СМЕРТЬ «ВСЕЧЕЛОВЕКА»

НОМЕР 13 (749) ОТ 26 МАРТА 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Владимир Винников
СМЕРТЬ «ВСЕЧЕЛОВЕКА»
Георгий Гачев: попытка некролога
Всю свою жизнь Георгий Дмитриевич Гачев был "человеком Достоевского" — словно бы сошедшим со страниц "Братьев Карамазовых" или "Дневника писателя". Очень просто себе представить: вот, услышал он, юный отрок, сын болгарского отца-коммуниста и еврейской мамы-музыковеда, некий "глас трубный" о "всеотзывчивости" русского человека, воплощенной в поэзии Пушкина, — и решил стать "Пушкиным русской философии", "всеотзывчивым всечеловеком", растворить себя, подобно Протею, в едином мировом континууме, где всё соседствует со всем, — в "большом времени смыслов", по Михаилу Бахтину, тоже (и в немалой мере) "человеку Достоевского".
Самое интересное, что, решившись на такой шаг, Гачев — наверное, сам того не ожидая — оказался в весьма странном для современного человека мире, присмотревшись к которому, постепенно разглядел в нем совершенно "досократический" мир великих стихий древности: земли, огня, воздуха и воды, — то или иное понимание которых создает "доевангелические", чисто "ангелические" национальные "образы мира", его "космо-психо-логосы".
Узнаванию этих образов "наощупь мыслями", их сравнению и классификации была посвящена весьма значительная часть его творческого наследия. Впрочем, "всечеловека" Георгия Гачева занимал не только "национальный вопрос" — его интересовали особенности любых человеческих общностей, начиная от соития и заканчивая такой абстракцией, как научные дисциплины.
При этом собственные "протейство" и "всечеловечность" Гачева парадоксальным образом оставались той основой (или тем ключом), которой мысленно преодолевались любые перегородки между людьми, а, например, фундаментальная "псевдоантичная" дихотомия Эроса и Танатоса легко преобразовывалась во вполне христианскую троицу Эроса—Танатоса—Логоса, любви к людям Бога-Слова, прошедшего через смерть к Воскресению.
Этой, вне всякого сомнения, великой (но мысленной) инициацией "юродствующий философ" Гачев как бы повторил весь архетип развития человеческой мысли (логоса же!).
Получился философский эксперимент длиною в собственную жизнь — вроде бы играючи, вроде бы "не всерьёз", вроде бы зачастую даже за гранью "приличий" и — более того! — "здравого смысла". Но, по конечному-то итогу, как выясняется, никакого "постмодернизма" там не было и нет, а все "мыслежизни", созданные Гачевым, именно единой "мыслежизнью" и являются — без всякой "мыслесмерти".