Москвичи голосуют: надо ли переименовать станцию Войковская. Войков вроде как причастен к расстрелу царской семьи. Народное волеизъявление склоняется к тому, чтобы оставить всё в прежнем положении.
В этом проявляется народный здравый смысл, которого часто недостаёт продвинутым и креативным. Переименование — это всегда суета и затраты: лучше мётлы дворникам новые купить, чем попусту менять вывески. Потом всякая смена привычных имён — маленькая психологическая травма, а то и большая путаница. Неслучайно пожилые люди, как правило, не воспринимают новые названия, а продолжают пользоваться старыми. В моё детство арбатские старушки продолжали называть Кропоткинскую Пречистенкой, а Метростроевскую — Остоженкой. Теперь их внучки по привычке называют правильную Пречистенку политически сомнительной Кропоткинской, а старомосковскую Остоженку — совковой Метростроевской. Да я и сама часто называю Новый Арбат по-старому — Калининским проспектом. Я, знакомая с московской историей, в любом случае соображу, о чём речь, а не-москвичу каково?
Тут ещё вот что надо учесть. Название — это в первую очередь знак, а знак должен быть внятный, запоминающийся и долгоживущий. Заботиться надо не столько о политической актуальности названий, сколько об их непохожести друг на друга. Вот построили станцию метро Калининской линии и назвали Новокосино — в честь одноимённого района. В результате рядом оказались Новогиреево и Новокосино. Спутать легче лёгкого.
Восстановление исторических названий? А советская история — она что, не история? В желании вымарать какой-то неприятный кусок истории есть что-то инфантильное. Вроде первоклассника, который вырывает страницу с ошибкой, а то и вовсе забрасывает тетрадку за шкаф.
Что же до Войкова — то история эта тёмная, достоверных документов, что он участвовал в расстреле царской семьи — нет. Вся эта буча, как я поняла, основана на мемуарах перебежчика Григория Беседовского, изданных на Западе в 1931 году. Якобы это ему рассказывал Войков. Покойный Войков возражать не мог. А подлинные участники расстрела о Войкове не упоминают. Что касается Беседовского, то он воспрославил себя тем, что, служа под началом Войкова в советском посольстве в Варшаве, сбежал с казёнными деньгами. Такие вот, с позволения сказать, " аргументы и факты" у нас трудолюбиво жуют уж добрую четверть века.
Кому это выгодно и зачем надо? Известно зачем: напомнить погрязшим в патриотизме обывателям об ужасах совка, о зверствах советской власти, о предсмертных стонах невинных княжон и т.д. и т.п. А то народишко совсем распустился: Советский Союз хвалит, Сталина призывает, Путина поддерживает. Парни без присмотра совсем вразнос пошли: в армии служить хотят. Вот тут как раз надо что-нибудь о Гулаге запустить, про останки венценосных новомучеников.
Но народ, тот самый простой московский обыватель, продемонстрировал: ему всё это очень мало интересно. И никакой ненависти к Войкову большинство не имеет. И к антисоветской суете остаётся равнодушным. Это, конечно, обидно креативным, но — выходит, что так.
Про Войкова хочется добавить ещё вот что. Участие его в расстреле царской семьи — не доказано. Но вообразим на минуту, что доказано: участвовал, даже был организатором. И что же? Это вполне революционная акция — казнь низложенного монарха. Революция — это страшная вещь, трагедия, развал государства. Вовсе не заря новой жизни, как гласит заезженная метафора. Революция — это всегда результат неисполненного долга: руководителей общества, целых классов общества, которые не сумели этот развал предотвратить. Николай II — химически чистый случай такого неисполнения долга. Он проявил себя как предатель. Он отступился от своего долга — "хозяина земли русской", как он сам при переписи определил род своих занятий. В том колоссальном раздрае, из которого и выросла Октябрьская революция, — его вклад велик, если не решающ. Недаром был такой советский анекдот: Николай II посмертно награждён орденом Октябрьской революции за большой вклад в подготовку и осуществление революции. Это и не анекдот, почти так и было. Царь отрёкся — солдаты побежали с фронта. Они присягали царю; нет царя — значит, и присяга ничего не значит. Государство, по выражению Василия Розанова, "слиняло в три дня".
Царь поступил, как дезертир, ну и кончил, как подобает дезертиру, затянув на тот свет и семью. Когда нужно было решительно действовать — царь считал ворон. Вернее, стрелял ворон — что и регистрировал в личном дневнике. И очень любил жену, был отличным семьянином. Горбачёв тоже был отличным семьянином.
Пора нам, наконец, приучить себя мыслить историческими, а не только домашне-сентиментальными категориями: времена наступают крутые. Сентиментальность слишком часто приводит к морям крови. "Безбрежная социальная мечтательность антиэстетична. В ней есть антиэстетическая распущенность. Железная необходимость тяжело ударяет по этой мечтательности и обращает к действительности", — написал Николай Бердяев по свежим впечатлениям Октябрьской революции. Так и есть.
