Россия. Кризис. Третий срок…

Россия. Кризис. Третий срок…
Михаил Делягин 23 ноября 2011 года Номер 47 (940)
Окончание. Начало — в № 46ПРОТЕКАНИЕ СИСТЕМНОГО КРИЗИСА
Из поставленного диагноза вполне естественно вытекает прогноз: наиболее вероятно коррупционное гниение до срыва в комплексный системный кризис, для которого характерна утрата контроля государства за всеми важнейшими сферами жизни. Не революция, которую блокирует довольно эффективная постоянная превентивная зачистка и разложение оппозиции, а также недостаток неисламской молодежи (потому что поведение заметной части исламской молодежи служит фактором как раз укрепления власти, так как консолидирует общество вокруг государства как единственного, хотя бы потенциального спасителя от резни), — но мучительная смута, хаос.
Сценарий системного кризиса невозможно определить заранее, так как он будет всецело зависеть от фактора или комбинации факторов срыва в него. Таких факторов сегодня четыре — и ни один из них не поддается даже количественной оценке.
Прежде всего, это падение мировых цен на нефть. Мы хорошо помним, что за все 2000-е годы спрогнозировать их два раза подряд не удалось никому. Однако, в случае «сжигания» безнадежных долгов, накопленных развитыми странами, — например, в случае теоретически возможного технического дефолта США накануне президентских выборов, — удешевление нефти, как и других спекулятивных активов, будет быстрым и долгим.
Второй возможный фактор срыва в системный кризис — масштабная техногенная катастрофа из-за износа советской технологической инфраструктуры.
Оценить вероятность этого почти невозможно, так как главным процессом здесь является не физический износ, а воровство на ремонте, почти не поддающееся оценке.
Может привести к системному кризису и «обострение дружбы народов выше обычного» практически в любой форме, — например, в форме реализации идеи очередной «великой Албании» «от моря до моря» и до Волгограда.
И наконец, причиной слома сгнившей общественной системы может стать внутренний ценностный, идеологический конфликт между кланами «либералов», истово верующих, что человек существует для материального потребления, и «силовиков», полагающих, что смысл его жизни в самоутверждении (и желательно за счет других).
Однако практически в любом случае в результате системного кризиса правящий класс в массе своей уедет в свои европейские, американские и (в существенно меньшей степени) азиатские и австралийские поместья. Человеку свойственно верить в то, что он разрушает, — и, подобно уголовникам, поющим сентиментальные песни о маме, в реальной жизни часто вбитой ими в могилу, российский правящий класс в массе своей верит в неприкосновенность своей неряшливо отмытой собственности на Западе.
В результате массового отъезда правящего класса его позиции захватывают представители 3–4 уровня бюрократии и бизнеса, уже сейчас разъяренные от необходимости делать заведомо бессмысленные или прямо вредные вещи. Интересно, что, по ряду наблюдений, максимальная ненависть к руководству «Единой России» наблюдается отнюдь не у отмороженной оппозиции, а на среднем уровне ее же регионального руководства, — квалифицированных, умных и энергичных людей, вынужденных заниматься разнообразными клоунадами и прекрасно понимающих свою роль.
Эти люди придут во власть далеко не только из патриотических соображений; часть из них испытывает все прелести кризиса среднего возраста, а большинство так и вовсе захочет наворовать столько же, сколько предыдущее поколение. Ведь уезжать на пенсию хорошо в поместье, а в небольшую квартирку, пусть даже и, например, в Венеции, — элементарно скучно.
Однако, придя к власти, они окажутся перед необходимостью спасать страну, восстанавливая распавшуюся систему управления — пусть даже и не для страны, а для возможности будущего воровства. Но в процессе стабилизации ситуации, заглянув в зияющую черноту небытия, они на всю оставшуюся жизнь поймут невозможность пренебрежения общественными интересами, так как это пренебрежение ведет к ужасу системного кризиса.
Ответственность будет впечатана в них не по-хорошему — демократией, а по-плохому — страхом, но мы помним эффективность этого на примере поколения Брежнева. Они навсегда запомнили, что, если готовиться к войне как-то не так, настанет 22 июня, — и вся их жизнь прошла в рамках решения сверхзадачи «лишь бы не было войны». Они вели агрессивную, жесткую политику, Советская армия воевала практически всегда, — но впечатанную в них страхом сверхзадачу они в итоге выполнили.
Так и новое поколение управленцев будет ответственно перед обществом, — а значит, будет проводить разумную государственную политику, из которой вырастет массовое благосостояние, которое, в свою очередь, обеспечит переход от примерно сегодняшнего по жесткости (но не коррупционного, а модернизационного) авторитаризма к демократии.
Дополнительным фактором, поддерживающим их, станет позиция Запада: ради простого выживания страны новым лидерам России придется ущемлять интересы глобального бизнеса, действуя в рамках общей тенденции разделения глобального мира на макрорегионы, которая будет прогрессировать. С учетом мстительности ряда западных демократий это довольно быстро сделает их «невъездными» в фешенебельные страны, навязав им вынужденный патриотизм и усилив их мотивацию к обеспечению развития России.
В силу изложенного они смогут осуществить не просто модернизацию и вполне эпическое «собирание земель русских», но и создание новой российской цивилизации («Пятой империи», по классификации А.А. Проханова), — хотя, возможно, стартовать им придется даже в худших условиях, чем после гражданской войны.
ПОЧЕМУ СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС ВСЁ ЕЩЕ НЕ ПРЕДОПРЕДЕЛЕН
Единственная, хотя и весьма скромная, надежда на избежание системного кризиса связана, как это ни смешно в свете вышеизложенного звучит, с возвращением Путина.
Настойчивые питерские разговоры о его категорическом нежелании возвращаться, при всем своем безусловно пропагандистском характере, скорее всего, отражали реальное положение дел. В самом деле: возвращаться на старое место, к прежним обязанностям, — всегда элементарно скучно, а Путин, насколько можно судить, уже обеспечил себе всё, о чем только мог мечтать. Да и просто опасно возвращать себя «на галеры» в условиях непредсказуемого развития мирового кризиса, — гораздо разумней иметь там кого-либо, всецело удовлетворенного «отливанием в граните», переводом стрелок и всенародной игрой в бадминтон.
Единственные причины путинского возвращения, вероятно, — страх, который быстро и полностью переломил вполне понятное стремление к сладкой жизни. Причина этого страха очевидна: практическая отмена международного права в ходе уничтожения Ливии и глобальное сафари на долговечных авторитарных лидеров, которые вдруг показались какому-нибудь подающему надежды клерку госдепартамента недостаточно проамериканскими. Примеры Мубарака и Каддафи (еще живого в момент осуществления по-ельцински элегантной «рокировочки») могли стать для Путина вполне доступными и убедительными доказательствами того, что единственный для него способ сохранить жизнь — это сохранить власть.
При всей примитивности, это исключительно сильная, а главное для нас — нерыночная и некоррупционная мотивация.
И наличие такой мотивации у победителя, как мы скоро узнаем, самых демократических, толерантных и транспарентных в нашей истории выборов 2012 года вселяет некоторую надежду.
От понимания того, что сохранить жизнь нельзя без сохранения власти, остается всего один шаг до понимания того, что надежно сохранить власть можно только в сильной и успешной, а не сгнившей из-за твоей собственной коррупции стране. Ведь власть в стране, идущей по пути Ливии или Египта, отныне не может чувствовать себя уверенно. При любой лояльности «вашингтонскому обкому» в любой момент могут прилететь «волшебники в голубых вертолетах», — может быть, даже ооновских, — и начать показывать ставшее в этом году стандартным голливудское кино про плохого диктатора и хороших повстанцев. Ведь при современном темпе развития военных технологий и растущем в армии отвращении к правящим коррупционерам ядерное оружие перестанет быть фактором глобального сдерживания уже в близком будущем.
Значит, чтобы сохранить власть, надо не допустить превращения страны в аналог Ливии или Египта, — а это в современных российских условиях означает полномасштабную, комплексную, всеобъемлющую модернизацию в стиле 30-х годов.
Но описанный шаг очень труден и опасен.
Прежде всего, российская модернизация, как было показано выше, прямо и непосредственно противоречит коммерческим интересам глобального бизнеса, а также развитых стран и Китая, так как неминуемо усилит и без того чрезмерно острую глобальную конкуренцию.
Но шаг к модернизации породит не только внешнее, но и внутреннее напряжение. Оффшорная, по точному определению Суркова, «аристократия» держит в развитых странах критически значимые для себя активы — от денег до детей и любовниц. В этой ситуации напряженность в отношениях с развитым миром, возникшая из-за политики российского руководства, будет означать для этого руководства неизбежный и жесткий конфликт с ней.
Чтобы сделать шаг к модернизации, Путину придется объявить политическую войну на уничтожение всем, кто не захочет или не сможет сделать его вместе с ним. А это значит — почти всему правящему классу, всей политической системе, которую этот же самый Путин скрупулезно и заботливо, по кирпичику и по человечку, складывал на протяжении всех 2000-х годов.
И в этой борьбе ему придется заново, практически на пустом месте, создавать себе социальную базу и, более того, структуру власти.
Войну с правящим классом в России можно начинать, лишь опираясь на народ, в сложившейся ситуации — под лозунгами борьбы с коррупцией, и быстро формируя костяк новой власти из выдвиженцев из этого народа, быстро и жестко проверяемых в решении возникающих острейших проблем. Данный процесс, стандартный для российской истории от Ивана Грозного до Чубайса и Путина (причины чего впервые были подробно описаны российским историком А.И. Фурсовым), в условиях непрерывно «поднимающейся с колен» «вертикали власти» будет означать действительную, а не сувенирную демократизацию. Правда, он совсем не обязательно будет сопровожден восстановлением даже части формально демократических процедур, попранных в последние годы.
Конечно, подобного рода национально-освободительная война против коррупции, бюрократии и вполне колониального доминирования в России интересов глобального бизнеса будет означать для Путина глубочайшую внутреннюю ломку, самоотрицание, кардинальное изменение не только образа и стиля жизни, но и, вероятно, личностных ценностей.
При всей исключительно малой вероятности подобного развития событий она все-таки отлична от нуля. В пользу этого говорит не только возврат Путина к власти и разного рода реконструкции его личности, но и его заявление о необходимости реиндустриализации России, оставшееся практически незамеченным (не считая, конечно, дежурных «экспертов» всех мастей, уже более десятилетия до хрипоты грызущихся из-за того, является ли Путин гениальным или только великим).
Интересно, что сделано это заявление было буквально накануне того, как Медведев резко ослабил свою риторику и начал производить впечатление рутинно «отбывающего номер», а не азартно, энергично и изобретательно борющегося за будущую власть.
Конечно, обращать внимание на слова наших руководителей, да еще в предвыборный период, просто смешно. Однако к слову «реиндустриализация» это правило не относится, — ибо первым, за два года до Путина, его произнес Ходорковский.
Для того, чтобы сказать что-то хорошее, и даже чтобы отстроиться от Медведева, деликатно намекнув на то, что айфончиком нельзя отопить дом, особенно, если отключат свет, можно было найти другие слова.
Но Путин повторил самое неудобное для себя, самое враждебное себе слово, ибо понятно, что ему проще, по американскому выражению, «водить машину, засунув себе ногу в рот», чем повторять что бы то ни было за Ходорковским.
Конечно, общее разложение наверняка коснулось и его аппарат, — и соответствующий сотрудник вполне мог забыть источник этого слова, а то и вовсе не посмотреть на фамилию автора статьи.
Но, если это не так, Путин сказал о реиндустриализации просто потому, что понимает ее категорическую значимость. И полное отсутствие дел здесь пока не должно ввергать в привычное уныние — начало реиндустриализации изначает начало внутренней политической войны, начинать которую до инаугурации — значит своими руками создавать неприемлемые риски для ее проведения. Это создает надежду на модернизацию — и на то, что неумолимо назревающий и давно уже ставший необратимым кризис удастся локализовать на политическом поле.
Конечно, скорее всего, Путин просто не посмеет сказать правящему классу в стиле Тараса Бульбы: «Десять лет назад я породил вас, а теперь мне стало нужным уничтожить вас в следующем году».
Конечно, скорее всего, он предпочтет продолжение медленного коррупционного гниения непресказуемому конфликту с собственным окружением и Западом — по вековечному русскому принципу «авось пронесет».
И поскольку коррупционная опухоль рассасывается сама собой еще реже обычной, в этом случае Путин сам, своими руками ввергнет Россию уже не только в политический, а во всеобъемлющий, системный кризис, и следующее поколение лидеров будет проводить модернизацию не только без него, но и прямо против него.
Причем, поскольку системный кризис даже в самом мягком своем проявлении — явление страшное, Путин на фоне этих новых лидеров действительно будет казаться гуманистом, демократом и просто всесторонне образованным человеком — примерно как Николай Второй и Керенский на фоне Ленина и Сталина.
Но категорически необходимую для России модернизацию, если Путин откажется от нее, осуществят именно они.
Хватит ли путинского инстинкта самосохранения на исполнение его прямых служебных обязанностей — открытый вопрос.
Мы не можем ответить на него сегодня — и, соответственно, не можем и понять со сколь-нибудь удовлетворительной точностью, удастся ли нам избежать разрушительного системного кризиса или нет.
Это значит, что, делая все для того, чтобы дополнительно разъяснить нашему, многими все ещё уважаемому, руководству его положение и единственность описанного способа сохранения своей жизни, мы должны одновременно энергично и продуманно, не покладая рук готовиться к системному кризису, неизбежному, если, — а весьма вероятно, что и когда, — нас не послушают.
Не знаю, от чего умрет наше поколение, — мы оптимисты и намерены жить долго, — но точно, не от скуки.