ПРОЩАЙ, РАКЕТА!

НОМЕР 28 (816) ОТ 8 ИЮЛЯ 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Александр Проханов
ПРОЩАЙ, РАКЕТА!
Отрывок из романа «Теплоход «Иосиф Бродский»
Переговоры Барака Обамы с Дмитрием Медведевым, которые проходят под флагом "перезагрузки", зеркально воспроизводят переговоры Буша-старшего с Горбачевым, проходившие под флагом "перестройки". И тогда мы видели братание двух президентов во время переговоров по стратегическим вооружениям. Чем закончилась "перестройка", известно: уничтожением великой красной державы, разгромом армии, резким ослаблением ракетно-ядерного щита страны. В сознании российской общественности сегодняшние переговоры Обамы и Медведева вызывают мучительный ряд воспоминаний и ассоциаций, порождают глубинные подозрения и страхи. В романе Александра Проханова "Теплоход "Иосиф Бродский", который выходит в издательстве "Алгоритм", есть эпизод, где в угоду американцам Россия прощается со своей последней ядерной ракетой. В какой степени фарс и жуткий сюрреализм сцены из этого романа пророчествуют о грядущем для России ядерном разоружении?
УТРОМ ШЁЛ ДОЖДЬ, теплый, шумный. Звенел по железу палубы, окутывал корабль пышным облаком брызг. Река кипела, шумела, покрытая рябью, растревоженная ветром, с серыми вмятинами, с затуманенными, неразличимыми берегами, мимо которых проносились длинные космы дождя. Тучу пронесло, ярко, слепяще брызнуло солнце. Ближние холмы и далекие рощи стеклянно засверкали, по лугам побежали ликующие, полные блеска волны. Вились на холмах дороги, пахло цветами, свежестью, молодой жизнью. Корабль, белоснежный, умытый, мощно и великолепно плыл среди сверканья, под высокой пылающей радугой, один конец которой окунался в Волгу, впитывал воду, превращая ее в сочное многоцветье, а другой высоко выгибался над чудесной далью. Корабль скользил под этим небесным великолепием, словно стремился в райскую страну, где нет болезней, печалей, а вечная благодать.
Пассажиры вставали поздно, истощенные ночными неистовствами. Не все выходили к завтраку. У многих были опухшие лица и набрякшие подглазья. Не всем удавалось с помощью пудры и грима скрыть ссадины, убрать разоблачительные синяки, замаскировать прикушенные губы, умягчить следы чьих-то зубов и когтей.
Американский посол Киршбоу держался за бок, и было видно, что ему трудно дышать. Под глазом у него наливался огромная слива, и на вопрос Есаула, что произошло с глазом господина посла, тот уклончиво ответил:
— Василий Федорович, в меня попал небольшой метеорит. Видно, мы проплывали зону метеорных дождей.
В это время мимо проходила молодая корабельная служительница, сияющая утренней свежестью и невинностью, вся в белом, с золотыми позументиками. Увидев посла, она сделала вежливый книксен, чем ужасно напугала Киршбоу, как если бы хотела ударить его под дых. Это не ускользнуло от внимания Есаула. Желая развлечь чем-то испуганного дипломата, он произнес:
— Взгляните, господин посол... Видите, вон там, вдалеке... — Он указывал на дальний, медленно приближавшийся луг, среди которого возвышалось нечто стройное, великолепное, сияющее, похожее на колокольню Ивана Великого.
— Что это? — спросил посол, опасливо глядя вслед стройной вежливой барышне.
— Если вам интересно, это последняя баллистическая ракета России, подготовленная к уничтожению. Сегодня русский народ прощается с ракетой, которую вы, американцы, нарекли "Сатаной". Если хотите, можете принять участие в праздничном действе. Думаю, в Госдепартаменте оценят ваше рвение, когда прочтут донесение о полном ракетном разоружении России. Видите, мы умеем держать слово, господин посол. Нам можно было верить во все эти годы, и мы бы продолжали держать слово, если бы Госдеп согласился с третьим президентским сроком.
— О третьем президентском сроке не может быть и речи, — строго отрезал посол. — Но на ракету готов взглянуть.
Теплоход бросил якорь посреди разлива, и стремительный катер понес Есаула, посла Киршбоу и министра обороны Дезодорантова к берегу, где в лугах возвышался белый бивень ракеты.
Посреди цветущего луга, у открытой шахты, окруженная колокольчиками, лютиками и ромашками, стояла ракета, гладкая, цвета слоновой кости, уходя в высоту, увенчанная конусом боеголовки. Вокруг было множество людей, участвующих в торжестве, явившихся из дальних и ближних мест, чтобы проститься с последней баллистической ракетой России. Вновь прибывших гостей усадили на почетное место, на простую деревенскую лавку, устланную цветастым половиком, на мягкие, расшитые шелками подушки.
— Ритуал прощания, господин посол, будет совершаться в древнерусской традиции, которая, после семидесяти лет безбожия и бездуховности, постепенно возвращается в души людей, благодаря, в том числе, стараниям режиссера Никиты Михалкова. — Есаул старался "окать", чтобы у Киршбоу, любителя всего русского, подлинного, с самого начала возникло ощущение славянского праздника. — Сама ракета побуждает людей, особенно крестьянок из соседних деревень, видеть в ней фаллический символ. Покуда она находилась в шахте, много бездетных женщин приходило потереться об нее животом, чтобы избавиться от бесплодия. В соседних хуторах и селах бегают белокурые ребятишки с заостренным темечком, напоминающим боеголовку.
— О какое место терлись животами женщины? — поинтересовался посол.
— В основном о титановые сопла и рули. Но некоторые — о разделяющиеся боевые части.
Посол внимательно слушал, что-то записывал в книжицу. Видимо, готовил записку в Госдепартамент.
На лугу, между тем, начинался праздник. Появился оркестр народных инструментов, состоящий из бывших офицеров ракетно-космических войск. Генералы, полковники, подполковники, все в домотканых холщовых рубашках с вышивками и красными ластовицами, заиграли на свирелях и тростниковых дудках, на деревянных ложках и коровьих рожках, на свистульках и сопелях. Их головы украшали веночки полевых цветов. Они были похожи на Лелей с лучистыми глазами сельских пастушков. Заливистыми тенорами выводили:
Во поле ракетушка стояла,
Во поле бесхозная стояла.
Люли, люли, стояла,
Люли, люли, стояла...

— Видите ли, мы разработали широкую программу ликвидации ракетно-ядерного потенциала России, — пояснял Есаул. — Теперь вы, американцы, можете спать спокойно. После сегодняшнего дня больше ни одна русская ракета не будет вам угрожать, и все ваши усилия могут быть направлены на борьбу с "Аль-Кайдой", которая переходит от использования "Боингов" к применению ракет средней дальности. Мы же окончательно превращаемся из ядерной державы в "страну березового ситца", как писал великий русский поэт Есенин.
На лугу появились конструкторы, испытатели, директора ракетных заводов, все в долгополых сарафанах, в кокошниках, некоторые накинули на плечи расписные платки и шали. Стали водить вокруг ракеты хоровод, увивали ее лентами, украшали свежими березовыми ветками. Их лица светились наивным счастьем. Высокими, нежными, как у девушек, голосами пели:
Некому ракету снаряжати,
Некому родную запущати.
Люли, люли, снаряжати,
Люли, люли, запущати...

— Мы приняли ряд законов, облегчающих трудоустройство бывших ракетчиков. — Есаул старался говорить медленно, чтобы посол успевал записывать. — Некоторые стали заниматься промыслами и ремеслами, вяжут туески и плетут корзины. Другие начали осваивать опустевшие ракетные шахты, выращивают там шампиньоны. Третьи, и их большинство, образуют фольклорные коллективы и ансамбли песни и пляски. Один из них выступает перед вами, господин посол. Можно было бы продумать программу обмена подобными коллективами между Россией и США. Мы охотно примем у себя ансамбль индейцев, исполняющих "танец орла".
— Среди этих фольклорных певцов только лишь конструкторы "Сатаны"? Или есть и другие ракетчики? — поинтересовался Киршбоу.
— Все без исключения. Видите, вон тот, с краю, в красном сарафане и кике? Это конструктор "Тополя-М". А рядом с ним в лапоточках, подпоясанный лыком, поёт так умильно, — это конструктор СС-18.
Киршбоу торопливо записывал.
На луг "змейкой", притоптывая лаптями, белея холщовыми портками, придерживая на боках лукошки, короба и сита, выходили ученые, академики, специалисты по баллистике, по твердым сплавам, по ракетному топливу. Все дружно переступали с мыска на пятку, "руки в боки". Хватали из лукошек пригоршни зерна, осыпали ракету. Зерно золотыми брызгами ударяло в титановый корпус, солнечными фонтанчиками стремилось к боеголовке. Академики подпевали:
Уж как мы ракету задолбаем,
Уж как мы родную заломаем.
Люли, люли, задолбаем,
Люли, люли, заломаем...

— Конечно, определенную трудность для нас составляет утилизация боеголовок и стратегических запасов обогащенного урана. — Есаул искренне делился с Киршбоу своими заботами. — Но ваш арест экс-министра атомной промышленности Адамова облегчает проблему. Он организует переправку в ваши арсеналы ненужных нам боевых компонентов, а также запаса урана и плутония, которые мы готовы передать вам по бартеру в обмен на куриные окорочка.
— Каковы, по-вашему, должны быть соотношения окорочков и урана? — насторожился посол, у которого были интересы в сфере "куриного бизнеса".
— Тонна на тонну, — ответил Есаул. — Но возможны варианты.
Киршбоу записал цифры, обведя их кружочком.
Между тем недалеко от ракеты проворные подростки, бывшие курсанты ракетных училищ, красавцы как на подбор, в сафьяновых сапожках, рубахи навыпуск, подпоясанные кушачками, стриженные под горшок, с волосами, блестевшими от лампадного масла, разложили костер. Огонь затрещал, пламя высоко взметнулось. Молодцы подтащили к костру плоское фанерное сооружение, украшенное берестой, еловыми шишками, смолистой хвоей. На фанере старославянскими буквами было начертано: "Ракетно-ядерный щит Родины". Его раскачали, метнули в огонь. Щит радостно вспыхнул, затрещал, береста стала скручиваться, смола текла и горела, искры летели к солнцу.
— Этим мы подводим черту под противостоянием двух наших стран, — сказал Есаул. — Заметьте, это была моя идея — изготовить щит из фанеры и использовать старославянский шрифт. Мы в России стремимся к нашим истокам, следуем рекомендациям Никиты Михалкова.
— Верно ли, что предки этого знаменитого режиссера служили при дворе и щекотали пятки царям, чтобы те поскорее заснули?
— Говорят, что отец режиссера Сергей Михалков щекотал пятки самому Иосифу Сталину. Он сочинил колыбельную песню, которую исполняли ежесуточно в двенадцать часов ночи, и под которую засыпала вся страна. Сам же Никита Михалков щекотал пятки Леониду Брежневу, Михаилу Горбачеву, Борису Ельцину и Президенту Порфирию. Все они страдали бессонницей.
Посол записывал, и некоторые из фраз энергично подчеркивал.
Настал момент, которого с нетерпением ждал министр обороны Дезодорантов, — военный парад обновленной российской армии. Дезодорантов выронил из глаза монокль, вскочил со скамьи, опираясь на трость, приложил ладонь к бровям, как Илья Муромец, озирающий богатырскую степь.
— Парад, марш! — пронзительно крикнул министр.
ПАРАД ЗНАМЕНОВАЛ СОБОЙ смену военных поколений, преемственность вооружений, переход от традиционного и уже устаревшего оружия, представленного ракетой "Сатана", к оружию нового поколения. Под звон бубнов, вой костяных рожков, стук деревянных ложек и истошные завывания жалеек двинулись полки.
Впереди вышагивала ударная сила обновленной российской армии — стрелецкий спецназ. Бородачи, в нарядных кафтанах, с кистенями, секирами, боевыми топориками, молодцевато прошагали мимо министра, выдыхая сквозь окладистые бороды:
— Дай Бог здоровья, батюшка министр!
На что Дезодорантов бодро, по-суворовски крикнул:
— Хорошо идете, молодцы!
Следом слитно, равняя шаг, прошествовали лучники, копейщики, пускатели дротиков, метатели пращи. Каждый в своей форме — в армяках, кафтанах, в заломленных шапках, в сапожках с лихо загнутыми мысами.
За ними, чуть приотстав, проползли "пластуны", ловкие, похожие на змей. Лихие разведчики, мастера маскировки со снопами на головах, кустами жимолости на спинах, иные в медвежьих шкурах, иные же обвязанные древесной корой и гнилыми корягами. Едва ли вражеский глаз уследил бы за ними среди скошенного жнивья или лесистых чащоб.
— Эка вас нарядили! — не удержался Дезодорантов.
В ответ разведчики прокричали кукушками, прокрякали утками и один, приподнявшись на задние лапы, проревел медведем.
Двигались части тяжелой артиллерии. Пушкари с банниками толкали деревянные пушки — точные копии той, что поражает воображение иностранцев в Кремле. Орудийная прислуга несла на плече ядра — по два арбуза каждый, иные ловко ими жонглировали. Следом прошествовали метатели "греческого огня", с глиняными кувшинами, наполненными сырой нефтью. Парад завершала гигантская стенобитная машина, своей высотой и размерами конкурирующая с ракетой, — сосновый сруб на деревянных колесах, в котором на цепях раскачивалось окованное железом бревно.
— Каково назначение этой машины? — поинтересовался посол. — Не представляет ли она угрозу безопасности США?
— Отнюдь. Наши конструкторы создали это оружие на случай войны с Китаем, для пробития брешей в Великой Китайской стене.
— В любом случае ваши новые вооружения не должны нарушить баланс сил в Центральной Европе. Пусть инспекторы ОБСЕ посетят оборонные заводы, занятые производством этих вооружений, а также ряд гарнизонов и мест дислокации.
Киршбоу записывал, и лицо его было то строгим, то торжествующим, то презрительно-недоверчивым.
Есаул понимал переживания посла. Киршбоу был тем, кто присутствовал при окончательном сломе стратегического соперника. Посол торжествовал победу, презирал в лице Есаула проигравшего врага. Но одновременно любил этого жалкого пораженца, доставившего ему радость победы, решившего устроить в честь победителя фольклорный праздник. Любовь к поверженному врагу была любовью хозяина к усмиренному рабу, готовому исполнять самые унизительные и черновые работы.
Именно этого и добивался Есаул, приглашая посла на праздник. Услужливым видом, подобострастными жестами не давал возможность Киршбоу разглядеть беспощадные искры, мелькавшие вдруг в его прищуренных темных глазах.
Парад завершился, и на луг повалил народ из окрестных селений. Бабы, мужики, малолетние дети. Иные женщины, страдающие от бесплодия, в последний раз получали возможность прикоснуться к целительной ракете истосковавшимися лобками. Приближались, задирали подолы, терлись бездетным тоскующим лоном о титановые сопла, сияющие обтекатели, графитовые, жаростойкие рули. Доходили до исступления, начинали кричать, валились без сил, после чего их уносили заботливые мужики, некоторых уже беременными. Откуда ни возьмись, появилось множество белокурых ребятишек с заостренным темечком. Подбегали к ракете с криками: "Тятя! Тятя!" — будто прощались с отцом родимым. Их матери, готовясь к вдовству, обнимали обреченную ракету, напоминали стрелецких жен в утро жестокой казни.
Посол, по природе своей человек не жестокий, не мог сдержать слез.
— Трогательно и по-русски искренне! Мы, американцы, не можем не сострадать чужому горю, — произнес Киршбоу, вытирая глаза платочком.
— Не всё так печально, господин посол, — утешал его Есаул, указывая на приближавшуюся живописную процессию. — Есть и отрадные стороны.
Из лугов, по проселкам, двигалась разношерстная жизнерадостная толпа. Крестьяне в домотканых одеждах, с холщовыми сумками на боках. Женщины в чеботах, с кульками на дрючках. Дети мал-мала меньше с трещотками и бубенцами. Одни опирались на страннические посохи. Другие бодро месили пыль босыми ногами. Третьи притоптывали лапоточками, распевая: "Уж я матушку-ракетушку разукрашу, распишу, я ей косу заплету, я ей ленту повяжу..." Впереди живописной группы вышагивал господин в бархатном сюртуке, широкополой шляпе, из-под которой ниспадали на плечи пышные, с сединой кудри. Это был известный арт-критик Федор Ромер, славный тем, что путешествовал по деревням и скупал крестьян, но без земли, а "на вывоз". Купленные им крестьянские семьи, включавшие глубоких старцев и грудных младенцев, содержались им в специальных ангарах, где крестьяне обучались ремеслам, учились лепить игрушки, расписывали матрешек, плели кружева, точили деревянные ложки, плели из соломки забавные сувениры. Нерадивых секли, старательных, наоборот, награждали. Теперь эта крепостная артель прибыла к ракете, расположилась вокруг белого столпа. Мастера извлекали из котомок и кульков орудия производства — кисти, краски, стамески, ножовки, готовились к творчеству.
— Видите ли, явления предстают перед нами такими, какими мы их созерцаем, а не такими, какими их сотворил Бог, — арт-критик Ромер, увидев в после Киршбоу благодарного слушателя, приступил к лекции. — Мы получили заказ от Министерства обороны и расписываем цветами и хохломскими узорами танки и гранатометы, что превращает их из оружия в артефакт. Не могли бы мы, господин посол, получить от Пентагона заказ на раскрашивание авианосца "Дуайт Эйзенхауэр" в стиле вятских игрушек? Мои люди справлялись с задачами и посложней.
В это время артель уже была готова к работе и затянула величальную песню: "То не кум, то не зять, то не сват, то не брат — то жених дорогой, он с невестой молодой..."
Бабы проворно покрывали ракету белилами. Подростки гвоздями делали прочерки, намечая контуры цветов и листьев. Крепостные художники, обучавшиеся у мастеров Федоскина, заполняли контуры алой, лазурной, золотой и зеленой краской. На глазах ракета покрывалась дивными узорами, зарослями роз, папоротников, спелых ягод. Это было чудо народного мастерства и умения. Все ликовали. Посол Киршбоу благодарил арт-критика Ромера, обещал похлопотать в Пентагоне и что-то энергично записывал.
Когда ракета от основания до вершины была покрыта цветами и напоминала огромную, стоящую среди полей хохломскую матрешку, явился сельский священник. Молоденький, рыжебородый, еще недавно атомный физик, теперь он служил Господу. В руках у батюшки было кропило и чаша со святой водой. Он стал ходить вокруг ракеты и брызгать на нее, пуская на солнце сверкающие водяные искры, приговаривая:
— Изыди, Сатана!.. Изыди, Сатана!..
Крестил ракету, изгоняя нечистую силу. В ответ из ракеты полетели населявшие ее нечистые духи. Первыми, взявшись за руки, вылетела троица — академики Келдыш, Курчатов и Королев. Все трое перебирали ногами, у Курчатова развевалась борода, а у Королева ветер задувал на спину помятый пиджак. Всех троих унесло в луга, где туманилась цветочная пыльца и кричали коростели. За ними вылетел первый отряд космонавтов во главе с Гагариным. Несмотря на печальный момент расставания, Гагарин лучезарно улыбнулся и сказал: "Поехали". Их всех унесло ветром, и они растаяли в луговом тумане. За ними вылетел Никита Хрущев, держа в руках туфлю, ту самую, которой колотил по трибуне ООН. Вслед за ним, изгоняемые батюшкой, улетали великие ученые, математики, металлурги, испытатели, каждый из которых был окружен математическими формулами, дифференциальными уравнениями, чертежами, схемами, начертаниями химических элементов. Все это кружилось, перевертывалось, улетало вдаль, навсегда пропадая среди цветущих трав.
Последним вылетал тощий, больной, с растрепанными волосами академик Кисунько — создатель противоракетной обороны Москвы. Изгнание сатаны завершилось. Удовлетворенный батюшка, внеся свою лепту в разрушение безбожного строя, удалился в родную деревеньку хлебать постные щи.
— Ну, как, господин посол, вы не устали? — любезно осведомился Есаул.
— Нисколько! — с воодушевлением воскликнул Киршбоу. — Я так люблю Россию! Хочу понять загадочную русскую душу! Но ведь "умом Россию не понять, аршином общим не измерить", не так ли?
Есаул не успел ответить. На луг с гиком выскочило трое мужиков — жилистые, кряжистые, смоляные бороды, красные рубахи. В руках топоры, зубы сверкают, сапоги в дегте. Заскакали вокруг ракеты — подпрыгивали, посвистывали, выдыхая жуткую разбойничью песню с припевом: "Эхма, Холмогоры-Хохлома!"
ЭТО БЫЛИ ПАЛАЧИ, призванные казнить ракету. Поплевали на руки, накинули на вершину веревку, поднатужились, натянули и с оханьем завалили огромную тушу. Налетели все трое, рубя топорами, сверкая сталью, гремя железом в шейных позвонках боеголовки. Голова отскочила, покатилась по лугу, ломая колокольчики и ромашки. Народ ахнул, увидев обезглавленное тулово. Палачи подбегали с разных сторон, врубались, кромсали плоть, хрустели костями, расчленяя, четвертуя, предавая мертвое тело страшной казни, как это делали их предшественники с Емельяном Пугачевым и Стенькой Разиным.
Скоро от ракеты осталась груда изувеченной материи, уродливые ребра, изломанные конечности. Палачи, потные, с мокрыми пятнами под мышками, вогнали топоры в колоду. Им подносили баклаги с пенной брагой, деревянные корытца с соленой капустой. Палачи жадно пили, проливая брагу на красные рубахи. Хватали щепотью кислую капусту, заедали, блестя зубами, стряхивая с черных бород соленье.
— Эхма, Холмогоры-Хохлома, — хмелея, произнес один, делая сапожками коленце.
И уже подбегали к обезглавленной расчлененной ракете мастера и ремесленники из артели Федора Ромера. Вырезали из обшивки веселые сувениры в виде шестиконечных звездочек, знаки зодиака, профили депутатов Государственной думы, поп-звезд и телеведущих. Потрошили боеголовку и из урана вытачивали скульптурки зверей, детские игрушки, бюстики именитых людей.
Начинался пир на весь мир.
Послу Киршбоу, как почетному гостю, поднесли деревянную братину с брагой. Он пил, нахваливал русский напиток. Давали отведать грибков, выращенных в ракетных шахтах. Салаты из морковки и свеклы величиной с небольшую избу, выросших на месте ракетных хранилищ и складов. Посол сначала отнекивался, а потом, захмелев, ел все подряд.
Когда пир завершился, и посол Киршбоу был готов спрятать книжицу с подробным описанием народных разносолов и яств, Есаул обратился к нему:
— Господин посол, вы могли убедиться, что вверенная мне Администрация держит свои обязательства перед старшим партнером США. Прошу вас, когда будете представлять записку в Госдепартамент, отметьте это обстоятельство и скажите, что мы готовы идти гораздо дальше. А именно — позволить американской морской пехоте установить контроль над российскими атомными станциями и другими объектами. Пусть госпожа Кондолиза Райе знает о моей лояльности. Мы бы смогли хорошо работать вместе.
— Я подумаю, Василий Федорович, — важно ответил посол. — Всё, что я сейчас видел, впечатляет.
В этот миг к послу подошла маленькая прелестная девочка в долгополом платье. Она была послана арт-критиком Федором Ромером, протягивала послу Киршбоу вырезанный из урана бюстик Джорджа Вашингтона.
— Нате на память. Дядечка Жора холесенький, добленький!
Посол Киршбоу извлек из кармана счетчик Гейгера, тронул безделушку. Прибор страшно затрещал и замигал.
— Спасибо, деточка. — Посол погладил дарительницу по русой головке. — Играй сама на здоровье.
Там, где лежали останки ракеты, вовсю орудовали крестьяне из соседних деревень. Разбирали титановую обшивку на корыта для гусей и свиней. Тащили обтекатели, чтобы крыть ими крыши дворов и сараев. Шпангоуты и опоры пригодятся на огородах, при сооружении заборов. Пора было возвращаться на корабль.
— Хочешь поехать с нами, милая девочка? — спросил Есаул, беря на руки маленькую крестьяночку. — На кораблике хорошо, интересно.
— Хотю, — согласилась малютка. — Колаблик холесенький, добленький.
Они возвращались на теплоход, усевшись в катер. Есаул держал девочку на коленях, загораживая от ветра, чтобы ее не продуло. На берегу, где еще недавно возвышался сияющий столп ракеты, теперь валялись бесформенные остатки с торчащими ребрами и позвонками. Словно на этом месте умер последний динозавр. Со всей округи с неистовым карканьем слетались вороньи стаи расклевывать падаль...