Авторский блог Редакция Завтра 03:00 11 сентября 2007

ЛАГЕРЬ НЕБЕСНЫЙ

№37 (721) от 12 сентября 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Инок Константин
ЛАГЕРЬ НЕБЕСНЫЙ

В лагере, бывало, подолгу сидел у костра. От дыма не бегал. Когда возвращался в монастырь, в одинокую, уже ночную келью, вместе со мной заходил и тот самый костёр. Те, кто навещали меня, садились рядом, просили рассказать где был, что видел. Я больше молчал. Всё рассказывал костёр.
До лагеря путь недолгий. От Серпухова пару километров по бетонке, столько же по грунтовке, немного по полю, потом по лесу, всё под гору, осторожно через ручей — вот и на месте. Оглядываюсь. Город теперь, похоже, верстах в ста от нас. Города теперь нет нигде. Гляжу — не похоже, слушаю — другое, вдох — всё не то. Хорошо! Так ли? Опасливо приглядываюсь, прислушиваюсь к себе.… Да, он здесь. Город. Притаился во мне. Не вхожу в него, не даю ему целования, объявляю ему войну, беру в осаду.
Иду на занятия с ребятами. За спиной у меня гусли, в руках гитара, внутри два человека. Один желает спеть красиво, другой честно, первый готовится сказать складно, второй нелицемерно, тот пришел показать себя, этот Бога.
Здесь, за городом, нельзя лгать. Это место не терпит лжи. Это место вне города извергает из себя ложь. На такое же место, за город, вывели когда-то Иисуса Христа, вывели саму Истину, вывели, дав целование, чтоб погубить. Покусилась тогда ложь на Правду и посрамилась.
Опушка леса — как большой шатер. Под шатром потрескивает костер. За длинным столом молчаливо обедают человек двадцать мальчишек. Один негромко читает о жизни святых воинов. Рядом слегка пылит просёлок. Редкий путник усладит его одиночество. Тихо.
Вспомнился Авраам. Тогда тоже был шатер, обед, дорога и… Три Путника. У Них только посохи в руках. Простые одежды и лица в пыли. Вид усталый и печальный.
Я спел потом ребятам песню об этом. Спел и рассказал, как Авраам упокоил Самого Бога. История известная. Спросил: "Вот мы и вот шатер, вот обед и вот удобное ложе. А вот и дорога. А вот и бродяжки. Грязные, нищие, утомленные, голодные, грустные. Как поступаем мы?"
Гоним.
Ответили все. Ответили двадцать — как все человечество, как возопили: прости нас, Господи!
Здесь, вне города, не соврешь. Потом так же дружно, без актерства, хором исповедовались Богу: "Согрешихом, Господи, согрешихом…" Пели плач Адама. Плакали гусли, комарики, ветерок, заплакало дождиком небо. Заплакал мальчишка.
Заплакал, потому что обижают. Потому что хотел домой, хотел к маме, хотел туда, где любят, к тем, кого любил. "Знаю, — пошмыгивал носик, — Знаю, что надо терпеть, но, наверное, не смогу".
Решено — на следующем занятии беседуем о тех, кого не любят, не любили, и не будут любить в этом мире, о тех, чей удел быть поруганными, оклеветанными, осмеянными, изгнанными, избитыми и убитыми. Это будет рассказ о друзьях Правды, об избранниках Любви, об удивительном Небесном воинстве святых угодников Божиих.
Через два дня, у того же костра, пели и говорили мы о том, что нет во всей Вселенной такого врага, нет, не было и не будет, который смог бы одолеть войско это — люд наш православный. Говорили, что и смерть-то сама, скалозубая, горемычная, вместе с адом разнесчастным, уничтожена была главным Воеводой войска этого — Иисусом Христом, Господом и Богом нашим. Говорили и пели мы о том, как бы и нам встать под Крестное знамя войска того бессмертного, в один ряд с воинами святыми, истинно православными. Пел в лесу в тот вечер хор диковинный. В песнях просил себе не званий высоких, не славы и почестей человеческих, не богатства денежного. Просили в тот вечер молодые парни в камуфляже, мускулистые их командиры, чернецы в рубищах, просили мамы и папы, без сна дни и ночи у варева дежурившие, просили того, чего когда-то лишились, в чем особо нуждались, без чего теперь жить не могли, — просили себе любви.
Мальчишки того уже в лагере не было. Ушел он в прошлую ночь. Не убоялся ни леса, ни темноты, ни зверей лесных, ни маньяка, который как раз в ту пору по окрестностям бегал и людей беззащитных убивал. Не убоялся он и молвы человеческой, один укол которой опаснее всех ножей разбойнических. "Скажи, почему в людях так много зла?.."
Как здорово, когда на "ты" зовут тебя дети. Хочется, чтоб так было всегда. Хочется не того, чтоб звали на "ты", а чтоб быть таким, которого дети зовут на "ты". Это простое, нет, нет — не дерзкое обращение сразу усвоило нас друг другу, уравняло. Не они возвысились — я умалился, не умом — злобою.
…Пишу о себе, сужу себя одного. Один человек во мне и сейчас всё тянет ту сладкую, стройную песню о любви. Другой — мешает ему, сбивает, путает слова, заменяет их, поет не в тон, рычит и хихикает. Первый всех милует и всё покрывает, второй — готов растерзать всякого.
"Скажи, почему в людях так много зла?.." Этот вопрос и сейчас на слуху моем. А перед глазами — две пары босых детских ног, справа от меня и слева. Мы идем на речку. Тишина.
Эти два юных друга вопросом своим и себя поставили в числе "людей". Что ответить мне вам, дорогие мои, нет, не мои — чадушки Божии? Ведь и я тоже "люди". Эх, заплачь бы ныне детскими слёзками весь наш народец подсолнечный! А уж ты-то, Русь-матушка?! Ведь оттого и величают тебя Святой, что каялась ты! И зла в тебе убывало, убывало. Но сколько возвышала ты над землей купола православные — столько ополчался на тебя враг внешний злокозненный. Вгрызался в мощное тело твое, рвал клыками упругие твои жилы, пил теплую кровушку, пьянел от радости, видя пред собой плоть бездыханную. Да только радость та всегда была недолгою. Воскресала ты, Русь родимая! Распрямляла плечи аршинные, набирала с шумом воздух в грудь могучую, отверзала очи ясные, сжимала в руках меч булатный, сбрасывала с себя ярмо ненавистное — восставала в пуще прежнего силушке, оттого, что течет в твоих жилах кровь Божественная, кровь Иисуса Христа — Царя нашего Небесного, оттого, что имеешь ты Небесное воинство.
Вот вы, говорю я детям, и есть то самое святое, непобедимое воинство! Пробуждается оно раньше солнышка, трубит "сбор" молитвой истовой, облачается в броню крестным знаменьем, выстраивается на дело ратное. "Бего-о-ом марш!" — ринулся отряд вокруг полюшка, с ветерком соревнуясь. Одни ветерок обгоняют, а кого-то ветерок подгоняет. На одном месте все встречаются и… тут начинается! Летят в цель стрелы лучные, по рукоять вонзаются в щит ножи кованые, звенят клинки отточенные, строчат на все лады орудия пороховые, бросают богатыри друг друга оземь — не охают, крестятся и по-братски лобзаются. Знают, что впереди ждет всех их сеча страшная, битва последняя, с врагом древним, супостатом коварным, пощады не знающим. И не побороть врага того одною силой мышечной, не одолеть его ловкостью телесной. Тут другая сила нужна — Войска Небесного, Духа Святого непобедимая Сила.
А ведь полна земля наша, говорю я детям, славных витязей, за веру Христову страдальцев, святых мужей! Как начнешь обо всех сказывать — утомишься, вспоминать дела их — не скоро управишься! Богатыри войска того — все бессмертные. Львам их на съедение предавали — звери зубы о них ломали, жгли богатырей тех — они не сгорали и росою в огне умывались, на части доблестных рубили — а они целыми восставали, в морях топить их пытались — они сухими из воды выходили. Бежал от них лютый враг во все стороны, видя силушку их необычную. А имели они, наши чудо-воины, помощь Небесную — веру православную, и в руках вращали непобедимое оружие, меч острый — молитву пламенную: "Господи, Боже мой! — молился Святой князь Владимир, не знал я Тебя, но Ты меня помиловал и святым крещением просветил и дал мне познать Себя, Творца всяческих, Отца нашего Иисуса Христа. Слава Тебе Владыко, с Сыном и Святым Духом! Не помяни моей злобы, ибо если не ведал я Тебя в язычестве, то ныне ведаю. Помилуй мя Господи, если хочешь мучить за грехи мои, казни меня Сам, но не предавай меня в руки диаволов…"
Есть вопрос — есть и ответ, говорю я детям. Оттого в нас много зла, что Бога не ведаем! Потому и себя не знаем, не в своей области обретаемся, не в должном чине стоим, сами с охотой со злобой жительствуем.
О жительстве мы потом тоже песни пели, беседы водили, уразумевали, какой же все-таки родины патриотами нам быть необходимо. Допелись, наконец, до того, что землю прозвали краем чужим, пристанищем временным, юдолью плача, местом изгнания и наказания, себя же на ней увидели странниками и пришельцами. А настоящим своим Отечеством признали таки и в лесное всеуслышание исповедали не просто Русь, но Русь Святую, Царство Небесное.
Святая Русь! Сколько тепла и мира от этих слов исходит. И тишина на сердце.
И ожиданье чего-то доброго, давно искомого, уж очень близкого, родного.
Нет государства на земле с таким названьем, на картах очертанья не найти.
"Так кто же такая Русь Святая?" — справился курсант.
— Вот именно, она живая, Русь Святая, живая жизнью неземной — Небесною, Святой! — отвечал я. Не всякий, живущий на Руси насельником Святой Руси бывает. Святой Руси гражданством тот лишь обладает, кто чтит Царя Руси Святой и царские законы соблюдает.
"Кто Царь?" — продолжил разговор другой курсант.
Тот, кто Царь всего святого. Наш Бог, Отец Небесный, Владыка и Творец всего. Закон Его один во всей вселенной, один для всех, на все века.
"Какой закон?" — опять спросили.
Закон любви! Закон сердечной чистоты и кротости, и милости, и правды, закон слезы, духовной нищеты.
Всё это нужно соблюсти, чтоб поселиться нам в Святой Руси…
…Как корабль добротный да с кормчим неважным в опасности всегда пребывает и жалости достоин, так и гитара — что только не претерпела в руках моих в лагере за эти дни. Но и гитара не ропщет, с честью пребывая в служении, и ребята судят милостью. Повзрослели они за двадцать дней лагеря двумя возрастами. Один возраст календарный. Он дни и годы, морщину лобную да седину прибавляет и могилой исчисление свое заканчивает. Другой возраст умножается добрыми делами. Кто этим возрастом расти начнет, — вовсе не умрет. А что ребята наши именно так повзрослели, вот доказательства. Артур до лагеря ни разу подтянуться на перекладине не мог, в диковинку ему было это дело, ведь он больше в пении хитрец. Повзрослел он первым возрастом, и не без второго — все насмешки и подковырки непременно улыбкой поражал, а, уезжая из лагеря, четыре раза упражнение это на виду у всех легко исполнил. А Арсений до лагеря огню полюбился, приласкало пламя ногу его аж по третью степень. Он прямо из стационара в лес, в лагерь приковылял. Бинты то ли на второй, то ли на третий день упразднились. Нога синяя, опухшая, раны гноятся, больно, лечение и лекарства прописаны. Он лечился. В лагере. Святой водой и молитвой. Ни жалобы, ни стона, ни просьбы о пощаде, во всех службах первый. Рисуется? Нетушки! Пред Богом-то не нарисуешься. Потихоньку, тайком он стихи пописывает. При всех бедах своих вот чем тогда его сердечко наполнено было:
"Вы можете радовать весь белый свет одною своею улыбкой. И радости много и много любви — в сердце цветут незабудки. От вашей улыбки исходит тепло, сильнее, чем солнца над нами. И сразу кончается зло. И счастья — полно…"
Мы положили его стихи на музыку.
Был я в те дни вместилищем всего того, что называется Детский Православный Военно-Патриотический клуб. Я как будто сам был этим клубом. Была внутри меня его простая, всему внемлющая, незлобивая, великодушная детскость. Было во мне твердое как камень, ясное как утреннее небо, всепросвещающее православие. Была во мне его воинственность, облеченная в правду, препоясанная истиною, вооруженная Словом Божиим.
Сейчас я уже не тот. Вижу в себе опять тех двух. Один из них притих, другой ликует. Один Святая Русь, другой Россия.
А ребятки, слава Богу, всё те же! Признаться, пожалуй, надо — это не я с ними занятия проводил, а они со мной. Во как затараторили однажды! Это они меня на место ставили, ведь я всё — Святая Русь, Святая Русь… Святая Русь вся там, на Небе, ну а пока: Россия — это я, раб Божий Алексей! Я тоже Россия — раб Божий Григорий! И я, раб Божий Арсений! И я, раб Божий Тихон, тоже Россия! И я, раб Божий Владислав — Россия! Россия, это я — раб Божий Илья! И я, раб Божий Артур — тоже Россия! И я тоже Россия, меня зовут раб Божий Федор!..
Высоцкий монастырь, г.Серпухов
1.0x