Максим ШЕВЧЕНКО. Сквозь Мутное Время. — М.: Центрполиграф, 2014, 319с., 3000 экз.
Меня искренне радует, когда люди пишут русские стихи. Какие угодно. Пусть не шедевры, но и не откровенный бред, не болезненную графоманию. Стихи на русском языке. Не деловые бумаги, не публицистику, даже не прозу, а именно стихи. Пишут, потому что у них есть в этом какая-то неодолимая потребность, которую они сами себе порой не могут объяснить. По-моему, это — потребность прорваться через хаос внешнего бытия к некоей внутренней, еще скрытой от нас гармонии, каким-то высшим смыслам мироздания и миропонимания, без которых и жизнь — не жизнь, и смерть — не смерть.
А стихи — словно заклинание, открывающее дверь к этим смыслам. Которых на самом деле неисчислимо много, они совершенно разные, и никогда не знаешь заранее, какая дверь откроется перед тобой, что ты за ней найдешь и, главное, сумеешь ли выйти обратно? Всё — как в арабской сказке про Али-Бабу и сорок разбойников. Да и разбойники ли то были на самом деле?
В одной из работ Льва Гумилёва есть удивительное место, в котором он отмечает, что поэзия скальдов предшествовала эпохе викингов, а создатели касыд были непосредственными предками воинов пророка Мухаммеда — с намеком на то, что без поэзии "серебряного века" был бы невозможен революционный, победный взлёт России ХХ столетия. В 60-е годы слушать поэтов в Советском Союзе собирались целые стадионы — десятки тысяч людей. Их поэзия открыла смыслы "перестройки" и "рыночных реформ" — смыслы, которые одни из поэтов приняли, а другие — ужаснулись. Впрочем, и Колумб, говорят, открыл вовсе не то, на что рассчитывал...
В своей новой книге Максим Шевченко никаких америк не открывает. Он открывает — для себя и для нас — нашу собственную страну, Россию, во всем её величии, нередко — трагическом, и многообразии, нередко — даже более чем трагическом.
Никакой идеализацией прошлого, настоящего, а тем более — будущего отечественной истории здесь даже не пахнет. Наоборот, Шевченко на все наши сильные и слабые стороны смотрит предельно критично, и там, где мы обычно говорим о соломинке в чужом глазу, указывает на бревно в нашем собственном. Реальное или не слишком – другой вопрос.
Но эта гиперкритичность происходит не от некоего злого умысла, а от искреннего, от самого сердца идущего стремления к абсолюту, к идеалу, на роль которого любимая наша Россия: для кого языческая, для кого царская, для кого советская, — подходит вряд ли.
Шевченко, условно говоря, взыскует не рая на земле, но града небесного. Вот он объясняет своё более чем заметное участие в "антиболотном" митинге на Поклонной горе. "Конечно, бюрократия, чиновничество, депутатство, силовики, олигархи кремлёвского пула — всё это было мертво и не стоило слов… А что стоило?
…Очевидна внутренняя несовместимость того мира, в котором есть подлинные жизнь и смерть, — с блудливой Болотной, с её ксюшами, димами, лёшами, борями, лёнями, серёжами, витями…
Всякая власть от Бога — даже коварная и пошлая, ментовская и криминальная. Так же, как от Бога — снег и дождь, пожары и наводнения…
Человеческое же море — иной природы. От него не защитишься иначе, как идущим от сердца и из глубины криком: "Это я, Господи! Да будет воля твоя, да приидет Царствие Твое! Я — оружие в Руках Твоих, поступи со мной по Воле Твоей!"
И море, рыча и голодно урча, отступит…"
За эту глубину искренности и горячности, наверное, многое прощается Максиму Шевченко. Даже сапёр — человек, и тоже имеет право на ошибку.
А стихи автора, включенные в состав этой книги-исповеди, неложно указывают на его принадлежность к "радищевско-некрасовской" традиции, согласно которой "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Которая отнюдь не исчерпывается ни эмигрантски-ироническим Иосифом Бродским, ни оппозиционно-пародийным Дмитрием Быковым. Потому что Максим Шевченко — гражданин совсем иной, грядущей России, в которой "народы, распри позабыв, в великую семью соединятся…"
