Авторский блог Владимир Семенко 03:00 22 января 2009

ПАТРИАРХ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЁН

НОМЕР 4 (792) ОТ 21 ЯНВАРЯ 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Владимир Семенко
ПАТРИАРХ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЁН

НЕОЖИДАННАЯ ДЛЯ МНОГИХ смерть Патриарха Алексия — один из многочисленных в последнее время сигналов о каких-то очень существенных тектонических сдвигах, происходящих в метафизической глубине истории. Когда пришла эта весть, многие, слишком многие явственно ощутили, как что-то оборвалось; и Церковь, все последние годы жившая своей особенной (хотя и не отделенной от остального общества) жизнью, вступает в тревожное и неизведанное, быть может, в новую смуту.
Вопрос о патриаршестве — есть вопрос о власти. Вопрос о власти для людей Церкви есть вопрос служения Христу и реальной, живой и действенной, связи со Христом. Ибо никогда и нигде никакая земная, человеческая власть не воспринималась Церковью сама по себе, как самодовлеющая. Подлинная власть, власть в собственном смысле есть дело Божие и богочеловеческое, но никак не только человеческое. "Дана Мне всякая власть на небе и на земле" (Мф. 28, 18), — говорит Господь. Дело же человека, будь то "начальник, носящий меч", или, тем более, архиерей, предстоятель Церкви, воспринявший от апостолов право "вязать и решить" — есть только служение. Служение Церкви — молиться, имея предстоятеля (предстоятель — тот, кто предстоит пред престолом); служение же царства, империи — носить "меч" государственной власти, используя его по назначению там и тогда, где и когда люди начинают жить явно не по заповедям, нарушая "добрые нравы" христианского общежития. В этих двух видах и формах симфонического богослужения — вся тайна и метафизика подлинной (то есть христианской) власти, освященной духом и буквой Писания, переданной нам бесчисленными поколениями спасаемых и ведущих ко спасению наших великих предков. Государь, восхищающий священное право Церкви — право душеводительства ко спасению — узурпатор и преступник перед Богом; но и Церковь, берущая в свои руки "меч" власти внешней, будь то военная сила, нажитое не без греха материальное богатство или пиар-технологии, совершает нечестие, ибо погрешает против высшей власти — власти Духа, перед которой всякая земная "сила" — прах и тлен и всяческая суета.
Когда Христос учил в Храме "как власть имеющий", — никто ведь силой не принуждал иудейских старейшин его слушать! Когда побиваемая и унижаемая Церковь победила в итоге языческий Рим, что было признано его последним апологетом ("Ты победил, Галилеянин!"), и побудила всю доселе языческую империю служить себе — разве эта духовная победа была достигнута при помощи какой-либо внешней "силы"? Преподобный Сергий, отец древнерусского исихастского возрождения, великий святой, стоявший у истоков знаменитой колонизации Северо-Восточной Руси, один из тех, кто заложил основы древнерусского благочестия — обладал ли он какой-либо "силой"? Ушедший от мира молитвенник и пустынножитель — был ли он отделен от мира людей? Что побуждало сильных мира сего, тогдашнюю "элиту", наравне с совсем простыми людьми притекать к нему и подолгу ждать мудрого и прозорливого слова этого смиренного чернеца, когда тому угодно было молиться или нести какое-нибудь послушание?
Это была — харизма святости, власть, данная от Бога (сам Христос говорит: "дана Мне"), которая бывает невыносима тем, кто такого подвига не прошёл и потому им не даётся, власть, перед которой всё внешнее — бессмысленно и беспомощно. Сердце, раскрытое для Бога и стяжавшее благодать Святого Духа — есть вместилище такой власти, перед которой склоняется всё; и именно оно, сердце преподобного и великого сонма наших святых, стяжавшее плоды подвига, было "в начале" возрождения, а всё внешнее: и военная сила, и социально-государственное строительство, и великая культура, — всё это, безусловно, важное и "необходимое", было все-таки вторичным и производным.
Между тем модернистский напор, явственно усиливавшийся весь последний год, но особенно — после смерти святейшего Алексия, на деле игнорирует эту суть, эту духовную сердцевину Церкви. Построения наших церковных модернистов насквозь пронизаны вопиющими противоречиями. Все разговоры о "сильной Церкви", об "антикризисном менеджменте", якобы необходимом нашей Церкви на "современном этапе", полны вопиюще мирского духа и потому в конечном счёте не выдерживают серьезной критики. Оправдываясь за "антикризисного менеджера", "миссионер всея Руси" дьякон-профессор А. Кураев, получив достойную порцию критики, стал распространяться о том, что "в кризисе", де, не Церковь, а современный мир. А раз Церковь живет в мире, то… Ключевое слово здесь, однако, совсем другое. Раз Церкви требуется "менеджер", стало быть, сама она (то есть церковная институция) мыслится по образу фирмы. Здесь сразу прослеживается явная ересь — экклезиологическое несторианство. Если Церковь — фирма, то, стало быть, церковная институция как бы отделяется в этом суждении от собственно Церкви, Церкви мистической, от Тела Христова, в котором действует сила Божия. Ибо ни в каком совете директоров благодать Божия непосредственно не проявляется, во всяком случае, по православным понятиям. Это всего лишь бизнес. Здесь модернист сразу изобличает себя, сразу демонстрирует, что Бог и сила Божия, то есть благодать, всегда подаваемая открытому и любящему сердцу — лишнее в его построениях. Далее, поскольку цель грамотного менеджмента — всегда успех (а наши церковные модернисты просто зациклены на "совместимости христианства с богатством и успехом"), ясное дело, что фирма "Патриархия и К°" должна быть непременно успешной. Если фирма неуспешная, значит менеджер плохой, и наоборот. Однако, по элементарным (и общеизвестным) законам рынка, успешная фирма — значит ликвидная. Любой экономист знает, что если вы не можете успешно ликвидировать свое предприятие, то есть выгодно продать его, то оно, значит, никакое не успешное. Ведь цель бизнеса — прибыль, а какая же у вас может быть прибыль, если ваши акции никому не нужны? Ликвидность — главный признак успешности. Это азы экономики. Так кому и за сколько эти люди хотят продать нашу Церковь?
"Модернизаторам на основе традиции" видится выбор лишь из двух возможностей: либо старая, замшелая, верная традициям Церковь отвоевывает в так называемом "современном мире" свой маленький, особенный, "независимый" мирок ("гетто"), либо она становится достаточно органичной частью этого мира, говоря о Христе, о вере на понятном миру языке. Для этих людей принципиально не стоит вопрос, бывший неотделимым от жизни древней Церкви, — вопрос о том, чтобы властно навязать "миру" свой язык, чтобы стать ядром христианской альтернативы, христианского альтернативного миропроекта, дать новый толчок тому процессу, который стремятся начать лучшие люди Запада — религиозному возрождению.
В нынешнем "православном" модернизме, беспомощно повторяющем зады западной мысли и практики 60-х—70-х годов ХХ века, давно уже приведшей западное христианство к практически полному вырождению, изначально отсутствует понимание того, что внутри самого христианства, в его духовной, метафизической глубине существует альтернатива апостасийной скверне "современного мира", в свое время не использованная в истории.
Мировоззрение модернистов, столь часто излагаемое в жанре "ораторского богословия", представляет собой поистине целую систему противоречий, подтверждая сокровенную суть церковного модернизма и либерализма как "ереси всех ересей". Так, постулат о максимально широкой и действенной влиятельности в этом мире чаемой "сильной Церкви" парадоксально сочетается у них с постоянно декларируемым тезисом о "многополярности", где Церковь и, по идее, порождаемый ею уклад мыслятся вполне в духе постмодернистского "плюрализма" — лишь как один из равноправных участников общемирового "диалога культур". Таким образом, непрестанные, повторяемые как обязательная ритуальная мантра, разговоры о "миссии" (ради которой нас убеждают пожертвовать слишком многим в нашей православной традиции) в действительности изначально предполагают, что максимальная "открытость" ("миссионерская установка"), упор на количество, а не на качество обращаемых, в конечном счете, тем не менее, отнюдь не приведет к тому, что Церковь станет, как в Средние века, мировым цивилизационным лидером; иначе — какая же "многополярность" и, стало быть, равноправие "полюсов"?
ЧТО БЫ НИ ГОВОРИЛОСЬ модернистами о "нашей победе", вся логика их подхода основана на том, что апостасия мыслится ими в конечном счете как неостановимый процесс; поэтому "миссия" в их исполнении и заключается, как мы сказали, во встраивании в апостасийный мир, а не в радикальной борьбе с ним; таким образом, модернисты, хотят они того или нет, признаются они самим себе в этом или нет, реализуют фундаментальнейший историософский принцип — отождествляют апостасию и историю. Filioque и уния, великая схизма 1054 года и восстание гуманизма; замена Богочеловечества и его духовного аналога — обожения — антропоцентризмом, ренессансная "эмансипация человека от Бога" и Реформация; революция и погром Церкви, падение монархии и российский большевизм — были, значит, предопределены? А как же свобода и ответственность? Разве апостасийные процессы, какие бы ни действовали в них закономерности, изначально порождены не злой человеческой волей? Разве Бог ответственен за наше отпадение от Него? А раз свобода существует, и никакой предопределенности в том, что христианская цивилизация вступила на путь апостасии, нет, значит, в принципе всегда есть возможность для покаяния и смены пути погибели на путь спасения, и не только для отдельного человека, но и для всего народа. Но это возможно лишь в том случае, если народ видит для себя в истории и жизни не заслоняемую ничем высшую духовную перспективу. У модернистов, к сожалению, не возникает совершенно естественной мысли о возможной вариативности истории (иначе ведь придется признать в истории одну лишь сплошную закономерность и полное отсутствие фактора свободы), о том, что закономерность развития, порождаемая ложным метафизическим выбором, отнюдь не абсолютна, поскольку самый выбор может быть изменен волевым усилием народа Божия, и "прогресс" современного человечества в сторону апостасии и погибели может смениться движением ко спасению, пусть это и не принесет народу чисто земного, материального процветания. В своих последних основах это, в сущности, очень пессимистический взгляд.
В то же время агитационно-пропагандистские тексты модернистов полны совершенно неоправданным социальным оптимизмом; вопреки слову Христа, они верят (или делают вид, что верят), будто возможно "проповедать Евангелие всей твари" — и преуспеть, всех сделать христианами. Однако в силу того, что мера христианства, предлагаемая ими миру, сильно занижена, эта утопия выглядит как очень опасная и реально достижимая; вопрос только в том, насколько велика общность между этой чаемой модернистами "христианизацией" мира и реальным историческим христианством.
Пресловутая "закваска", которую христианский модернизм настойчиво предлагает миру, на поверку оказывается всего лишь сахарным сиропом или сладкой пилюлей, которой представители этого столь бурного и шумного течения пытаются подсластить апостасийный яд "современности". Всё равно ведь умрем, так хоть сладко будет… Недаром один из них сравнительно недавно так яростно защищал эвтаназию. Это мировоззрение, ощущение истории, мира и себя в истории и мире — более чем далеко от духовной трезвости. В конечном счёте, у модернистов нет серьёзного, подлинного чувства истории, всей её трагической метафизической глубины, трагичности самого факта нашего бытия, у них нет непосредственного, живого ощущения неизбежной конечности этого мира, а значит, и подлинной любви ко Христу и жажды соединения с Ним в "жизни будущего века". Всё это побуждает нас задать себе и другим очень простой и очень страшный вопрос: А ВЕРЯТ ЛИ ОНИ В БОГА?
Последнее и самое главное противоречие православного модернизма, трагикомический парадокс, в котором, как в фокусе, сходятся все внутренние противоречия этого движения, очень просто и лежит на поверхности. Когда модернисты говорят о том, что наше "вступление в глобализацию" неизбежно, и нужно, де, учиться действовать в этих новых условиях, они словно не замечают очевидного. Глобализм, как специфический, постмодернистский ответ на кризис секулярного модерна, в наши дни не просто сам испытывает серьезные трудности — он буквально рушится на наших глазах! Всё больше стран и народов, которые, вполне успешно используя современные технологии (не полит-, а просто технологии), то есть периферийные достижения модерна, решительно восстают против первого главного принципа глобализма — объединения мира на основе неолиберальных стандартов, на основе воинствующего безбожия, и мусульмане показывают в этом протесте всем остальным достойный пример.
Когда в сентябре прошлого, 2007-го, года я выпустил свой "Призрак Второго Ватикана", я попытался в этой работе спрогнозировать ближайший ход событий и описать достаточно простую технологию, при помощи которой церковные модернисты пытаются сформировать для себя новую, "современную" и (по аналогии) — "не слишком церковную" паству, старательно выталкивая в раскол церковно-консервативное большинство. Более подробно, на конкретном и общеизвестном примере эта технология описана мною в работе "Церковные качели". Тогда я отнюдь не рассматривал свою работу как что-то сверхважное. Потом был целый поток замечательных публикаций о церковном либерализме и модернизме и других авторов. Дальнейший ход событий показал, что мы затронули какой-то очень важный и до поры до времени скрытый нерв подспудных движений внутри самой Церкви. Если бы все ушаты виртуальной грязи, вылитые на нас "политправославными" апологетами церковного модернизма, собрать в какую-нибудь большую ёмкость, в ней можно было бы утопить немало народу. Тогда нам казалось, что время еще есть, ибо час "Х", которого с нетерпением дожидалось либеральное лобби — смерть Святейшего Алексия. Этот час настал значительно раньше, чем мы думали. И это, пожалуй, — единственное, в чем мы крупно ошиблись.
НА ФОНЕ ПОИСТИНЕ БЕШЕНОЙ активности модернистов — чего же мы, верящие в Церковь и ее духовную власть, можем ожидать от будущего Патриарха?
Прежде всего, разумеется, того, что он станет достойным продолжателем дела почившего Предстоятеля и не допустит в Церкви радикальных реформ, то есть, попросту говоря — твердой и неподкупной верности Традиции. Мы ждем, что новый Предстоятель будет достойным и богоугодным молитвенником за всех верных чад Церкви, за многострадальную Русскую Землю. Мы с упованием и твердой верой в Промысел ожидаем, что он будет мудрым управителем Церкви, охранителем ее устоев, догматов и канонов, её богослужебного строя, этого "неба на земле", оставленного нам в наследство нашими предками, которое связывает нас с нашей славной историей и с вечностью.
Но осмелимся высказать дерзновенную мысль, что в нынешней непростой и, скажем откровенно, переломной ситуации всего этого будет всё-таки мало. В этот судьбоносный для Родины и Церкви час не забудем, что в отсутствие монархии власть Патриарха — единственная, чья легитимность восходит не просто к воле народа, но непосредственно к воле Божией. Власть Церкви — есть власть Самого Христа. Но как быть с тем, что на протяжении многих столетий православная Церковь жила и несла людям Слово Божие, открывала им путь спасения через духовное делание и благодать таинств, будучи охраняема государственным мечом "удерживающего", живя и действуя в теле империи? Не только святые отцы и апостолы, но уже Сам Христос свидетельствует о том, что всякая подлинная власть — от Бога, даже если это власть языческого государя, не просветленного единой истинной верой. Пилат говорит Христу: "Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?" (Ин. 19, 10). "Имею" — это чисто языческое понимание власти как самодовлеющей силы (власть по праву сильного во всём её первобытном ужасе). Христос отвечает: "Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше" (Ин. 19, 11). Не просто "имеешь", но "дано". Власть — не "сила", а то, что дано от Бога. Мало кто задумывается о том, что здесь Господь, идущий на Крест, свидетельствует о богоустановленности власти отнюдь пока еще не "воцерковленной" империи (власть прокуратора производна от власти императора), и только поэтому, не оправдываясь от иудейских наветов, смиренно отдает Самого Себя в её руки! Таким образом, первым "миссионером", указавшим древнему "начальнику" на божественное (а отнюдь не самодовлеющее) происхождение его власти, был Сам Христос! Затем уже апостол Павел настойчиво требует суда у кесаря, чтобы перед лицом империи засвидетельствовать Благую Весть о Христе. Гонимая и попираемая перед лицом языческого Рима, древняя Церковь не "встраивается", но, по образу Христа, говорит как "власть имеющая" и только потому побеждает, воцерковляет империю.
"Православного царства уже никогда не будет", — вещают модернисты, ничтоже сумняшеся забывая, что православное царство — есть. Корона православного монарха не упала вместе с головой царя-мученика, но носима Самой Пречистой, что явлено в обретении иконы Божией Матери "Державная" сразу после отречения Николая Александровича. Эта корона, по вере православного народа, хранима Приснодевой для будущего государя возрожденной Святой Руси.
Клерикализм, идеология "сильной Церкви", есть путь в никуда, к историческому поражению Православия, ибо отречение от освященной многовековой традицией имперской парадигмы государственного строительства православной России неизбежно приведет к вписыванию церковной институции в качестве второстепенного и беспомощного придатка в глобальную систему безбожной мировой власти. Монархизм, чье бесспорное духовное превосходство над демократическими формами государственного устройства подтверждено и "Основами социальной концепции РПЦ", как духовный ориентир и принцип, не имеет позитивной альтернативы.
Поэтому мы ждем от нашего будущего Патриарха, который, несомненно, будет явлен нам Богом из сокровенных глубин кающейся и грешной России, что, обращаясь к нынешним носителям государственной власти (каковы бы они ни были, про них во всяком случае нельзя сказать, что они стопроцентно плохи), он напомнит им о том, что есть подлинная власть. Мы ждем, что наш новый Патриарх как духовный лидер нации обратится и к внешнему миру с властным словом предостережения и вразумления. Перед лицом полного банкротства безбожного глобализма Россия под духовным водительством нового Патриарха призвана напомнить миру о христианской, православной альтернативе. Будет ли это напоминание услышано? Бог весть! Но в том, чтобы его высказать и принести миру живое свидетельство о единой истинной вере — и заключается подлинная миссия будущего Предстоятеля нашей Церкви — Патриарха последних времен.
Публикуется в сокращении. Полный вариант статьи можно прочитать на портале православного информационного агентства "Русская линия" по адресу: http://www.rusk.ru/st.php?idar=105599
1.0x