ЖИЛИНСКИЙ — ОЛИМПИЕЦ РЕАЛИЗМА

НОМЕР 49 (733) ОТ 5 ДЕКАБРЯ 2007 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
ЖИЛИНСКИЙ — ОЛИМПИЕЦ РЕАЛИЗМА

Вглядываясь в картины Дмитрия Жилинского, будь то "Гимнасты СССР", "Человек с убитой собакой" или "Тайная вечеря", ловишь себя на противоположных впечатлениях: непосредственность безмятежного, даже рассеянного взгляда соседствует едва ли не с детективным интересом к деталям и интеллектуальной утонченностью. Действительно, что это — картина, увиденная глазами полусонного ребенка, возвышенное созерцание или глубокий оттиск бытия, в котором глаз различает все подробности графических деталей? Мир правдоподобный и одновременно — зеркально отраженный, цельный и при этом — дробный, немой и вместе с тем — многозначный.
Дмитрий Жилинский признается, что подолгу — месяцами, а то и годами прорисовывает свои картины, добиваясь их пластической завершенности. В этой работе он видит признак подлинного искусства, высокая планка которого на века была задана древними мастерами. Но не устает повторять: "Жилинский — реалист", и твердо следует этому убеждению, подыскивая те ракурсы современной жизни, которые на полотне способны достичь "олимпийского" скульптурного совершенства и высокого интеллектуального полета. Недаром среди самых знаменитых его работ "монументальные" портретные группы — "Гимнасты СССР", "Весна Художественного театра", серия портретов отечественных композиторов XX века, украшающая фойе Московского международного Дома музыки.
Его произведения оставляют вопрос: можно ли по-микеланджеловски, "на века", запечатлеть современность, сделав ее причастной великому прошлому культуры. Ответом служат сами картины — приглядитесь, узнаете ли вы в них реалии наших дней.
В этом году замечательный художник, действительный член Российской Академии художеств, народный художник России, лауреат Государственных премий Дмитрий Дмитриевич Жилинский отметил свое 80-летие. Его картины известны во всем мире — персональные выставки художника проходили в Роттердаме, Риме, Милане, Болонье, Генуе, Хельсинки, Барселоне, Мадриде, Париже, Москве. Живописные полотна мастера украшают собрания крупнейших российских музеев, в том числе Государственной Третьяковской галереи и Государственного Русского музея, зарубежных музеев и частных коллекций.
"ЗАВТРА". Дмитрий Дмитриевич, вы — один из самых известных современных живописцев, часто обращающихся к жанру портрета. Власть имущие и "новые русские", наверное, обращаются с заказами?
Дмитрий ЖИЛИНСКИЙ. Таких заказов я стараюсь избегать. Когда-то у меня была возможность написать председателя президиума Верховного совета СССР А.А. Громыко, с которым мы были в дружеских отношениях — года три встречались, регулярно поздравляли друг друга с праздниками. Но я не стал конкурировать с Дмитрием Налбандяном и другими "придворными" портретистами.
Работа над портретом для меня зависит от характера человеческих отношений между художником и его натурой. Я никогда не писал людей, которые были мне несимпатичны. Обычно я увлекаюсь и сживаюсь с теми, кого пишу. Скажем, несколько лет назад один богатый чеченец заказал мне портрет сына. Сын оказался высокообразованным и, главное, деликатным человеком, портрет получился довольно удачным. Последовал другой заказ — семейный портрет его родителей. Поскольку юг я знаю неплохо, так уж и быть, согласился работать по фотографиям. Сделанный в суровых тонах эскиз показал ему. А он остался недоволен — отец был богатым человеком, и ему хотелось, чтобы на заднем плане были бархатные занавески. Я отказался: "Так, — говорю, — писать не буду". К счастью, я не настолько нуждаюсь, чтобы хвататься за любой заказ.
Кстати, мой дед Валентин Серов в этом отношении был беспощадно прямолинейным, если не злым. Банкира Гиршмана, с которым они были друзьями, он изобразил, ни на йоту не смягчив выражение его лица и не украсив — банкир есть банкир. Сделать льстивый портрет, поступившись принципами художественной правды, он не мог.
"ЗАВТРА". Вы были в дружеских отношениях со многими знаменитыми художниками советской поры, в том числе с Кориным, Фаворским, Ефимовым. В их кругу, наверное, обсуждался вопрос, насколько искусство должно отвечать запросам времени? Ведь каждая эпоха предъявляет свои требования — продиктованные то партийной идеологией, то рыночными отношениями. Насколько художник может быть от них свободен?
Д.Ж. Знаете, и Владимир Иванович Фаворский, и Иван Семенович Ефимов критически относились к советскому режиму. Но при этом… Помню, все мы возмущались прихлебателями от искусства, угождавшими власти и получавшими от нее всевозможные блага. Как-то в пылу разговора я обратился к Фаворскому: "Владимир Иванович, ну как же так?! Вы давно заслужили больше, чем все они вместе взятые, а вас постоянно обходят". А Фаворский ответил: "Как хорошо, Дима, что есть люди, обслуживающие режим. А то нас бы заставили…" Так что талантливые люди благодаря своей скромности и уму находили нишу, которая позволяла им творчески работать.
Если сравнивать с нынешним состоянием культуры, то неизвестно, что чему предпочесть… Культ денег в искусстве, мне кажется, страшнее! Современные художники так называемого авангарда стали не в меру шустрыми: художественные галереи они рассматривают только как возможность заработка и эпатажа публики, гарантирующего им скандальный успех. Это же страшно!
Многие инициативы президента Академии художеств Зураб Церетели я внутренне не могу принять. Было время, я спорил с ним, писал статьи, направленные против новомодных форм эпатажа в искусстве. Кажется, в глубине души Зураб меня понимает и, быть может, даже разделяет мою точку зрения — в президиуме Академии он, кстати, собрал очень достойных художников. Но в нем есть двойственность расчетливого политика. По его решению открылся Музей современного искусства. Когда там готовится очередная безобразная выставка, я, бывает, не выдерживаю: "Зураб Константинович! Что же я буду присутствовать на выставке, которая вызывает у меня отвращение?!" А он в ответ: "Мэлчи! Это нужно!" Но его предприимчивость помогла Академии выжить в самые трудные для нее годы — когда серьезное искусство вообще не было востребовано. А он умеет находить компромиссы и осуществлять даже невероятные на первый взгляд проекты — удалось ведь ему поставить в Нью-Йорке памятник погибшим в башнях-близнецах.
"ЗАВТРА". Стеклянную слезу с пульсирующей водой?
Д.Ж. Да. И что здесь скажешь? Эта композиция в общем отвечает своей идее. Конечно, пластической красоты там немного. Как наследники классического античного искусства, мы хотели бы видеть больше художественного совершенства. Но этот памятник сделан в духе времени и потому нашел своих почитателей…
"ЗАВТРА". А стремление синтезировать классические идеалы с современностью нельзя считать более возвышенной задачей? Почему эта точка зрения в современном искусстве столь неавторитетна?
Д.Ж. Плохо, что мы теряем интерес к изобразительному искусству. Все-таки русская культура унаследовала художественные идеалы из Византии и через Византию — из античности. В Европе этот интерес, к сожалению, давно потерян. Фотоаппарат и компьютер вытеснили изобразительное искусство. Его виртуозно подменило собой массовое шоу, инсталляции и перформансы. К художественному творчеству их организаторы не имеют никакого отношения, но почему-то называют себя художниками. Мне (по наивности, очевидно) представляется, что художник должен уметь отображать действительность на холсте. Следующим этапом роста становится осознание того, что ты изображаешь — этим реалистическое искусство отличается от натуралистического. Осознание красоты дает слияние реального и воображаемого, зримого и мыслимого. Примерами такого единства как раз и богато древнее искусство.
Нужно признать, в советское время отдавали дань высокой традиции — были художники, которые работали в этом направлении: это и Кончаловский, и Пластов, и Фаворский, и Корин. Корин, правда, в углу держал мешок с сухарями — ждал, когда за ним придут. Когда после смерти патриарха Тихона он задумал написать молебен в Успенском соборе — картину "Русь уходящая", в "Известиях" его назвали фашистской нечистью. Представляете, что это значило в 30-е годы? Но обошлось — видимо, он не очень мешал.
Сейчас людей, которым по-прежнему дорого искусство, пугает тотальная власть капитала. Только и подсчитывают, кто за что платит. У меня мальчишка растет, вместе с ним иногда смотрю современные, главным образом, американские и японские мультфильмы, которые наводнили рынок. Там же искусства нет в помине! Маячат какие-то дикие, уродливые рожи! С каким восторгом смотрится теперь наше старое отечественное кино — и доброе, и красивое… Оно действительно воспитывало — мироощущением, отношением к жизни, которое несли в себе его создатели и которое естественно воплощалось в том, что они делали.
Мне могут сказать, что личный пример — главное. Нет, скажу я вам, не главное! Определяющую роль играет общая атмосфера и окружение. Раньше при "проклятом режиме", как мой дед его называл, люди общих интересов, схожего мировоззрения образовывали свой круг общения — каждый ощущал себя в своей среде. Сейчас все переменилось. Где теперь настоящая честная интеллигентская среда, представители которой понимали, что такое труд, что такое профессиональная честность? А я вырос как раз среди таких людей. В тех разговорах, которые велись в семейном кругу у Ефимовых или у Фаворских, никогда не заходил разговор о деньгах — кто сколько зарабатывает. Интересовало — над чем работаешь, как относишься к своему делу!.. В любом случае важно, чтобы в художественном произведении, независимо от того, что послужило стимулом к его созданию, жило искусство.
"ЗАВТРА". А что можно считать несомненным признаком его присутствия?
Д.Ж.Конечно, никто по этому вопросу исчерпывающе еще не высказался — что является искусством, а что не является. Если помните, у Пастернака доктор Живаго рассуждает: я читаю произведения Шекспира не потому, что мне хочется узнать, что будет с героями; меня привлекает сама красота драматургической композиции, художественное мастерство и совершенство языка. В художественном произведении захватывает не событие как таковое, а сам способ его подачи — изображение события, которое является настоящей тайной искусства. Искусство дарит нам способ видения мира, и обмануть здесь, если только мы сами не хотим обмануться, невозможно. Правдивое мировидение, если оно есть, будет говорить само за себя, если же его нет — никакая хитрость и многомудрая изобретательность не помогут.
Помню, я возил своих студентов в Питер — мы рисовали слепки с античных скульптур в Академии художеств. На занятиях не уставал повторять: "Подумайте, когда вы рисуете известную античную скульптуру, вы ведь изображаете ее не потому, что она известна уже многие века. Ее красота сейчас перед вами, вы должны оценить и понять — в чем она, что в ней действительно прекрасного, увидеть ее пластическую цельность и красоту". Словом, задача художника — увидеть рядом с собой художественное событие и отобразить его — отобразить именно событие, а не его фактическую натуралистическую основу. Сам я все время пишу с натуры и стараюсь написать так, как чувствую.
"ЗАВТРА". Зная ваши работы, с большой долей вероятности можно предположить, что вам близки художники итальянского Возрождения — столь мало в них свойственного ХХ веку остро-драматичного взгляда на мир.
Д.Ж. Работами Микеланджело я буквально бредил, когда учился в институте. Ведь основа моей живописи — рисунок. А пластика Микеланджело это — !!! Микеланджело, кстати, как-то сказал: "Лучшее, что есть у Рафаэля, это то, что он взял у меня". "Скромно", конечно, но здесь есть некоторая доля правды. Не могу я пройти мимо Тициана… Но все-таки по душевному складу мне ближе художники раннего Возрождения — Пьеро делла Франческо, Джотто, Перуджино, Боттичелли, нидерландцы Ян Ван Эйк, Рогир ван дер Вейден, фламандец ван дер Гус, Питер Брейгель. Когда в Бельгии и Голландии я увидел подлинники их картин, то окончательно убедился, что они ничуть не уступают итальянцам.
"ЗАВТРА". Трудно, наверное, отыскать источник этих художественных симпатий?..
Д.Ж.Конечно, в годы моей молодости определенное влияние оказало окружение — учителя и художники, с которыми довелось много общаться: Фаворский, Корин, Дейнека, Чернышев. Традиции европейской и русской классики в изобразительном искусстве преподносились нам как олимпийские вершины мировой культуры. Когда я учился на IV курсе, Корин на одном из занятий подошел ко мне, встал за моей спиной и, глядя на мой рисунок, вдруг спросил: "Дима, а из русских художников кто вам больше нравится?" — "Мне, Павел Дмитриевич, — ответил я, — больше всех нравится Микеланджело!" — "А Александр Иванов, — не без укоризны добавил он, — неужели он вам не нравится?" И тут мне стало стыдно, что я упустил из виду этого гениального русского мастера. Благодаря Корину и Чернышеву я полюбил Александра Иванова.
Теперь после Андрея Рублева в русской живописи Александр Иванов мне особенно дорог. Все хороши — и Васнецов, и Суриков, и Репин, и Левитан. Но отношение Александра Иванова к композиции, к самому процессу художественного творчества, к работе над картиной, для меня в искусстве — один из самых возвышенных образцов!
"ЗАВТРА". В последние годы вы всерьез обратились к религиозно-философской теме. Одна из картин последних лет — "Тайная вечеря".
Д.Ж. Я всерьез задумался о теме распятия, когда писал арест отца — картину "1937 год". За отцом пришли в октябре 1937 года, а уже в июне 1938 года его расстреляли в Краснодаре. Мне же сообщили, что он якобы умер в 1939 году. Только теперь, оформляя реабилитацию, я узнал правду.
Через некоторое время после создания картины "1937 год", под влиянием этого настроения или же по какой иной причине, я решил написать распятие. Вообще к древнерусской живописи я отношусь с особой любовью. Я крестился, будучи уже профессором. Мне стало стыдно перед верующими людьми, которые относились серьезно к этой теме в моем творчестве. Вместе со мной крестились один мой ученик и его дочка. И я написал распятие. А внизу — где обычно изображается череп Адама — написал маленькую копию картины "1937 год".
Потом пришло желание написать и "Тайную вечерю". Этим небольшим эскизом, который здесь висит, я поначалу думал ограничиться. Но потом сделал-таки большой левкас на два с половиной метра. Сейчас тоже пишу на библейский сюжет. Когда у меня Колька только родился, пришла подруга Венеры и, увидев его, воскликнула: "Да это же еврейский мальчик!" А он кудрявенький был, пухленький. И мне захотелось написать юного Моисея в Египте. Довольно долго я присматривался, где была возможность, к египетским орнаментам и особенностям одежды египтян. Картину так решил и назвать: "Возьми младенца сего и вскорми его мне".
"ЗАВТРА". Годы вашей учебы в последних классах школы пришлись на военную пору. Когда и как определилось ваше призвание?
Д.Ж. Я поступил в художественный вуз во время войны, когда на фронте уже погиб мой брат. Профессиональная судьба определилась благодаря бабушке Надежде Васильевне — родной сестре художника Валентина Серова. Я оканчивал школу в станице Апшеронской Краснодарского края — недалеко от Сочи и собрался поступать в Московский авиационный или станкоинструментальный институт. Отправил туда документы. А бабушка, как потом выяснилось, посылала в Москву родственникам мои рисунки, в том числе, отправила и один довольно удачный автопортрет. Неожиданно я получил от них письмо с требованием поступать в художественный вуз: "Твой дед — Серов — известный живописец. У тебя явные способности к рисованию. Ты должен быть художником! Поступай в Московский институт прикладного и декоративного искусства, где преподает замечательный художник Фаворский!"
По вызову станкоинструментального института я приехал в Москву и тут же сдал экзамены в МИПИДИ. Что такое конкурс — я, деревенский парнишка, конечно, не понимал. Написал, как требовалось, акварель, потом натюрморт — композицию из кубиков. А кубики лежали на фоне "Раба" Микеланджело. "Раб" был интереснее, и я с увлечением принялся за него. Когда члены комиссии увидели рисунок, мне объяснили, что "Раба"-то как раз рисовать и не требовалось. Потом нужно было нарисовать портрет. Я набросал автопортрет, время оставалось, и всем девчонкам — моим конкуренткам — тоже нарисовал по своему портрету. Последнее задание состояло в том, чтобы придумать орнамент — прикладной все-таки институт. Попросили, чтобы орнамент мы составили из любимых предметов. Больше всего я любил кошек, и нарисовал орнамент из вереницы кошек. С этим рисунком я почему-то задержался, и когда, наконец, пришел его сдавать, услышал: "А вас уже зачислили!" — "Как? — испугался я. — А я композицию еще принес! Орнамент!" Поднялся такой хохот, который даже смутил меня. Вот так я поступил в МИПИДИ, а потом, через два года, перевелся в Художественный институт им. В.И. Сурикова.
Моя судьба как художника я считаю, сложилась удачно. Я жил рядом с Фаворским, дружил с Кориным, Чуйковым. Это были художники, которые понимали, что такое настоящее искусство.
Беседу вёл Антон Бондарев