ПРИГОДИЛАСЬ АМЕРИКА!

НОМЕР 48 (732) ОТ 28 НОЯБРЯ 2007 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Евгений Маликов
ПРИГОДИЛАСЬ АМЕРИКА!
Современный танец по версии фестиваля DanceInversion
Ноябрь — месяц, вообще-то, нелегкий. Всегда. Но в этом году — в особенности. Кроме праздников, которыми он традиционно стимулирует любого приличного "красно-коричневого", этот сезон отметился и явлением далеко не обыкновенным: Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко знакомил почтенную публику с международным современным танцем в рамках фестиваля DanceInversion. Пропустить его было немыслимо, тем более что с соратниками по Движению у меня договор: они меня не зовут на многочисленные марши, я их — в балет. В общем, ноябрь у меня был танцевальным.
Пять коллективов из шести стран (проект "Си Салиа ни Сейду" являлся копродукцией Франции и Буркина Фасо) со 2 по 20 ноября предлагали нам свое понимание того, как должна говорить Терпсихора сегодня. Монологи, естественно, были окрашены национальными акцентами, что придавало мероприятию многоцветность и, простите за выражение, повышенную аттрактивность.
За разнообразием и ходили в "Стасика". И еще в пару мест, где шли фестивальные представления.
Негров, признаться, я пропустил. Не охотник до подобной экзотики, однако по отзывам людей знающих, Лени Рифеншталь понравилось бы.
Мой личный фест начался с бельгийцев. Назывались они "Балетная компания С. де ла Б.". Говорить о труппе не хочется, но, объективности ради, придется. Если кратко, то ни к современности, ни к танцу их творчество не имеет никакого отношения. Таким искусством пробавлялась у нас в Стране Советов техническая интеллигенция лет сорок назад и до капиталистической трагедии 90-х. Преподаватели, инженеры, мнс'ы после работы шли в Дома культуры, Дома ученых, районные клубы и предавались невинному эстетическому разврату в виде, например, студий пантомимы. Или современного танца, опять же (бальный предполагал иную ответственность). Самодеятельность поощрялась и была порою отмечена изрядной степенью профессионализма.
Граждане Бельгии сопели, кряхтели, кричали. Двигались. Разговаривали с залом. И это в то время, когда Европа задыхается от арабо-негритянских гастарбайтеров! Пользы королевству было бы больше, пойди вся труппа на завод. Не выступать — на конвейер. "Духовненькое" — строго после работы, фестивали — в период очередного отпуска. И мы, глядишь, отнеслись бы тогда к ним снисходительно. Как тепло относились к нашим "народным театрам", например.
После фламандцев братья-славяне казались просто вызывающе роскошными: Балет национального театра Чехии продемонстрировал и высокую выучку танцовщиков, и стремление хореографа Петра Зуски говорить с миром на понятном обывателю языке. Его лексика, впрочем, основывалась на академическом наследии, что, признаться, шло на пользу зрелищности. Пусть послания хореографа часто выглядели невнятными, юноши, а особенно — девушки, воплощающие их на сцене, выглядели убедительно. Чехи же предложили зрителю и главную звезду фестиваля. Несмотря на заявленный авангардизм феерии DanceInversion, ею стала классическая русская балерина, солистка Мариинского театра, прославленная и любимая нами Диана Вишнёва.
Конечно, нам было мало Дианы, хотелось еще, но, положа руку на сердце, чехи и без нее были бы любопытны.
Но не более. Композиции Зуски были не только вторичны, но и перегружены интеллектуализмом, а Терпсихора — между нами, дама незамысловатая. Она, конечно, может своим языком пересказать какую угодно по сложности историю, но только в том случае, когда хореограф растолкует ей четко свою мысль. Главное, чтобы не заставляли музу пересыпать свою речь неологизмами слишком обильно — тогда она справляется. Терпсихора — девушка воздушная, но на земле стоит крепко.
Чехи вызвали споры, но мне лично были приятны. Вот этой неотрывностью от "школы". Будь то наследие Агриппины Вагановой или уже освященный историей авангардизм Иржи Килиана.
Тема "мертвой царевны" — из разряда интернациональных. В русской литературе, например, она присутствует как в "канонической" версии ("Сказка о мертвой царевне и семи богатырях"), так и в "апокрифической" ("Сказка о мертвой царевне и семитских богатырях" — о ней, кроме названия, не известно ничего). Оказалось, что и на Иберийском полуострове некрофильский акцент вовсе не чужд народной культуре. Национальный балет Португалии показал "Педро и Инес". Женщина с мировой славой — Ольга Рориц — придумавшая этот спектакль, назвала его "очень португальской историей". Пожалуй, она права. При всей универсальности сюжета в его основе, фабульная его пропись такова, что заставляет увидеть именно в подробностях нечто такое, что, пожалуй, уникально и глубоко утоплено в национальный мир. Португальский, да.
Что же касается самого танца, то его могло быть побольше, а вот времени, отнятого Ольгой Рориц на пересказ истории замогильной любви, наоборот, поменьше. Движения актеров у Рориц точно следовали избранной ею минималистической музыке (Пярт, Гласс, еще большие экзоты...). Значит, были по необходимости скупы и однообразны. Метод экстенсивного воздействия, безусловно, имеет право на существование, но мне хотелось бы, чтобы эмоции в танце выражались танцевальными средствами, а не всхлипами и истерическим смехом.
Монотонность высказывания гипнотизировала, но нельзя сказать, чтобы смотреть "Педро и Инес" было скучно. Лишь по выходе из транса приходила мысль, что спектакль мог быть абсолютно гениальным, сделай его Ольга Рориц на час короче.
А вот что было совсем хорошо, так это решение не ограничиться пустой сценой. В "Педро и Инес" присутствовали и сценография, и костюмы, и работа со светом. Что обычно не является сильной стороной современного танца. Обыкновенно мы видим темную сцену, на которой лучом прожектора высвечивается фигура. Причем оптический эффект подобного приема таков, что он вызывает к жизни "человека без границ" — силуэт растворяется в окружающем мраке, светопись не выделяет субъект из пространства, но утопляет в нем. Прием мощный, но нельзя же единственно пользоваться им!
Ладно, соглашусь, что где-то аскетизм проистекает из бедности, но с этим пора кончать — визуальный комфорт в балете начинается с убранства сцены. Пусть даже когда все "декорации" — это разнообразно окрашенный свет. Хотелось бы иногда видеть человека, отделенным от пространства (Джон Ноймайер, например, в "Чайке" ничуть не боится контрового освещения фигур на фоне диффузно отражающих монохром полотен).
Так вот, у Ольги Рориц прием уместен, что само по себе хорошо. Но этого мало — в ее спектакле есть декор в таких его основных проявлениях, как земля, воздух, огонь и вода. Думает женщина, хотя и по-женски срывается в хаос. Но эту часть повествования я оставлю специалистам по гендерному анализу.
Настоящим же прорывом стало выступление группы "Хаббард Стрит Дэнс Чикаго". Мы как-то не привыкли ожидать от америкосов чего-то путного, но оказалось, что их никчемушность сильно преувеличена. Даже если бы на всем фестивале было смотреть не на что, последние два его номера с лихвой оправдали потерянное время!
Начало выступления "уличных танцоров" не предвещало сенсации: симпатичный школьный ансамбль с групповой композицией, вполне стандартной, ученической; затем — парный номер того же уровня. Мило, но не более. Со всеми недостатками сценографии, о которых я писал выше.
После перерыва ожидал шок — балет "Гнава" знаменитого испанского хореографа Начо Дуато. Это был настоящий танец, питающийся энергиями земли, священный в своей основе. Дуато построил повествование на иберийской и магрибинской музыке, и вдруг стало ясно, что танец — во-первых, мистерия массовая, во-вторых, искусство мистагога в первую очередь, а в-третьих, хорош он только тогда, когда опирается на традиции. Классические или народные — без разницы. Когда в нем интеллекта меньше, чем души. И когда хореограф в силах воплотить эту стихию на сцене. Когда зрелище захватывает на уровне рефлексов. Американская труппа показала, что танец, будучи "современным", способен оставаться танцем.
Закономерным "ура" сопровождался и последний номер чикагцев — "Палладио" в постановке руководителя труппы Джима Винсента. Закрепив все лучшее, присущее "Гнаве", Винсент добавил игру со светом — результат впечатлил. Вообще, последние спектакли фестиваля, несмотря на программную "современность", отсылали к самым архаическим пластам сознания, не забывая, впрочем, и о классике: при созерцании "массовых упражнений" американцев невольно вспоминались шедевры Льва Иванова (второй акт "Лебединого", "Вальс снежных хлопьев" из "Щелкунчика"). Так это было хорошо.
Вечер закончился на мажорной ноте. А Америка доказала, что она, по сути, остается в своих лучших проявлениях страной консервативной. И — при этом — открытой для "интеркоммуниона", что вовсе не всегда плохо.
Танец жив. И пронизывает он наш мир, подобно Иггдрасилю, от уходящей в почву обрядовости до устремленной в небо духовности. А вот "книжная" мудрость ему глубоко противна. Уже ради этого стоило затевать DanceInversion.