Апостроф

Апостроф
Владимир Винников 07 сентября 2011 года Номер 36 (929)
Владимир Бондаренко. Русская литература ХХ века. 100 лучших поэтов, прозаиков, критиков. — М. : РИД «Российский писатель», 2011, 336 с., 500 экз.
Владимир Григорьевич Бондаренко — всегда свой среди чужих, чужой среди своих. И не потому, что «так сложилось», — вовсе нет. Это позиция и принцип. Если угодно, выстраданные, подтверждённые не только сорока годами работы в литературе, тремя инфарктами (самая опасная для здоровья профессия после шахтёра — литературный критик), но и той острейшей реакцией, которую публикации Бондаренко всегда вызывают и «слева», и «справа», и со всех сторон сразу. Поэтому многие оппоненты называют его «литературным провокатором».
Латинское слово «провокация» в русском языке давно приобрело отрицательное значение, и заниматься провокациями, провоцировать кого-то, быть провокатором — дело недостойное и порицаемое. Однако изначально (в точном смысле латинского выражения pro vocatio) оно означало именно побуждение к волеизъявлению (иногда — обязывающего характера), но не более того.
Великим провокатором был пушкинский Балда — и кого он, к тому же, провоцировал? — нечистую силу!
Верёвкой хочу море морщить,
Да вас, проклятое племя, корчить!
Многие читатели понимают это, и сам критик радуется такому пониманию, приводя их слова: «А всё равно, молодец Бондаренко! Всколыхнул болото… Пока мы всё это обсуждаем — мы живы!.. »
Правда же — ну, кому нужен критик, который никого не задевает, ничего не затевает, с которым не о чем «ругаться»? Только тем авторам, кого он хвалит? Это непрофессионально.
Лев Аннинский, Владимир Бондаренко, Виктор Топоров (перечисляю пофамильно в алфавитном порядке), кто бы как ни относился к их взглядам и творчеству, — именно профессионалы, и свои профессиональные функции они исполняют с блеском. Кого-то этот блеск может раздражать, кого-то — ослеплять, а кому-то — освещать дорогу.
Но главное у обозначенной выше тройки качество, редкое и почти напрочь отсутствующее у других современных отечественных критиков, — стремление постоянно подвергать сомнению не чужое, а своё (это «своё» у них очень разное, но оно есть, что редкость тоже).
«Свой среди чужих, чужой среди своих» — в этом качестве Владимир Бондаренко, начинавший как поэт-модернист, и до сих пор благодарный Иосифу Бродскому за «прививку от самомнения», а сегодня пишущий далеко не «реалистическую» прозу, — вовсе не одинок. Отсюда все обвинения в адрес Бондаренко как «гуттаперчевого критика», который «и нашим, и вашим». Но, по-моему, гораздо лучше и честнее сомневаться, искать истину, ошибаться и «набивать шишки» при этом, чем довольствоваться очевидным суррогатом истины только потому, что так «удобнее».
Рецензируемая книга представляет собой, по сути, сборник слегка переработанных статей, которые публиковались в «Дне литературы» и «Завтра», плюс избранные отклики читателей и авторские комментарии к ним. Подвести литературные итоги календарного ХХ века (лично мне, кстати, куда ближе «ахматовская» хронология, в которой прошлый век считается «коротким», начинаясь в августе 1914 года Первой мировой и завершаясь в декабре 1991-го крушением Советского Союза. — В. В.) от Льва Толстого до Виктора Пелевина в прозе (и драматургии, замечу, — в «бондаренковский» список попали пьесы Чехова «Вишнёвый сад» и Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». — В. В.), от Александра Блока до Ильи Кормильцева в поэзии, от Владимира Стасова до Ефима Лямпорта в критике, — работа немалая.
И конечно, вполне «западный» принцип: выделить «круглое число», 10, 50, 100 или 1000 «лучших», — неизбежно накладывает свой отпечаток на итоговый результат этой работы. Жизнь богаче цифрового измерения, и где-то пришлось кого-то «забыть», а где-то отнести к «лучшим» далеко не лучших. Впрочем, эти врожденные недостатки избранной автором формы легко списываются на его субъективное мнение. Зато Владимиру Бондаренко удалось обойтись без пресловутого «рейтинга» и, безусловно, определить некую основную площадку «русской литературы ХХ века», точные размеры и форма которой, конечно, будут еще уточняться, но «мимо» которой пройти никак нельзя.