2. ПРАВОСЛАВНОЕ ЧТЕНИЕ. ЭНЕРГЕТИКА И ЭТИКА ДУХОВНОСТИ.
Философско-лирический эпос в русской поэзии
ХХ века (От Сергея Есенина и Ивана Бунина –
до Николая Рубцова и Юрия Кузнецова)
На предшествующих двух Кузнецовских Чтениях я уже касался некоторых «кузнецовских» тенденций в русской поэзии минувшего столетия (традиции и новаторство, преемственность, жанрово-стилевые искания, духовность,«диалектика души» и эстетический идеал). Сам Юрий Поликарпович в «Воззрении», литературно-критических заметках и высказываниях, эпистоля-
рии, порой с полемическим заострением, комментирует своё видение диалектически сложного и противоречивого процесса «накануне» и «сгиба эпох» («обломовская дремота идиллична», «державинская дремота эпична», «тютчевская дремота пантеистична», «лермон-
товская ходячая. Она космична», «тургеневская дремота едет о дороге. Она лирична»). «В последнее время мою дремоту тянет к строгой русской классике», - признаётся автор «Воззрения».
Кого из «века девятнадцатого, века железного» Юрий Кузнецов выделяет особо?
Упоминаются в разных контекстах Державин, Пушкин, Лермонтов, Боратынский, Аполлон Григорьев, Афанасьев, Гоголь, Гончаров, Кольцов, Некрасов, А.К. Толстой, Фет, Тютчев, Достоевский, Лев Толстой, Полонский, Случевский … А кого же из «своего» двадцатого столетия? Клюев, Гумилев, Ф. Сологуб, Смеляков, Луговской, Тряпкин…
О Сергее Есенине у Кузнецова – особое мнение. «…Книгу новую я вытку звёздами…» -
Достойно не оценёнными поныне являются есенинские «Ключи Марии». «Словесные орна-
менты». Между тем, здесь - «завязи», имеющие прямое отношение к духовно-эстетическо-
му движению всего двадцатого века.
Сергей Есенин, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов… Эти имена всё чаще «сближаются» в фундаментальных монографиях, академических сборниках, университетских лекциях, просветительско-культурологических композициях, творческих импровизациях …
Движение жизни… Движение культуры… «Идеи времени»… «Формы времени»…-
«Вечная туча летела в Божественном мраке, По сторонам возникали священные знаки: То
пролетят голоса, то живые цветы, То Голубиная книга раскроет листы И унесутся во тьму
золотого сеченья… Мы приближались к звезде своего назначенья». Историческое и сиюминутное, эпически-былинное и злободневное. - «Сонмы великих и малых убогих
людей С тучи сходили внутри светоносных лучей… В воздухе туча стояла, а может,
плыла, Плыл с ней и Китеж, сияя во все купола…»
Русские предания да и былины сохранили на века трогательно-пассионарную весть о вол-
шебно-земном граде. И в наши «космические» дни - у села Владимирского, расположенного
верстах в сорока от города Семёнова на Нижнегородчине вам покажут место, где в Древне-
русье основан был диковинный сей град, скрывшийся под землей при лютовании нече-
стивого Батыя.
Над озером, чудесно возникшим здесь, избранным людям суждено слышать колокольный
звон-стон в храмах исчезнувшего селения.
В стихотворении 1988 года – сокровенное психологическое раздумье-ретроспектива:«Солнце родины смотрит в себя. Потому так таинственно светел Наш пустырь, где рыдает судьба И
мерцает отеческий пепел. И чужая душа ни одна Не увидит сиянья над нами: Это Китеж,
всплывая со дна, Из грядущего светит крестами».
Одна из стержневых эстетико-этических и философско-психологических проблем
русской поэзии - предназначение Поэта и Поэзии. Своё понимание предназначения человека, посвятившего себя искусству, выразил юный Иван Бунин в «Поэте»(1886): «Поэт печальный и суровый…». Отроческий есенинский «Поэт (1910-1912) «мыслит страшный путь», «но ясных
грез его краса горит в продуманных картинах». В «Персидских мотивах» Есенин озадачивает чи-
тателя философско-психологической гротескной метафорой: «Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие
души» (1925). Николай Рубцов с гениальной силой и страстностью скажет о судьбоносности есенинской традиции: «Версты все потрясенной земли, Все земные святыни и узы Словно б
нервной системой вошли В своенравность есенинской музы!» Автобиографическая исповедаль-
ность лирического рубцовского героя-повествователя: «Эта муза не прошлого дня, С ней люблю, негодую и плачу. Много значит она для меня, Если сам я хоть что-нибудь значу». Весомое наблю-
дение-озарение – в дневниковой записи Фёдора Абрамова от 12.У1. 1975 года: «Бог явил нам –
Кузнецовский «Поэт» (1969): «Спор держу ли в родимом краю, С верной женщиной жизнь вспоминаю Или думаю думу свою – Слышу свист, а откуда – не знаю. Соловей ли разбойник сви-
стит, Щель меж звезд иль продрогший бродяга? На столе у меня шелестит, Поднимается дыбом бумага»).
Истоки и горизонты… Движение времени… Эхо истории и зов грядущего… Судьба Поэта… - «Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья. И с тех пор я не помню себя: Это он, это дух с небосклона! Ночью вытащил я изо лба Золотую стрелу Аполлона». В стихотворении «Любовь поэта» (2001) Юрий Поликарпович сделает новые акценты в философско-психологической трактовке вечной темы:
«Поэт стихиен. Как ни назови, Он то утес, а то морская пена». В итоговом «Воззрении» (2003)
он скажет: «В моих стихах много чего: философия, история, собственная биография, но главное – русский миф, а этот миф – поэт. Остальное легенда».
«Неистовые ревнители» (очередных «популяций») продолжают сбрасывать «неугодных» с «корабля современности». Юрий Поликарпович полемически осмысливает «баталии»: «- Как он смеет! Да кто он такой? Почему не считается с нами? – Это зависть скрежещет зубами, Это злоба и морок людской». Его ответ «неистовым» весом (хотя и гротескно-метафоричен, парадоксален): «Пусть они проживут до седин, Но сметет их минутная стрелка. Звать меня Кузнецов. Я один, Остальные – обман и подделка». Юрий Кузнецов размышляет: «Бывает у русского в жизни Такая минута, когда Раздумье его об отчизне Сияет в душе как звезда…Прошу у отчизны не хлеба, А воли и ясного неба. Идти мне железным путем И зреть, что случится потом» (1974)
Соотношение исторического и художественного времени («Сажусь на коня вороного – Проноси-
тся тысяча лет… Я вынес пути и печали, Чтоб поздние дети могли Латать им великие дали И дыры российской земли»; «Знамя с Куликова» (1977).
Историко-философский кузнецовский «Поединок» (1983): «Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей…» ; величественно-трагический образ легендарного Пересвета.
Творческая лаборатория Ю.Кузнецова содержит в себе много поучительного, воспитательно- полнокровного для культуролога, педагога, просветителя. Те же его «поэтические дремоты» («Тайна славян», «Битва спящих», «Распутье»). Тот же «Седьмой»: «Рязань, Казань, Тмутаракань! Измыкались, поди…». Или – «Всё сошлось в этой жизни и стихло».
Традиции и новаторство… В бунинском творческом потенциале Ю. Кузнецова привлекают прежде всего «изобразительность», художественная пластика.Определяя особенности бунинского феномена в развитии («движении») лирического жанра, Кузнецов говорит (в «Воззрении») о своём историко- философском наблюдении: «Однажды «изобразительный» поэт Бунин наткнулся на иное пространство (Стихотворение «Псковский бор»). Остановился, как он пишет «на пороге в мир полузабытый, но родной» и стал размышлять…» Кузнецов цитирует бунинскую строфу: «Достойны ль мы своих наследий? Мне будет слишком жутко там, Где тропы рысей и медведей Уходят к сказочным тропам». Кузнецовская историко-литературная трактовка бунинского творчества полемична («Бунин, многим обязанный внешнему зрению Фета, изображал одну «зримую оболочку»).
Как критик и историк литературы Кузнецов порой «отказывает» своим предшественникам в обладании «особым зрением», тем, которое «было у Гоголя» (в частности, в повести «Вий»).
Пушкинско-есенинская парадигма… Пушкинско-рубцовская парадигма («Словно зеркало русской стихии, Отстояв назначенье свое, Отразил он всю душу России! И погиб, отражая её…»; «Но я ж не Пушкин, я другой…»). Пушкинско-кузнецовская парадигма («Мы верим в Пушкина, как в ангела России»; «Русский ангел»(1999). Пушкинско-бунинская вдохновенная «линия»… Рубцовско- есенинское («Вон Есенин – на ветру!..»). Есенинско – кузнецовское, бунинско-кузнецовское явление России… Рубцовское озарение(«И я придумывать не стану Себя особого, Рубцова… Проверю искреннее слово, Чтоб книгу Тютчева и Фета Продолжить книгою Рубцова!..»)…
«Сгиб эпох» на грани третьего тысячелетия. Полемически напряженное стихотворение «На родине Тютчева» (1997): «Ушла в туман его Россия, Как зверь стоокий из куста… Не проворонить бы Россию – Родные милые места». Кстати, у Николая Рубцова - принципиально иное художественно- психологическое решение «тютчевской темы» («А он блистал, как сын природы, Играя взглядом и умом, Блистал, как летом блещут воды, Как месяц блещет над холмом! И сны Венеции прекрасной, И грустной родины привет – Все отражалось в слове ясном И поражало высший свет»; «Приезд Тютчева»).
Отмечая усиление в своей творческой индивидуальности тяги к «строгой русской классике», Юрий Поликарпович констатирует: «Однако все её корни остаются в народном эпосе».
Кузнецовское «Потягивание богатыря» (2001): «Зеваючи во всю зарю, Он растолкнул простор локтями… Тянулся в небе змей… Ужо! Он сшиб его единым чохом. И сон прошёл! И хорошо Потягиваться перед Богом!». Философское, не без лукавинки и фольклорно-эпической «подковырки» стихотворение «Русский маятник» (2001): «На этом сказка не кончается, Она уходит вглубь и вширь, Где русский маятник качается, Как на распутье богатырь».
