался в новые реалии уже тогда, когда они ещё даже не успели стать мейнстримом. Та Америка, которую помнили они, радикально отличалась от той действительности, что воцарилась за этими толстыми стенами. Лишних людей в этом Блоке с замёрзшим временем не было, они попросту здесь не приживались, а если уж по какому-то недоразумению они сюда и попадали, то очень быстро перебирались в другие части огромной тюрьмы, а этот коридор так и оставался пристанищем динозавров, частенько его вот так прямо и называли -"юрский парк".
Сделав десять глубоких вдохов, Барни наконец–таки открыл глаза и, резко отбросив просвечивающее насквозь шерстяное одеяло, вскочил на ноги. Для своих пятидесяти девяти, почти половину из которых он провёл замурованным в этой крохотной - восемь на шесть футов камере, Барни выглядел очень даже неплохо. Плотно сбитый, он напоминал рельефный бочонок, скрученный из узлов жил и мускулов. Помахав объективу видеокамеры под потолком, он босиком прошлёпал три шага по зябкому полу к полке на противоположной стене, откуда снял пластиковую банку, примостившуюся среди книг. Отвинтил крышку. Внутри плавала какая-то слизистая сущность. Он аккуратно сцедил янтарную жидкость в оловянную кружку. Напиток тысячью микроскопических иголочек приятно прошёлся по его глотке - словно пузырьки газировки, но только совсем по-другому. Один из «арийцев» привёз эту штуку давным-давно из тюрьмы Мэрион в Южном Иллинойсе, а там она разошлась когда-то от невесть как загремевшего туда русского. Её называли «chainy gripp» и чёрт его знает, что это может означать. Какой-то умник как-то на прогулке сказал, что будто бы вычитал в словаре, что это означает "грибной чай". Разумеется, его подняли на смех. Ну какой из шампиньонов чай? Да и по вкусу на чай не похоже, а этот зародыш Чужого в банке все, что угодно, но только не гриб, это точно. Он даже размножался делением, как какой-нибудь чёртов ксеноморф из фантастических фильмов!
Вытерев рот и усы тыльной стороной ладони, Барни поставил кружку на стол и, поёжившись от утренней прохлады, нехотя принялся за утренний комплекс упражнений, постепенно разгоняя организм всё сильнее и сильнее. С каждым годом заставлять себя начать заниматься по утрам было всё сложнее, и дело было вовсе не в физических, а в моральных силах. Предательский голосок шептал на ухо: "а зачем? Всё равно же не пригодится, да брось ты это всё, не мучай себя, отступись!" Правда, совокупность событий последние три-четыре года позволяла отгонять этого беса более-менее успешно, где-то далеко на горизонте забрезжил луч слабой надежды, который позволил Барни ощутить себя снова при деле, нужным, как в былые деньки.
Барни занимался по системе, разработанной в луизианском Сан-Квентине, больше известном как Южный Алькатрас, и записанной на бумагу парнем по имени Пол – «Тренер» Уэйд еще в конце прошлого века, при том, что тот опирался на опыт тюремных атлетов, еще из эпохи Великой депрессии, которых ему довелось застать в начале своей «карьеры» за решёткой глубокими, но ещё крепкими стариками.
Она называлась "последовательная гимнастика" или калистеника - от греческого kallos+athenos - красота и сила. По утрам Барни делал пять кругов, которые укладывались у него в двадцать минут. В один круг входили отжимания с хлопками, приседания, берпи кранчи отжимания в стойке на руках, ну и "мостик" в конце, итого пять упражнений по 10 подходов каждое без отдыха и остановки. Чтобы утяжелить отжимания и делать их глубже, он отжимался на книгах. "Атлант расправил плечи" Айн Ренд и «Бесы» Достоевского под правую руку и «История религий» Мирча Элиаде и «Рабочий» Эрнста Юнгера под левую. Из уважения к фундаментальным трудам и их авторам они были обёрнуты в старые наволочки. В выполнении этих упражнений за два с лишним десятилетия он вплотную приблизился к совершенству. Тренировки давали Барни умиротворение и увеличивали пространство внутренней свободы, а также помогали не сойти с ума, придавая какую-никакую, но осмысленность с невероятной скоростью мелькавшим перед глазами, практически одинаковым «дня сурка». Закончив, Барни был мокрым как мышь и дышал словно паровоз, зато он в очередной раз победил себя, а потому был очень доволен собой, ну по крайней мере до наступления вечера, когда снова нужно будет заставлять себя не отлынивать от основной уже тренировки.
Приложив палец к ярёмной вене, он посчитал пульс. Сто шестьдесят ударов в минуту. Пойдёт, - кивнул он сам себе и направился в крошечную туалетную кабину - дважды в сутки, утром и вечером на 5 минут она превращалась ещё и в душ. Тугими и горячими струи воды много лет уже не были, но спасибо и на просто льющейся тёплой воде. Барни фыркал и отплевывался, смывая липкий пот пополам с остатками смутного сна, где он вновь летел на ревущем «Харлее» по пыльным дорогам Аризоны во главе стаи MG Outlaws. С годами прочие сны напрочь выветрились, но рёв своего байка он слышал также отчётливо, как в тот день, когда их чаптер покрошил залётную мото-банду чиканос, «Синчи», пытавшиеся взять под контроль кусок границы с Мексикой. Федералы из ATF посчитали, что станковые пулемёты были всё же перебором и той же ночью захватили Барни в плен, вытащив тёпленьким прямо из его трейлера, из сладких объятий той девчонки, Джес, из соседнего бара. Он не сумел оказать даже минимального сопротивления, что долгие годы крепко заедало его. Судья Уизерспун явно не вдохновлялся лозунгом "Помни Аламо!"*, а потому направил Барни прямиком в федеральную тюрьму на 240 лет без права на подачу прошения об условно-досрочном освобождении в первые сорок лет отбытия наказания. Через несколько лет картели, используя беженцев в качестве тарана, разрушили Стену именно на этом участке границы, и орды цветных чужаков мутным потоком хлынули в южную Аризону, за пару лет совершенно затопив эту часть штата. Национальной Гвардии и ополчениям удалось отстоять две трети Финикса и занять оборону по этой линии, разделив Аризону примерно пополам. Этот укреплённый рубеж разделял остатки былой цивилизации на севере и молодую яростную дикость на юге, где федеральная власть растворилась без остатка, а её место заняли картели с их звериными нравами и первобытной жестокостью. ATF и прочие федералы, не говоря уж про совершенно сдувшуюся полицию штата и носу не совали южнее Финикса, лишь изредка там появлялись пронырливые агенты DEA**- они всегда делали вид, что знают куда больше других, что всё идёт по плану и они полностью контролируют ситуацию, хотя было абсолютно очевидно, что это лишь только жалкая попытка сохранить хорошую мину при плохой игре, а они сами всего-навсего на подхвате у «Синалоа». Но всего этого Барни уже не застал. Он лишь смутно представлял себе масштабы обрушившейся на Аризону, да и на всю страну, катастрофы, составляя в голове пазл и из отрывочных газетных заметок, слухов и из редких осторожных писем, где в свою очередь избегали называть вещи своими именами и всячески старались обходить эту тему, считая её излишне скользкой...
Последние капли упали на макушку Барни - вода в лейке закончилась. Он до красноты растёрся крошечным полотенцем, натянул обрыдшый синий комбез с протёртыми локтями и жёлтыми буквами "АМХ" на спине и выбрался из кабинки. С полки он снял чёрную книжечку в гибком переплёте с крестом на обложке. С некоторых пор в ежедневный утренний ритуал Барни входила и молитва. В ранней юности он, как и многие в его байкерском окружении, заигрывал с оккультизмом и тёмными силами, даже называл себя сатанистом одно время, впрочем, очень недолгое. Вряд ли всё это было серьёзно. Скорее дань субкультурной моде, ну и немного духовного поиска, завёрнутого в яркую протестную, контркультурную обёртку. Позднее, уже отслужив два контракта на базе в Панджере без единой царапины, он был вдумчивым одинистом на протяжении многих десятилетий, искренне считая себя инкарнацией Одноглазого и алча пиров в чертогах Вальхаллы. И лишь два года назад он бережно снял с шеи шнурок с Молотом Тора и надел простенький деревянный крестик. Это было результатом влияния мягкой многолетней проповеди отца О,Райли, иезуита, ежемесячно посещавшего Блок с любезного разрешения директора Ди Марцио, доброго католика глубоко в душе, старавшегося всю жизнь быть осмотрительным и не афишировать те из своих убеждений, что не пользовались сейчас популярностью в округе Колумбия. Вот это небольшое Священное Писание и было подарком священника. Барни открыл книгу Пророка Иеремии - там была закладка - и прочитал вслух:
«И буду я найден вами, говорит Господь, и возвращу вас из плена и соберу вас из всех народов и из всех мест, куда я изгнал вас, говорит Господь, и возвращу вас в то место, откуда переселил вас».
Склонив обритую седеющую голову, он мелко перекрестился согнутой ладонью и перелистнул страницы, открыв Пятую Книгу Моисееву - Второзаконие, откуда прочитал отчёркнутое красным карандашом:
"Ибо они народ, потерявший рассудок и нет в них смысла... ибо виноград их от виноградной лозы Содомской и с полей Гоморрских, ягоды их - ягоды ядовитые, грозди их горькие; вино их яд драконов и гибельная отрава аспидов ".
После чего скороговоркой пробормотал Pater Noster на латыни, ещё раз перекрестился и бережно закрыл книгу.
Однообразная последовательность ритуалов помогала ему пережить самое тяжёлые в тюрьме утренние часы, когда ещё не окончательно отошедший ото сна мозг противится самому факту нахождения в герметично замкнутом, да к тому же ещё и враждебном пространстве, а защитные инстинкты весь окружающий мир встречают в штыки. Чтобы успокоить себя и отвлечься, Барни перебирал приятные воспоминания, моделировал иное развитие былых ситуаций, словом, старался всячески отключиться от факта нахождения в этих стенах. Самое опасное и конфликтное время. Но Барни без малого три десятилетия сидел в одиночке, а потому ему было в какой-то степени проще - не надо было терпеть и уживаться с кем-то посторонним рядом с собой, постоянно следить за соблюдением паритета на линии соприкосновения личных пространств, а вот одиночество его совершенно не пугало. Индивидуалист до мозга костей, он куда хуже переносил необходимость находить общий язык с посторонними, чуждыми, случайными людьми, что неминуемо подразумевало и какие-то уступки, а вот уступать кому бы то ни было, даже на взаимной основе, даже в мелочах Барни уж очень не любил и в тайне был даже рад тому, что мстительная АТF настояла, а тюремный департамент к их рекомендациям чутко прислушался, на его исключительно одиночном заключении. Не зря он с самого начала своей одиссеи прилежно заполнял подсовываемые ему тюремными психологами тесты так, чтобы одиночество казалось его главным страхом -прямо-таки история Братца Лиса и Братца Кролика, ну та, что «только не бросай меня в терновый куст».
Завтрак Барни проглатывал механически, не запоминая и не замечая его вкуса или запаха, а может быть их попросту и не существовало в природе. Обычное полужидкое варево иногда обжигающее, иногда чуть тёплое, но никогда не просто в самый раз горячее, якобы содержащее все необходимые человеческому организму углеводы. Скорее же всего местная еда была всего лишь дополнительной опцией наказания, изобретённой умниками из тюремного департамента, по крайней мере, таково было общее консолидированное мнение здешних обитателей.
В 7:00 утра ожил вмонтированный в бетонную стену слегка хрипящий радиоприёмник, - что поделать, последствия домашней сборки, работает кое-как, зато своё, американское.
Барни азартно потёр ладони и придвинул к себе блокнот. Начинался его рабочий день. Уже много лет здесь вещала лишь одна местная волна – FM - станция ближайшего захолустного городишки, крутившая всякое старьё, но для Барни, законопаченного в глухую изоляцию, с некоторых пор это было его личное крошечное окошечко во внешний мир. Почти полтора года пришлось ждать пока проспект каким-то чудом возродившегося чаптера, который родился через пару лет после попадания Барни в плен, обживётся в этой дыре и сумеет устроиться на местное радио, ну вот уже скоро три года каждый второй день «заключённый Б. Роджерс», как значилось на его нагрудном бейдже, отказывался от прогулки, а вместо неё внимательнейшим образом записывал названия абсолютно всех композиций, звучащих в эфире. Как на беду радиостанция была ни капельки не новостная, её формат был сугубо музыкальный. Сегодня первым треком шёл «Soldier of fortune» Deep Purple. Что ж, многообещающе. Барни перевернул исписанную страницу и с энтузиазмом сделал первую за день запись. За ним последовало "Master of Puppets"- Metallica, какая-то вещь, скорее всего отрывок, Бостонского симфонического, «Нighway to hеll» AC/DC, а потом сразу же включилась крайне редко звучащая вещь - «All pigs must die, this is august sixtie NiNe» Deаth in June. К вечеру в блокноте оказалось полторы сотни названий, в качестве сигнала окончания связи всегда звучала одна и та же песня – «Underground network alternative communications». Из этой последовательности Барни за полчаса работы поочередно карандашом и ластиком выжил с полстраницы более или менее связного текста, новостей, изложенных своеобразным метафорично-телеграфным стилем, сегодня начинавшимся примерно так: «Бойцы Dark River взяли под полный контроль Бостон при активном участии всех мотоклубов несколько месяцев назад...» Вот так Барни узнал о том, что произошло на Восточном побережье три месяца назад, кстати, в тех немногих бумажных газетах, что ещё выходили и к тому же проникали за эти стены, об этих событиях не было ни пол слова.
Прочитав сводку дважды, Барни выдернул лист из блокнота и спустил в унитаз. Его морщинистый рот непроизвольно разъехался в редкой на этом лице улыбке, обнажив до сих пор крепкие зубы:
- Да, чёрт возьми, да! - Он впечатал крепко сжатый правый кулак в раскрытую ладонь левой руки, после чего закрыл глаза и откинулся на лавочке к стене, закинув руки за голову.
Спустя десять минут он очнулся от раздумий, достал конверт с набором открыток, откуда вытянул ту, на которой было запечатлено монументальное здание Конгресса. Резко, даже небрежно зачеркнул карандашом надпись «Мартинлютеркингбург» в углу, а сверху тщательно вывел «Вашингтон!», потом повернул открытку и острым резким почерком вписал следующий текст:
Сырой землёй забит наш рот,
Безлики лица.
Заря вечерняя встаёт,
В огне столица.
От золочёных куполов
Несётся пение.
Мы на врата небес идём
Вновь в наступление ***
Cнизу же приписал: «пожалуйста, поставьте в эфире эту песню. К сожалению, не помню название композиции и/или автора. Что-то вроде Guns,,n Roses или MotorHead.» И подписался – «капрал Барни Роджерс. 101–я дивизия. Афганистан, 2007- 2010»
После чего аккуратно наклеил марку и в графе «адрес» указал координаты офиса местной радиостанции.
*- Alamo, часовня в г. Сан-Антонио, штат Техас, превращённая в форт, где группа американцев оказала героическое сопротивление значительно превосходящим их по силам мексиканским войскам в 1836 г., во время войны с Мексикой за независимость Техаса. Мексиканцы, во главе с генералом Санта-Анна, осадили Аламо и убили всех защитников, включая Дэви Крокетта. Сплотившись под лозунгом «Помни Аламо!», техасцы позднее заставили мексиканцев признать независимую техасскую республику.
**DEA – Drug Enforcement Administration – Управление по контролю наркотиков, федеральное агентство
***- стихотворение Йозефа фон Эйхендорфа «Солдат» в переводе А. Равиковича
