В русскую литературу Василий Иванович Белов (23 октября 1932 г. — 4 декабря 2012 г.) входил как поэт. И его первой книгой был поэтический сборник "Деревенька моя лесная", при содействии Александра Яшина изданный Вологодским книжным издательством в 1961 году. Открывался этот сборник лирической поэмой "О чём поёт гармонь" — рассказом о том, как после известия о гибели отца осенью 1943-го "За полпуда ржи сыромолотной / Мать купила старую гармонь…" — и не потому, что "ум-то с горя прожила", а потому что ей, вдове-сироте с пятью ребятишками, хлебом единым, которого всё одно не хватало, было не выжить. В обменянной же на зерно "гармонье" таилась возможность сыскать и вывести на слух в любых обстоятельствах места и времени то, что порой важнее даже хлеба — обязательный для жизни человеческой лад. Гармонию и печали, и радости, а ещё — веры, надежды, любви и мудрости. Те, кто в блокадном Ленинграде слушал Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича, и те, кто в северной вологодской деревне Тимониха слушал 11-летнего гармониста — первого парня на деревне Васю Белова, были людьми не только одной крови, но и одного духа.
Писатель Василий Белов через своё слово, прозу прежде всего, стал выразителем этого духа — духа преодоления любых бед, а значит, духа русской Победы — и в повести "Привычное дело", почти сразу опознанной и признанной (что при публикации в 1966 году, накануне празднования полувекового юбилея Великой Октябрьской социалистической революции, стало своего рода лакмусовой бумагой реального общественного мнения!) как глас народа (он же по умолчанию — глас Божий), и в "Плотницких рассказах", и в "Воспитании по доктору Споку", и в трилогии романов: "Кануны", "Год великого перелома", "Час шестый", и в семейной-родовой, по сути, исповеди "Лад" с пояснением "Очерки о народной эстетике", наполненной и переполненной, словно северная река в паводок, приметами и поверьями традиционной крестьянской жизни русского Севера. Уже тогда уходящей, если не ушедшей в небытие, или, может быть, вернее — переходящей в некое иное, новое бытие. "Белов как бы закрыл глаза древней русской крестьянской цивилизации. Россия будет вечно, русские будут вечно, но такой крестьянской России уже никогда не будет", — так обозначил глубинный смысл его творчества Владимир Бондаренко уже после смерти писателя.
Весь Василий Белов — в стремлении разгадать и раскрыть через сюжеты своих произведений ритмы человеческих жизней, отечественной истории, далеко не такие простые и понятные, как смена времён года, где за зимой всегда следует весна, за весной — лето, за летом — осень, за осенью — новая зима и далее в том же порядке. А главное — разгадать и раскрыть причины, по которым эти привычные, естественные ритмы могут нарушиться, сорваться. "Ритм — одно из условий жизни… Любое нарушение этого ритма — война, мор, неурожай — лихорадило весь народ, всё государство. Перебои в ритме семейной жизни (болезнь или преждевременная смерть, пожар, супружеская измена, развод, кража, арест члена семьи, гибель коня, рекрутство) не только разрушали семью, но сказывались на жизни и всей деревни… Всё было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось своё место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди…" — писал он в своём "Ладе".
Среди советских писателей Василий Белов считался "неуступчивым", гнущим свою "мужицкую" линию — но никогда не перегибающим её. Ни в "диссиденты", хоть либеральные, хоть патриотические, ни в нигилисты-маргиналы он не подавался никогда, не просто знал, но ценил границу и меру в любом своём деле, стремился довести его до верного, правильного завершения-результата — редкое качество для литератора, но обязательное для крестьянина или рабочего-мастерового (полученный Василием Беловым ещё в юности V разряд столяра — знак мастерства). Дружил (скажи мне, кто твой друг) с поэтом Николаем Рубцовым, своим вологодским земляком, с писателями Василием Шукшиным и Валентином Распутиным. Всегда оказывался если не душой, то центром любой, даже самой разношёрстной, компании.
Понятно, что горбачёвскую "перестройку" Белов изначально принял прежде всего как возможность выправить нарушенные лады народной жизни, но и как предвестие новых потрясений, вскоре обрушенных на нашу страну. Его роман "Всё впереди" 1986 года был раскритикован как чрезмерно конъюнктурный — дескать, куда этой записной "деревенщине" с её колхозно-кувшинным рылом в калашный, то есть в компьютерный, ряд с тамошними делами-играми? — и, конечно же, антисемитский. Но главные, по существу, претензии в адрес Белова, мол, автором "древнее (это потому, что православное? — В.В.) смирение (равное бездействию? — В.В.) выставляется чуть ли не идеальным поведением всякого честного человека, а всякий хоть как-то действующий оказывается подлецом, эгоистом…" — в конечном итоге пролетели мимо цели, как позже, после 1991 года, пролетели мимо цели либеральные обвинения в "фашизме". А правда — в избранном писателем символе творческой веры: "Когда ты выплачешь всю горечь, выскажешь всю обиду за свой народ, тогда тебе ничего не останется, как умереть…" — живёт. Её можно принимать или не принимать, но она уже никуда не денется как часть нашей народной и национальной памяти.
