В середине этого месяца имя Виталия Калоева склонялось в СМИ так часто, что нет нужды объяснять, кто он такой.
Врезались в память те горячие новости в прайм-тайм: вот он на свободе, но еще на чужбине, вот он заходит в самолет, вот уже летит на Родину. Прямые включения из Осетии: дом Калоева заботливо сохранен родственниками, всё ждет его возвращения. Скандальное поведение "НАШИх", первые краткие интервью. Восторженная встреча во владикавказском аэропорту, цветы и фотовспышки. Калоев рад и подавлен одновременно, однако на лице его улыбка появляется чаще слез — или это всего лишь телемонтаж? Почти сразу — спецсюжеты, десятки комментариев и оценок.
И в довершение — сдержанные тексты маститых колумнистов из общефедеральной прессы, трактующих "казус Калоева" в контексте российских реалий, с общим выводом: "Это было торжество частной справедливости, спровоцированное неправедным судом слепого государства. Довольно угрожающее торжество, если перенести его в наши палестины."
Кто-то тут же вспомнил недавний случай в республике Коми, когда старик, отчаявшись добиться справедливости в жилищном вопросе, убил из обреза чиновницу горадминистрации. Кто-то заговорил о Квачкове. Кто-то принялся размышлять об "электоральных перспективах Калоева"...
Про то, отчего это убийцу встречали с цветами, словно Олимпийского чемпиона, телеканалы предпочитали не говорить. Помалкивали, что убийц встречают иначе все-таки. Впрочем, было понятно, почему так. Потому что в общественном сознании Калоев — вовсе не убийца, и с каким-нибудь маньяком Пичужкиным сравнивать его — кощунство. В народном сознании акт справедливости очень четко отделен от понятия законности, и поэтому Калоев — наш герой, правильный мужик, отомстил за семью, "так поступил бы каждый". Это самое "народное чувство" — штука в период выборов важная, лишний раз травмировать его не надо. Поэтому и показывали, и раскручивали Калоева как могли, а в иное время быть бы ему как минимум "экстремистом".
Отработка темы со стороны СМИ ясна, а вот с сознанием народным интересно. Навскидку, какие сегодня у нас герои в стране, реальные и вымышленные? Чье поведение — не на войне, а в относительно мирной жизни, мыслится как героическое?
Есть у нас полковник Владимир Квачков, "народный мститель", обвиняемый в покушении на Чубайса. Есть Валерий Яранцев, капитан траулера "Электрон", оставивший с носом норвежскую береговую охрану. Есть полковник Юрий Буданов, герой чеченской кампании, приговор которому, мягко говоря, не вызвал в народе прилива радости. Москвичка Александра Иванникова имеется, зарезавшая насильника-армянина в "шахид-такси".
А каково отношение в народе к Андрею Луговому, "полониевому гению"? Многие ли, считая его отравителем Литвиненко, проклинают его за это убийство? Наконец, у каждого, думаю, перед глазами стоят кадры из "Ворошиловского стрелка" и фильмов про "Брата", в которых торжествует высшая справедливость, и Зло жестоко наказано "Добром с ружьем". Или русский Робин Гуд — Данила Багров — не главный народный героический персонаж последних двадцати лет? Или прямая пропаганда "суда Линча" в фильме про ветерана, карающего насильников, не была восторженно встречена русским зрителем?
Теперь вот и Калоев.
А ведь более мирных героев у нас нет, в общем-то. Те, что мирные, — это максимум "достойные люди", которые "честно делают свое дело", хвала им. Герои же — они другие, не от мира сего. Не мирные, в первую очередь.
Только ли тут дело в неладах с законом, в крови на руках? Восторженное отношение народа к тем, кто рядит свой собственный суд там, где справедливости больше ждать неоткуда, — это вещь понятная, почти архетипическая. Опасная для любого государства, но позитивная для любого "гражданского общества". Но есть ли тут еще что-то, помимо общенародной жажды "расстрелять всех этих сволочей к едрене фене"?
Есть, кажется.
Прежде всего, эти "страдальцы за правое дело" почитаются в народе как "наши люди". Они свои, а не чужие. Как в детстве: наши — это разведчики, а ихние — шпионы. Разница здесь принципиальна и не уничтожима. Один и тот же поступок получит диаметрально противоположную оценку в зависимости от того, кто его совершает, — и да здравствуют такие двойные стандарты!
То, что код "свой—чужой" до сих пор исправно и на редкость универсально работает в нашем обществе, — хороший знак. Это значит, что российский народ обладает "консолидированной субъектностью", как сказали бы политологи. Умение четко отделять "себя" от "других" на уровне целого общества дорогого стоит.
Калоев — прежде всего наш, тогда как диспетчер был швейцарцем; всё остальное с точки зрения этого кода вторично. Случись, не дай бог, нечто подобное во внутрироссийском масштабе, и расклад был бы принципиально иным. Зарежь Калоев российского диспетчера, и тогда многими он считался бы всего лишь беспредельничающим "лицом кавказской национальности, мстящим по диким законам гор". Ему вкатили бы двадцать лет строгача — и никто о нем не заикнулся бы.
Этот код — великая сила. Кто такой Яранцев без своего антипода — норвежских пограничников? Обычный браконьер? А кто такой "подрывник" Квачков вне своей пары с Чубайсом? А Иванникова без армянина? А Луговой без отравленного перебежчика?
Кто-то, пытаясь доказать, будто Калоев — всего лишь преступник и мстительный отморозок с поехавшей крышей, сравнил его с чеченскими боевиками. Многие из них тоже ведь откопали автоматы и ушли в горы после того, как российская авиация разбомбила их родной аул, убив всех родных. "Если вы так гордитесь хладнокровным кровником Калоевым — то гордитесь и чеченскими террористами," — резюмируют сравнивающие.
Такое сравнение справедливо в своей логике, но совершенно не возмущает именно по причине чутко настроенного кода "свой — чужой". Боевики — чужие, поэтому они неправы. Их горе, их подвиги, их слава — по ту сторону фронта. Может быть, их подвигами даже есть кому восторгаться — ради бога. Мы же будем гордиться своими героями.
Наш человек Калоев, наш. Кстати, а что это за скандал с "НАШИми"? Комиссары прокремлевского молодежного движения встретили Калоева в аэропорту с транспарантами "Вы настоящий человек", чем вызвали истерическое буйство в либеральной среде.
Позднее, объясняясь, пресс-служба "НАШИх" уточнила позицию движения: "Калоев оказался в той истории единственным неравнодушным. Единственным настоящим Человеком с большой буквы... Если бы таких, как Калоев, было хотя бы немного больше, отношение к России было бы совсем другим."
Поразительное заявление! "НАШИ" прославили Калоева вовсе не за "мужской", такой понятный, но все же асоциальный поступок, а фактически за его "социальную инициативность", за "активную жизненную позицию". Это уже не просто попытка восторженного обывателя с помощью кода "свой — чужой" ассоциировать себя с героем, "притянуть" его к себе, усадив на свой домашний диван. "НАШИ" пошли куда дальше: они представили Калоева в качестве примера "лучшего гражданина", трактуя его поступок не как нечто запредельное, но как единственно верный образец общественного поведения.
Чтобы не сравнивать "НАШИх", в их прославлении "людей длинной воли", с итальянскими последователями Д'Аннунцио и Маринетти, сравним их, пожалуй, с НБП 90-х. Кто-то заметил недавно, что для обретения заслуженного статуса "главной геройской партии в России" "НАШИм" не достает самой малости — водрузить русский флаг на ратуше в какой-нибудь соседней натовской стране.
И всё-таки те, кто в своем объяснении "любви народа к герою Калоеву" ограничиваются лишь версиями "обостренного чувства социальной справедливости" и "оправдания нашего сукина сына", кажется, не до конца понимают всю феноменологию Калоева. Более того, есть нечто, что выделяет Калоева даже на фоне остальных народных любимцев, упомянутых выше. Нечто, что заставляет людей видеть в Калоеве "идеального героя".
С позиций метафизических, человек лишь тогда становится героем, когда он оказывается полностью отсечен от нашего обыденного мира. Когда он потерял всё, и ничто не держит его здесь. Когда он "вышел за пределы жизни", отрешился от этого мира, ушел "по ту сторону добра и зла". Когда он "мертвый волк", камикадзе или, если угодно, "ронин" — воин, потерявший то, ради чего он жил.
Это не значит "сорваться с катушек". Это значит: заживо похоронить себя и действовать впредь исключительно как проявление безличной, надчеловеческой, то есть божественной, воли. В русской легендарике этот феномен лучше всего иллюстрируется образом Евпатия Коловрата. Можно ли сказать, что легендарный рязанский богатырь, став для монголов "бичом божьим", всего лишь творил кровную месть? Нельзя, конечно.
Квачков — нет, Яранцев — нет, Данила Багров — нет, а вот Калоев именно таков. В момент авиакатастрофы над Боденским озером он потерял всё. В житейском, в обыденном плане он умер — скомканные фразы Калоева из блиц-интервью в аэропорту подтверждают это его самоощущение, не изменившееся до сих пор. Он стал "Иным", оказался там, куда другие не ходят.
Более того, в случае Калоева мы имеем рафинированный образ двойного преображения. Был он сначала нормальным, обыденным человеком — "таким как ты и я". В момент своего горя он превратился в абсолютную жертву, причем характер трагедии говорил о том, что Калоев стал жертвой не столько ошибки конкретного авиадиспетчера, сколько Рока, уникального стечения обстоятельств, то есть чего-то сверхъестественного. А затем произошло обратное преображение: из жертвы — в "героя, совершившего деяние". Просто "Книга мертвых" какая-то. Никто их "народных героев" нашего времени подобного пути не проходил.
Конечно, это притягивает. Герой оказывается той идеальной мишенью, что настраивает фокусировку общественной оптики. Больше ведь не на чем сконцентрироваться: в стране сегодня нет общепризнанных общественных лидеров, и даже Путин — уже не "президент всех россиян", а глава одной партии. Поэтому народному сознанию, чтобы сконцентрироваться, требуются такие вот выдающиеся случаи, как "казус Калоева".
И как последний аккорд в этой истории — триумфальное освобождение Калоева из-под стражи намного раньше срока. Продолжай он гнить в тюрьме, эта потрясающая история не была бы дописана до конца. Все в ней "подвисало" бы: и пребывание "нашего" вне нас, и застопорившаяся было справедливость, и даже "геройская сверхъестественность".
Но Калоева досрочно освободили — и это выглядело как уже тотальное торжество высшей, нечеловеческой справедливости, в котором присутствовала не только кара Злу, но и триумф Добра. Гармония вещей была восстановлена. "Наш" вернулся домой. Теперь всё будет хорошо.
Осталось только надеяться, что Виталий Калоев теперь никогда больше не появится перед телекамерами. Не станет медийным персонажем. Уйдет в неизвестность, в никуда, растворится "по ту сторону мира". Иначе великая драма станет уже комиксом.
