Читаю на сайте «Завтра» статью Андрея Фефелова «Вечные вещи»: «… доминирующий в развитых странах тип производства и потребления является расточительством, непозволительной роскошью для планеты и ведёт к экологическому коллапсу». При новой индустриализации, - считает автор, - Россия могла бы начать делать «вечные» вещи, чей срок службы сопоставим с человеческой жизнью. К тому же – ремонтопригодные.
Мысль очень правильная. Современный вещный мир – это перемалывание ресурсов планеты, которое множит свалки. В Японии уже есть целый остров, сделанный из мусора; у нас в Подмосковье – скромнее: всего лишь горнолыжный склон «Лисья Гора» - тоже из мусора. Считается экологически ответственным поведением сортировать отходы, но никто не смеет предложить просто меньше их производить, то есть делать вещи, которые не превращаются в мусор за несколько месяцев.
Когда-то так и было: люди делали «пожизненные» вещи. Я очень люблю бывать в сохранившихся кое-где средневековых городках, наполненных такими вещами: итальянском Орвьето, чешском Крумлове. Тогда не было идеи прогресса, и людям казалось, что жизнь будет вечно такая, как теперь, и бабкиным горшком ещё попользуется внучка, сидя за сработанным дедом столом.
Первые поколения машинной техники делали, исходя из той же идеи вечности. В нашей семье жила зингеровская дореволюционная швейная машинка, прабабкина, с тонкой талией и золой росписью, и шила за милую душу. На егорьевском меланжевом комбинате ещё в 60-е годы сохранялись и работали английские станки, установленные вскоре после отмены крепостного права.
В Егорьевске я застала старинные школьные парты; в Москве таких уже не было. С наклонной столешницей, дыркой для чернильницы, поднимающейся крышкой, со скамейкой, жёстко соединённой со столом. Парты были из цельного дерева, покрашенные коричневой масляной краской, а столешница была зелёная. Это было чудесное изобретение, впоследствии забытое: они создавали принудительно правильную посадку на занятиях. Сидеть криво на них было технически невозможно, даже для ног была специальная планочка. И в институте мне повезло: там, в здании XVIII века, сохранились длинные-предлинные столы, выкрашенные чёрной краской, а за ними – длинные-длинные, в целый ряд, узкие скамейки, так что я понимаю, что значило ныне ставшее условностью выражение «на студенческой скамье». Возможно, скамейки так и жили тут с XVIII века. А что им сделается? Это современная мебель разваливается «от взгляда», как выражалась моя давняя компаньонка.
Можно ли делать «вечные» вещи? Технически – разумеется. Но чтобы такие вещи стали нормой, потребуется совершить ни много ни мало – революцию. В наименьшей степени промышленную: современная промышленность способна производить любые вещи. Совершить потребуется – социальную, культурную революцию. Быть может, религиозную Реформацию.
Современный капитализм заточен на получение прибыли от сбыта мириадам потребителей. Только непрерывность этого процесса обеспечивает вращение колёс капитализма. А чтобы это происходило, нужно, как минимум, две вещи: 1) чтобы потребитель непрерывно жаждал новых покупок и 2) чтобы себестоимость товаров была как можно ниже. Для первого используется система оболванивания населения через систему образования, СМИ и тотальную рекламу, что превращает взрослых людей в психологических дошколят, непрерывно жаждущих новых игрушек и не имеющих никаких интересов кроме тех, которые полезны хозяевам жизни. Они, хозяева, научились формировать желания, потребности, чувства.
А чтоб вещи были дешевле, постоянно «рубят косты», выражаясь на профессиональном жаргоне, то есть непрерывно понижают себестоимость. Что в результате получается товар, живущий «от пятницы до субботы» - оно и лучше: развалится – новый купят.
А теперь вообразите: все товары – долгоживущие. Притом дорогие. Купил холодильник – и на 40 лет свободен. А диван и покупать не надо: от деда остался. И чем же будет жив человек? Тот, что вот ещё вчера жил шопингом единым? О чём он будет думать, мечтать? В чём соревноваться с ближним своим? Потребуется какая-то иная шкала достижений. Сегодня её нет. Сегодня соревнуются в уровне потребления: кто смартфонами меряется, кто дизайном виллы, но площадка одна – потребительская.
Средневековый человек искал спасения для будущей жизни, которая казалась ему единственно подлинной. А жизнь нынешняя – лишь подступом к той. Сегодняшний человек в будущую жизнь верит слабо, потому стремится повеселее и позабористей пожить в настоящей. Чтобы вернуться к долгоживущим вещам, человечеству придётся поднять глаза от корыта и вновь научиться глядеть в небо. Это трудно.
Можно ли провести такую революцию «в отдельно взятой стране»? Не отгородившись от стран безудержного потребительства – нельзя. Потребительство легко, оно базируется на худших сторонах человека, потому всегда будет соблазнительно.
Но перспектива – за долгоживущими вещами и за непотребительскими ценностями. Если человечеству суждено выжить, его ждёт Новое Средневековье, в котором именно так и будет.
