Афины, южный склон Акрополя. Здесь находится одна из самых ярких достопримечательностей Греции, древний театр Одеон Герода Аттика (больше известный как Иродио). Одеон имеет историю в две тысячи лет, классическую форму древнего театра на пять тысяч мест, и, что замечательно, до нашего времени сохранились почти все постройки, за исключением статуй в нишах. В 50-х годах ХХ века священные камни театра — места для зрителей и сцену — заново облицевали мрамором, и Одеон стал одной из престижных площадок ежегодного Афинского фестиваля. Важнейшие музыкальные события происходят на сцене Одеона, выступали такие гранды мирового искусства, как Венский филармонический оркестр, балет Большого театра СССР, божественная Мария Каллас… Как-то, ещё на заре 90-х, выпускница Московской консерватории гречанка Нина Калуца поделилась со мной историей, очевидцами которой были друзья её друзей. Время начала представления задерживали… как вдруг, словно из глубины веков, раздался прекрасный, нечеловеческий голос. Публику, словно гигантской силой, бросило к сцене. Лёжа на сцене лицом в пол, Мария Каллас вступала в арию Casta Diva из оперы "Норма".
Эффект подобного рода случился не далее как этим октябрём. Краснодарский Театр балета Юрия Григоровича, приглашённые солисты Большого театра с 10 по 20 октября дали гастроли в Одеоне Герода Аттика.
"И море, и Гомер — всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит…"
Балет "Спартак" открывал гастроли. В основе либретто — "Жизнеописания" Плутарха, сатиры Ювенала, художественные произведения. Главные темы — героизм, борьба, любовь.
Сумерки углём заштриховали воздух над Акрополем, багряные лучи заходящего солнца сквозь изумруд сосен и тяжёлые тучи смешали палитру. Как вдруг два острых луча скрестились над руинами Одеона, экспрессия музыки разбудила гнев Зевса (композитор — Арам Хачатурян) и будто бы произвела тектонический сдвиг: пирамида из воинов-легионеров со знамёнами древнего Рима в руках с полководцем Крассом во главе возникла из-под земли. Публику как по команде отбросило к спинкам мест… Блеск стали доспехов, серебро штандартов… "Римский консул Красс с триумфом возвращается в Рим". Среди его пленников, обречённых на рабство, Спартак-гладиатор и его возлюблённая Фригия.
В партии Спартака выступил премьер Большого театра Денис Родькин. Он не скрывал последующего накала впечатлений. "Это было что-то необыкновенное! — рассказывал мне по телефону. — События двухтысячелетней давности развернулись "здесь и сейчас", и ты оказываешься их реальным персонажем. Во время спектакля дул ещё сильный, жестоко сильный ветер, и приходилось то преодолевать его, как будто в схватке с эпохами-тысячелетьями, то в прыжках словно парить над сценой. И такой раздавался рёв восторга публики, пятитысячной, да ещё и приставные сиденья были, что действительность в буквальном смысле уходила из-под ног".
Впервые сцена Иродио увидела "Спартака" ровно сорок лет назад. То был легендарный спектакль, одна из "золотых страниц" Одеона. Солировали блистательные и восхитительные Наталия Бессмертнова (Фригия) и Михаил Лавровский (Спартак), Екатерина Максимова (Фригия) и Владимир Васильев (Спартак, на заглавном фото), Нина Тимофеева (Эгина) и Марис Лиепа (Красс). Триумф был таков, что публика бушевала, как море при шторме, не желала отпускать артистов со сцены.
Так вот сложились звёзды: "Спартак" просто обречён на успех.
Тогда как премьера балета состоялась в Москве, в Большом театре. И было это 9 апреля 1968 года. "Сказать, что спектакль имел оглушительный успех, не сказать ничего, — признавался Арам Хачатурян, — "Спартак" Григоровича, подобно молнии, пронзил балетный небосвод, повергнув одних в ужас, других в восторг. <…> Устоять перед художественной силой этого балетного спектакля было невозможно. Ничего подобного по силе танца и драматическому накалу главная сцена страны не видела". Композитор подписал тогда программку для виновника торжества: "Гениальному хореографу, выдающемуся артисту с плохим характером. С любовью". Дело в том, что в совместной работе над редактированием партитуры Араму Хачатуряну приходилось "биться" за каждую ноту.
Так в чём же секрет "Спартака"?
"Мир должен быть романтизирован, — утверждал Новалис, один из первых представителей немецкого романтизма. — Только так можно ему помочь обрести изначальный смысл".
И Григорович сделал это. Что немаловажно — в момент, когда судьба Русского балета второй раз за ХХ век оказалась под вопросом. С позиции Запада и их влиятельных адептов в Советском Союзе Русский балет как кость в горле стоял на пути развития прогресса, раздражал своей напыщенной академичностью, замороженной архаикой, как будто бы и не было "Сезонов" Дягилева. В качестве образчика, примера для подражания приводили, нет, не изысканность "Призрака розы", конечно, — балета, что вошёл в число постановок-долгожителей, а скандальный опыт "Послеполуденного отдыха фавна" ("нам демонстрируют развратного фавна, с непристойными движениями, животным эротизмом", — негодовала пресса) или "Кошечку" со сценографией — лабораторией конструктивиста: с огромными конструкциями из проволоки, обтянутыми целлулоидом.
Чаши весов опасно качнулись.
Григорович с балетом "Спартак" перевернул "шахматную доску", открыл новую эру в истории хорегорафического искусства, поделил историю балета Большого театра на "до" и "после". Балетмейстер декларирует священную верность принципам академического балета, балетам Петипа с его искусственно-грациозными движениями, при этом высшей формой романтизма называет пафос героики. Поэтизация грёз и видений уступает место лирико-философскому осмыслению роли личности в истории, большим страстям и страстному искусству. Художник Симон Вирсаладзе предлагает новый творческий метод сценографии — "живописный симфонизм".
Аскеза сценографии и грандиозность цели. Балет, эта величайшая иллюзия, разворачивает эпические театрально-пластические полотна. Стихия образности "Спартака", эффект зрелищности поражают и почти ослепляют ни на минуту не меркнущим светом. Такое ощущение, что сам Рим — не просто одна из величайших культур для авторов спектакля, а главный источник вдохновенья, некая духовная родина.
…25 октября балетом "Спартак" я открыла для себя нынешний (243-й) сезон Большого театра. Я знаю этот балет почти наизусть. Но всякий раз с открытием ало-золотого занавеса театра оказываюсь в ожидании тайны. Просцениум представляет собой кладку выжженых солнцем, выветренных ветром, пропитанных солью, занесённых пылью замшелых камней Древнего Рима. Громовые раскаты увертюры гонят гулы истории… и вот уже доносятся, как удары в колокол, удары цепей гладиаторов о брусчатку Аппиевой дороги, а из дворца наслаждений Красса слышны крики экзотичексих самосских павлинов… Обольстительные телодвижения в танце гетер пробуждают в гостях римского полководца не только охоту к устрицам из озера Лукрин.
Констрастность — один из структурных принципов построения балета. Величие ансамблевых групп и ожерелье из бисера вариаций. Рим рабов и Рим властителей. Обожествление красоты и силы человека и — превосходство идеи над человеком…
Моментом истины, во всяком случае, для меня стала такая картина. Дворец Красса. Эгина в разгар пира замечает интерес властителя к невольнице, молодой рабыне. Умная, мстительная жрица любви, она вовлекает Красса в вакхический танец, и тот, пресыщенный, уставший от наслаждений, приказывает привести гладиаторов. Они должны быть в шлемах с глухим забралом, они должны биться насмерть… Одним из гладиатров оказывается Спартак (Иван Васильев). Спартак убивает друга.
"Когда для смертного умолкнет шумный день…"
Монолог Спартака, его потрясение, раскаянье и нарастающий протест раба-гладиатора переводит философию балета в иную плоскость, задаёт другой вектор.
Трагичность ситуации усугубляет предательство в лагере Спартака. Эмблемные, как чеховская "чайка" для МХТ, летящие прыжки Спартака через всю сцену в лучах заката — отчаянно-страстный призыв к единению. Призыв тщетный…
Заря. Прощальное лирическое адажио Фригии (Нина Капцова) и Спартака. Оно великолепно. Оно выкристаллизовано из нюансов лексики академического танца, как из долетающих брызг волн Тирренского моря, бесшумно разбивающихся о скалы. Оно поднимает танец на степень истинно-изящного искусства и пронзает ощущением женственности, ранимости чувства, хрупкость которого, как светотень, акцентирует мужественность, решимость и волю Спартака. Сам язык хорегографии, сам склад хореографической фразы с поистине белькантовской кантиленой насыщены той духовной гармонией, что отражает некий высший порядок, возможно, порядок расположения светил на небе.
Спартак с верными ему гладиаторами поднимает восстание, к нему присоединяется народ. Увы, бой был неравный. Спартак погибает. В решении Григоровичем сцены смерти гладиатора — безжизненное тело повисает на высоко поднятых копьях римских легионеров — мерещится, угадывается грядущее событие вселенского масштаба: на смену язычеству придёт христианство. Ещё ликует надменный, самовлюблённый, преисполненный чувством собственного величия полководец Красс… Но что значит оно рядом с величием духа Спартака?
Реквием по Спартаку звучит как оратория, как молитва. Фригия безутешна, оплакивает возлюбленного. Скульптурность финальной мизансцены обращает к произведениям мастеров Высокого Возрождения… Но вот чёрной ночью обрушивается на сцену занавес-тент.
…Из всех видов искусств балет — ближе всего к Вере. "Осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом". Русский балет — ближе всего к Вере. И в том ещё — его уникальность, оранжерейность, встревоженный восторг. Примечательно, что в программе гастрольных туров Большого театра крупнейшие театры оперы и балета мира желают видеть два шедевра: "Лебединое озеро" и "Спартак". Отражение русского снега, взгляд синего неба, код русской души и — Эверест русских представлений о долге, чести, жертвенности любви, покорить который пытаются полвека уже.
P.S. В кругу политологов, обозревателей, социологов как-то повелось сравнивать настоящее время или с "брежневским застоем", или с началом 90-х. Сообщение форума друзей балета навеяло и на меня тоску сравнений: "из репертуара (Большого театра — М.А.) ушли "Легенда о любви" и "Ромео и Джульетта" Григоровича". "Уход" спровоцировал на форуме поток возмущений, разразилась полемика, не преминули припомнить отношение к Григоровичу "прогрессивной общественности". Я тоже припомнила "новомодные" рассуждения: "все, кто любит классическое искусство, — слабоумные", "Большой театр — не музей, должен жить в ногу со временем" и ещё… Честертона. Английский писатель и мыслитель конца XIX — начала ХХ века падение Карфагена так объяснил: "Карфаген пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потому в конце концов перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть хорошими; более того, они не так глупы, чтобы верить в какой-то там дух, и отрицают то, что каждый солдат назовет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не могут…" Не ближе ли настоящее время к эпохе начала Пунических войн, к году так 264-му до н.э.?
двойной клик - редактировать изображение
