НИ В ГОРОДЕ БОГДАН, НИ В СЕЛЕ СЕЛИФАН

НОМЕР 16 (752) ОТ 16 АПРЕЛЯ 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Андрей Фефелов
НИ В ГОРОДЕ БОГДАН, НИ В СЕЛЕ СЕЛИФАН
Продолжение. Начало в № 6.
Оглядываясь в баснословный ХХ век, мы видим несколько гигантских, неподдающихся элементарному анализу, глубинных драматичных процессов, часть из которых далеко не закончена. Один из таких — есть великий, страшный, во многом неизученный, и подобный резкому рывку процесс форсированной урбанизации русских.
В прошлом веке русский человек словно обогнал свое естественное историческое время. В массе своей он смело шагнул из одной социальной и культурной среды в принципиально иную. Шпенглер сказал бы: "Переход от культуры к цивилизации..." Физик уподобил бы происходящее переходу вещества в новое агрегатное состояние со скачкообразными изменениями всех свойств и параметров оного. Счастливый же путешественник, богатый любитель дайвинга и подводной охоты сравнил бы такой процесс со смертельно опасным стремительным подъемом аквалангиста из морских глубин к поверхности, когда скачок давления вызывает мучительную кессонную болезнь.
ЗАКОЛДОВАННОЕ ЦАРСТВОрусской деревни, подмороженное трехсотлетним крепостным правом, освященное тысячелетней традицией, было распечатано русской революцией. Копившийся веками потенциал вырвался на свободу и дал свою сказочную энергию новому строю. Крестьянские мифы и общественные уклады со временем наполнили собой советский проект. Этого не могли предусмотреть многие из авторов большевистской модер- низации. Зато это прекрасно понимал и чувствовал вчерашний крестьянин Иосиф Сталин. Он канализировал, направил на турбины развития бьющий из деревни фонтан национальной энергии.
Но можно сказать и так: деревня была обобрана социально, материально, антропологически — и её силами и соками, на её руинах была создана крупнейшая военная, индустриальная и культурная держава мира. На костях русской деревни строились заводы-гиганты, молодые города, армия и советская наука.
Как писал рано ушедший брянский поэт Николай Мельников: "Поставьте памятник деревне…"
Отрыв от земли произошел буквально. Небо наводнили эскадрильи самолетов, за штурвалами которых сидели крестьянские дети. Апофеозом стал случай, когда сын сельского плотника взмыл над матушкой-землей, да так, что пробил твердь небесную и вышел в черный космос. То был наш советский Георгий Победоносец, устроивший Красную Пасху 12 апреля 1961 года.
Русское крестьянство — сильный, полнокровный слой. Целый слой, исполненный жизненной стойкости, и наравне с явным прагматизмом, заряженный жертвенной этикой, способный терпеть и подчиняться. Отличающийся дисциплинированностью и способностью к самоограничению.
Потребности русского крестьянина были малы, а силы и таланты велики. Только русское крестьянство могло дать необходимый ресурс и для индустриального рывка, и для победы в Великой войне.
Там, на фронтах Второй мировой, во многом был израсходован запас прочности русского мужика.
Наблюдая сегодняшнее "китайское чудо", часто вспоминаешь СССР 30-х годов. Условия другие, но темпы промышленного развития и урбанизации анало- гичны. И думаешь, обрывая себя на полуслове-полувдохе: "Если бы не война..."
Конечно, всё не так просто. И сталинские "высотки" в Москве, построенные полвека назад, напоминают не только сказочные соборы и терема, но и украшенные сложным орнаментом "архитектоны" Малевича. И архитектурные изыски позднего сталинизма отсылают уже не к "русской Элладе" и даже не к имперскому Риму, но уводят в мескалиновые сумерки изразцов и орнаментальных полей.
Навсегда покинув колыбель деревни, Россия оказалась окончательно вовлечена в европейское историческое время. Говоря языком Чаадаева, для нее началась "подлинная история". В то же время огромная часть русского народа оказалась "ни в городе Богдан, ни в селе Селифан". Россия снова трагически зависла между Гоголем и Гегелем.
После Сталина урбанизация только ускорилась. Процесс обрел лавинный характер. С 1959 по 1989 годы городское население России выросло на 76%.
При этом урбанизация носила поверхностный, скороспелый характер. Население, бегущее в новоиспеченные промышленные центры, испытало социально- культурный шок. Были задеты основы культуры, начались неуправляемые процессы общественной деградации.
Возникла психология промышленных общежитий, возникли барачная этика и эстетика. Возник поселок городского типа при заводе-монстре.
Впоследствии советское промышленное поселение приобретет архетипические черты и станет предметом шуток и многих порицаний. Образ отравленного города при заводе, где плодятся нравственные и физические уроды, до сих пор кочует по лентам интеллигентского перестроечного кинематографа. Хотя сегодня, вспоминая о таких городах, впору пугать не плохой экологией, но массовой безработицей, остывшими домнами и разбитыми дорогами.
Так или иначе, мобилизационный тип урбанизации, которая иногда велась чуть ли не насильственными методами, был примером социальной металлургии. В городках при предприятиях, в поселках городского типа выплавлялся новый индустриальный тип поселения. В Сибири и на Дальнем Востоке города в 70-е годы сеялись, как жемчуг на бархат. Это были даже не совсем города, но выстроенные в ландшафте макеты оных. Они создавались как будто бы наспех и были лишёны полноценной городской структуры. На болотах и других неудобиях возникали города-времянки и города-базы при месторождениях.
Созданный в европейской России агро-индустриальный комплекс тоже требовал быстрого строительства, что привело к формированию особого маргинального типа культуры там, где "уже не деревня, но еще не город".
Смешанный тип культуры доминирует и в крупных центрах, и, пожалуй, даже в Москве.
Сегодня не такая уж редкость видеть на остановке троллейбуса в центре города хорошо одетую женщину, непринужденно лузгающую семечки.
А так называемый "промежуточный тип поселений", проклинаемый свежевыпеченными любителями антикварной старины и "кривых улочек Арбата", тем более должен стать предметом пристального изучения и глубокого осмысления. Огульное отрицание, отторжение этого неприглядного, неласкового образца человеческого общежития не является конструктивным. В условиях кризиса мегаполиса, а значит — кризиса самой идеи сверхкрупного города, — необходимо задуматься об альтернативах.
Ученый-теоретик социологии и градостроительства Глазычев описывает поселок городского типа как "советскую слободу", где были "представлены элементы патриархальной культуры, роднящие ее с деревней, и элементы "фабричной" культуры и мещанского фольклора, в которых чисто внешне присутствовали ценности культуры центров крупных городов".
Во всяком случае, велика необходимость теоретической базы в деле моделирования дальнейших процессов, идущих в России в сфере расселения и градостроительства. Желание власти в своих планах и разработках плясать от сиюминутных потребностей граждан не позволяет сформировать стратегические подходы, способные мобилизовать имеющиеся ресурсы и "перепрыгнуть" в новое социальное время.
ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБЩЕСТВАхорошо видна на примере поколений в одной семье. Условно говоря: крестьянские дети дали жизнь обывателям, которые родили потребителей.
Любопытно, что оторванный от природы обыватель-горожанин, усвоив от родителей основные навыки социального поведения, потерял дедовские крестьянские мифы мироздания. Сакральная компонента жизни или исчезла, или была спрятана под возом забот. От отцов передалась крестьянская практичность, но не этические нормы.
Практики, накопители-обыватели стали и вправду той мелкобуржуазной стратой, о которой писал Ленин. Условные внуки — эти маугли большого города — осуществив положенный протест против очевидной бездуховности пап и мам, в результате стали чистыми потребителями, стремящимися к "респекту" и "стандарту". Усредненный, безликий тип жителя мирового города стал идеалом нового поколения. Их прадеды, живя в рискованной зоне Средней полосы, могли своими руками прокормить себя и еще десять человек. Эти же лишены малейшей автономии, материально, информационно, духовно зависят даже не от государства, но от некой мировой системы, экспортирующей нормы поведения, товары и услуги.
Эти три социальных возраста, конечно же, с большой долей условности, можно привязать к элементарной триаде "деревня—город—мегаполис".
Хотя вряд ли с каждым типом можно столкнуться в его чистоте. Даже самая обычная московская свадьба представляет собой странный сгусток атавизмов сакральной традиции и новомодных западных веяний. Профанирование древних обрядов иногда выглядит трогательно, иногда страшно. Все зависит от наличия деревенских родственников, "бабушек", которые остаточным чувством еще могут наполнить мертвые формы. Но и это скоро исчезнет. Неужели главными учебниками жизни станут глянцевые журналы и голливудские фильмы?
Сталинские постройки украшали не только обильные растительные орнаменты, но и скульптуры — изображения спортсменок, крестьян, воинов и ученых. Теперь эти немые свидетели великой эпохи смотрятся экзотически. Но когда-то при мощи этих образов формировался общественный идеал.
Еще совсем недавно телевидение и кинематограф воспевали типы бандита и проститутки, по сути, призывая равняться на них новое поколение. Но и это, слава Богу, прошло.
Какая сегодня Россия? Ясно, что не страна мечтателей и героев. Но кого?
На этот вопрос надо ответить без снобизма и без претензии к власти, которая никак не может решить: кого из нас слепить. Ибо власть решает не все. Иногда кажется, что она не решает ничего. И в этом ее главное властное полномочие. Так кто же мы в основной массе, в идеале?
Настоящая эпоха отмечена серьезными разночтениями. Проблески надежды, как кораблики, плывут по морям отчаяния и уныния. Восторженные реляции, победные сводки несутся над разоренной, угнетенной страной. Одни предрекают близкий и неминуемый кризис. Другие же, в ожидании чудес, слышат мягкую поступь нового венка. В России все окончательно запуталось. И не только количество президентов страны не поддается исчислению. Ведь и жизнь рядовых граждан загадочна. В отличие от звезд эстрады и шоу-бизнеса, народ законспирирован, быт его скрыт и зашифрован.
Сегодня России не суждено выбирать между городом и деревеней. Вряд ли такой выбор был возможен и в прошлом. Деревня закончилась. В ХХ веке была принесена в жертву богам индустрии… Но не закончились русская нация, русская культура, русская цивилизация. По-прежнему сияют божественной красой, незримо влияют на наши души картины русской природы. И даже в недрах мегаполисов прорастают знакомые образы родимого ландшафта и приметы национального идеала.
Идёт процесс создания среды, культуры, и он не завершен и неоднозначен.
Сожженные уклады не списать на какой-то абстрактный прогресс. Речь идет о нашей судьбе, о наших родных пепелищах.
Благоговейно помня о них, можно приступать к исчислению антропологических и экономических аспектов новой жизни в России.
Где будут жить наши дети и внуки? В поселке городского типа или в селе мегаполисного вида? Есть необходимость — ради потомков — во всем этом разбираться. Формулировать проблемы. Ведь без ответов на эти вопросы нам никак не обустроить Россию. Без выработки основных градостроительных принципов, в отрыве от них невозможно сформулировать рабочую концепцию русского дома, о которой стало модно говорить последнее время.
КОГДА-ТО ДЕРЕВНЮ ОБВИНЯЛИв бескультурье, а город — в разврате. Но речь, конечно же, шла о разных культурах, в которых действовали свои этические нормы и принципы общежития. Об этом достаточно долго можно говорить, однако любопытен другой вопрос: "Чем культура города отличается от культуры сверхгорода?"
Ведь мегаполис — это в каком-то смысле город через силу, город по инерции. А на самом деле — это уже антигород.
Большая концентрация людей, сидящих друг у друга на головах, не маркирует город как таковой. Слово "город" происходит от огорода, частокола, крепости. Но ясно, что город — не только стены и не только постройки внутри них, но и люди, объединенные общими традициями и жизненными установками. Маркс называл город "самостоятельным организмом". Вряд ли современный мегаполис можно уподобить живому организму.
Он как раз-таки характеризуется механическим соединением разнородных элементов. Это такой гигантский часовой механизм, который все чаще и чаще дает сбои.
Когда Москва перестала быть городом и превратилась в антигород? Возможно, именно тогда, когда изжили себя, скукожились массовые гуляния. Конечно, и сегодня, скажем, в День города, жидковатые толпы прогуливаются по центру, питаются мороженым, настороженно посматривая на лужковскую бутафорию. И сейчас часть жителей собирается "смотреть салют с моста". Но атмосфера общего праздника исчезла, как исчезли кулачные бои, вербные ярмарки, парады физкультурников и праздничные демонстрации. Потеряли свое значение ипподром и Птичий рынок. Первый превратился в элитный клуб, второй — в "склад животных" за линией МКАД.
Исчезло то, что не купишь за деньги и не выпишешь из-за границы. Речь идет о духе города. А плохое качество городской среды, фантастические пробки, архитектурные бреды, экология и социальные язвы — это только рама, внутри которой пугающая пустота.
Большой город не формирует, а разрушает. Идет процесс размывания городского жителя.
Да, гравитация современной Москвы чудовищна. Ее сила вовлекает в свою орбиту тысячи иностранных мигрантов и жителей провинции. В процессе её безудержного расширения, в её котле исчезают деревни, малые города-спутники, становясь районами и микрорайонами.
Как черная дыра, втягивает она окружающее пространство. На автомобиле из Москвы физически трудно выехать. В дневное время суток автомобилист может потратить несколько часов для того, чтобы, наконец, покинуть столицу. В Москву трудно и въехать.
Иррациональный античеловеческий принцип функционирования московского мегаполиса характеризуется напоминающим помешательство двухтактным импульсом: утром от окраин — к центру, вечером — обратно. На эти "простые дви- женья" тратится львиная доля индивидуального времени и социальной энергии.
В современном обществе категории пространства теряют человеческое измерение, и их значения все больше зависят от работы транспортных и коммуникационных систем. Если последние не справляются с нагрузкой, то наступает момент произвольного выстраивания пространственно-временных связей.
Перегруженный разбалансированный город создает атмосферу шизофрении. Социально-психологические последствия пробок автотранспорта до сих пор не изучены. Как не изучены законы их возникновения и "рассасывания". Таким образом, мегаполис, функционирующий как механизм, в большой степени генерирует хаос. Таким же генератором хаоса является борьба субкультур в рамках мегаполиса. Противоречивая и сложная внутренняя структура любого крупного города в режиме "антиполис" преобразуется в систему анклавов. И если у бывших жителей российских сельских районов адоптация к городу идет болезненно и медленно, то как же себя чувствуют представители иных культур, носители другого языка? Именно современный антиполис способствует увеличению слоёв, которые не участвуют ни в современном производстве, ни в современном потреблении, что характеризуется учеными как "ложная урбанизация". Проблема мигрантов и гастрабайтеров лежит не только в национальной и психологической плоскостях. Это системно, социально обособленный, не включенный в общественный формат слой. Для их интеграции и "абсорбции" требуется другой вид социума, основанный на других принципах.
Стало притчей во языцeх, что городской житель не знает своих соседей по лестничной клетке. Стремление к обособлению, в предельности есть тяга к одиночеству. Одиночество в огромном переполненном людьми городе — лейтмотив многих литературных произведений Запада.
Мой друг рассказывал, что где-то с середины 70-х годов поведение пассажиров электричек резко изменилось. Если раньше, зайдя в полупустой вагон, люди стремились подсесть к кому-либо, чтобы начать разговор и таким образом скоротать дорогу, то теперь каждый стремится к обособлению, занимает пустые отсеки.
Антигород убивает — убивает дух и плоть. Стихийное бегство жителей Москвы в сельскую местность, в Россию не раз было описано на страницах "Завтра". Основная мотивация — спасать детей. Вывозить их из зоны хаоса и абсурда. Но это обеспеченные или способные хорошо сдать свою московскую квартиру. Для всех остальных еженедельное мучительное бегство на дачу, в садовые товарищества, в дома, обшитые американским сайдингом. Дачная формула реабилитации — отголосок советского уклада. Шесть соток на болоте, которые удается окультурить на выходных, не "окупают" пять дней вращения по трекам и ад пятничных пробок.
АНТИПОЛИС КОНЦЕНТРИРУЕТ финансы и структуры управления бизнесом. Быстро и хорошо заработать можно только здесь. Реализоваться можно только через Москву. Как гигантский сепаратор, отделяет богатых от бедных, успешных от неудачливых. Он для тех, кто, напрягая рассудок и волю, поступились совестью. И для тех, кто, не выдержав гонки, отступил и упал на дно.
Все невидимые и неявные деяния людей отражены в колорите, в архитектурной интонации мест их проживания. На сверхбольших городах лежит каинова печать змеи, пожирающей свой хвост. Мегаполис — самоед. Он изжил себя как вид организации человеческих поселений. Он все больше окукливается и работает исключительно на себя, вращая в своих кольцах заколдованные миллионы.
Храм на кромке мегаполиса напоминает фабрику церковных обрядов — столь велик размывающий устои поток нуждающихся жителей спальных районов. Общая исповедь, коллективное крещение сразу многих младенцев, отпевание нескольких покойников, венчание десятков пар. Таковы странные реалии московского уклада.
А что такое московские рынки, как не отдельные маленькие страны со своим правительством, армией, языком и судом?
Все названные тенденции усиливаются, а сам город разрастается. Какие еще причудливые формы приобретет его структура? Какие сюрпризы готовит этот реактор сбалансированного хаоса?
Москва обозначила этот путь. Другие "миллионщики" России идут вслед за флагманом. Неужели вскоре и Питер, и Нижний, и Казань станут столь же не приспособленными для нормальной жизни местами, как Первопрестольная?
Десятки ученых, которые занимаются проблемой расселения, ведут свои разработки профессионально, но голоса их еле слышны. Как приспособить реальность к параметрам жизни русского человека в наступившем веке? Как минимизировать потери и создать новое?
Известно: большинство граждан России живут сегодня в плохих панельных домах. Каков может быть русский дом сегодня? Какой тип поселения придёт на смену сверхгороду?
На все эти вопросы мы ждем ответов от социологов, строителей и архитекторов. Приглашаем их к разговору. В следующих номерах предложим свою модель, а точнее, версию развития принципа расселения.
Окончание следует