РУССКИЙ ОСТРОВ

№03 (687) от 17 января 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Василина Орлова
РУССКИЙ ОСТРОВ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВО ВЛАДИВОСТОК
На плацу Невельского нас встречает тот же духовой оркестр, который две недели назад играл здесь прощальный марш. Да, знают эти приморцы, как учинить праздник. Телекамеры, журналисты — так и снуют.
— А где тот писатель из Москвы? Как — эта?..
Я понимаю свою ущербность. Писатель из Москвы, конечно, обязан выглядеть совершенно иначе. Писатель из Москвы — это ого! Такой, крупный, под два метра, с ухоженной бородой, с гнутой трубкой в зубах. А еще в бархатном пиджаке и с беретом. И в кармане у него блокнот из кожи редкого тюленя, за ухом серебристая перьевая ручка. О, еще — брови у него должны быть седые и пушистые, как у ризеншнауцера. А тут какое-то хлипкое недоразумение.
Владимир Листровой присел к компьютеру в департаменте перегонять с диска на диск многочисленные фотографии, которые и мне надо будет взять с собой. Мы договорились с Владимиром Тыцких, что я составлю путевые заметки о поездке, а их выпустят отдельной брошюркой. С фотографической вклейкой. Собственно, так уже делали два года подряд — выпускали книжечку "Единого слова ради", которую составлял Александр Гельбах. Причем заглавие было набрано стилизованным уставом.
Мне, кажется, удалось умолить издателей, что на сей раз название будет другое. Слишком странными показались тут слова Маяковского. Хотя и в этом, возможно, есть свой постмодернистский смысл…
После импровизированной блиц-пресс-конференции все потихоньку разбрелись. Кажется, можно немного отдохнуть от нашего бесконечного перемещения в пространстве. По счастью, я уже почти совсем здорова.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ПОЭЗИИ
Книги, журналы и газеты, которыми меня снабжают, складирую в большой фибровый трофейный чемодан, который подарила Вера Лукинична. Не чемодан, а мечта оккупанта. Страшно подумать, что я потом буду с ним делать. Бумаг набирается уже килограммов под тридцать.
Листаю книжки. Разумеется, меня в первую очередь интересует поэзия сверстников.
Что обращает внимание — эта поэзия, в основном женская. И та, которая уже расцвела, и та, которая только поднимается от завязи.
Постарше и пожестче Татьяна Зима, автор поэтического сборника "Скобы": "Такая осень — пиши пропало / бежит борзая, сливаясь с нею, / мешая краски как попало — / так веселее. <…> Так оно зреньем не насытится / так не бывает небо пусто, / и нужно умереть, чтоб свидеться / и это грустно".
Татьяна Краюшкина в 2006 году выпустила первый сборник "Черно-белый апельсин". Она уловила важное, адресуемое мужчине, в чем чувствуется нечто библейское: "Ты был мне для того, чтобы писать".
Марианна Смирнова, совсем юная, двадцатилетняя. Она, может быть, невольно, сказала про генезис стихов — не только своих: "Весь узор вероятностей: наша зима, / Море, чайный пакетик в дымящейся кружке — / Оригами? А вот: я не знаю сама, / Как они получаются… эти зверюшки".
Евгения Хузиятова ярко заявила о себе публикацией в журнале "Дальний Восток". Подборка стихотворений "Из Японии с любовью": "На сером зелень, золото — на красном; / И неизменна, и многообразна, / На кончике копья сотворена, — / Арена экзотических историй, / Где в каждой точке в спину дышит море, — / Моя невероятная страна".
Когда нечто происходит, совершается, сдвигается в мире, первой это чувствует поэзия, неперсонифицированная. Первым чувствует поэт. Не один какой-нибудь, а, может быть, платоновский поэт, поэт-идея, эйдос. И про всякие непростые вещи, хитрые и таинственные тенденции поэзия рассказывает с простодушностью болтливого ребенка. Пожалуй, наиболее звонкие поэтические голоса сегодня в Приморье — женские. Это тоже о чем-то говорит.
ВЕЧЕР В БИБЛИОТЕКЕ
Я волновалась. И повод поволноваться был, да еще какой: во Владивостоке (подумать только!) в крупнейшей приморской библиотеке имени Горького читать свои стихи, прозу. Выходить к людям, к землякам с тем, что у самой рождает сомнения…
Этот вечер организовала Ирина Романова, здешняя заведующая. Красивая, изысканная женщина. Когда-то, рассказывают, она занималась художественной гимнастикой, и в ее решимости непременно вытолкнуть меня на помост было тоже нечто спортивное.
Были Геннадий Несов, Александр Лобычев, Александр Турчин, однажды написавший мне в "Литературную Россию" письмо. Пришли Джон, Тыцких, Людмила Ивановна Качанюк, поэт Галина Якунина, молодые поэтессы Татьяна Краюшкина, Дарья Уланова, Юлия Головачёва, другие люди…
Начинала запинаясь, а читала и говорила около двух часов. В конце вечера Юрий Кабанков, поэт и философ, преподнес свою поэтическую книжку "Рожденные в травах". Александр Егоров представился так: "Я — последний поэт уходящей России", и подарил мне две своих книжки. "Любопытно мнение столичной штучки", — сказал он.
Вот так аттестация! Столичная штучка? Такая блестящая пуговица, серебристая шпилька?!..
Провал? Не приняли?.. Нет, улыбаются. И люди — такие понятные, понимающие, непростые, свои — вокруг…
ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ РОДНЯ
Я из богатой семьи. Родней. "Ты из Москвы?" — "Да". "С Украины?" — Да". "Из Сибири?" — "Из Сибири". "С Дальнего Востока?" — "И оттуда тоже". Я практически отовсюду.
Родилась я в Дунае, это под Находкой. В Охотске живет отцова тетка, а в Находке сейчас — Анжела, моя двоюродная тетка, замужем за моряком.
С собой у меня был строгий бабушкин наказ из Ангарска: обязательно созвониться с Анжелой и побывать у нее. Я позвонила. Выяснилось, что она проводит отпуск в Черниговке. Это за Уссурийском.
Анжела, которую я не видела добрых двадцать лет, встретила, как будто расстались вчера. Без ахов-охов, обнялись, заговорили обо всем и сразу.
Две высокие красивые женщины — Анжела и ее подруга Оксана — шерудили на кухне, а в комнате их многочисленный выводок — двое пацанов и две девочки, да соседские детишки, целый детский сад — глядели мультики и резались в карты.
Над диваном висела распятая медвежья шкура. В сковороде на кухне шкворчал дальневосточный, с таежной реки конёк (губарь) и карась.
Потом все вместе уминали праздничный обед.
— Вишь ты чё, это такая рыбка, которую надо есть аккуратно: костиста…
ДУНАЙ
И все-таки главное, зачем я в Приморье, — Дунай. Мой родной поселок, бывшая база подводных лодок. Назван поселок так, говорят, потому, что первое русское судно, которое некогда причалило тут, называлось "Дунай". А бухта Конюшкова — в честь капитана этого корабля.
Здесь, на дизельной "букашке" — служил отец. "Букашка" — от слова "Буки" — так называли большие лодки.
Отсюда отец ходил в море, здесь ждала его мама, нянча нас с братом, который всего на год младше. Здесь она берегла нас от ветров и штормов, добывала какие-то продукты — в советский период с этим были проблемы. Носила ведрами воду из котельной береговой базы. Вода как таковая подавалась в поселок два раза в сутки, по пятнадцать минут. Здесь прошла её юность. Здесь прошло мое раннее детство.
Я всё помню, что было тут. Кажется, знаю каждую ступеньку лестницы, что карабкается в сопку из нашего двора. Помню расположение комнат в квартире, трехколесный велосипед, мехового олененка, который украшал голую стену. Крупных божьих коровок на площадке.
Папины редкие приезды и его большие руки. Любовь родителей, которые за всю жизнь ни разу не подняли друг на друга голоса…
Острый ветер, каменистый берег и чайки, при прощании с которыми, когда мы покидали Дунай, Вовка крикнул: "До свиданья, море, до свиданья, чайники!"
Господи!.. Что здесь стало? Ржавеющая баржа в бухте, разбитый голый пирс, у которого швартовались подлодки.
Окна домов плавсостава, заложенные разнокалиберным кирпичом, бедный рынок, умерший магазин игрушек, восхитительных игрушек: плюшевых собак, пластмассовых зайцев из "Ну, погоди".
Расколоченные окна военторга. Дуная, действительно, больше нет. От нашего дома — лишь остов: стены и высаженные рамы. Двери куда-то делись. Ни межкомнатных перегородок, ни лестниц на наш этаж...
Не надо показывать маме сделанные здесь фотографии.
БУХТА ЗОЛОТОЙ РОГ
Владивосток с площадки фуникулёра настолько красив и необычен, что ничего не напоминает. Ни одного другого города, в котором я бывала. Ни одной картины известного или неизвестного мастера.
Не знаю, с чем даже сравнить ночную летнюю бухту — Золотой Рог. Елочная игрушка — отдает галантереей, ларец с самоцветами — да ну, ерунда какая-то. Может, коробка конфет, которые мы особенно любили в детстве — ну там, "Вечерний Киев"…
А если без шуток, красиво: берега бухты в судах, на которых горят сигнальные огни. Город облек бухту, тоже в огнях. Справа на рейде парусное судно "Надежда". Дальше — остров Русский, погруженный по острые скулы в воду.
Завтра я — туда.
РУССКИЙ ОСТРОВ
На пароме, шедшем на Русский остров, Владимир Михайлович познакомил меня с Александром Гельбахом, сыном писателя Павла Гельбаха, автора повести "Наташка с острова Русский".
— Как ваши впечатления от Приморья?..
— Воодушевляют лица. И это немало.
— Лица, лица… Скажите лучше, физиономии… Рожи.
Не в настроении человек. Только сегодня? Навсегда?
Пока благодаря движению парома разворачиваются тяжелые краны, раздвигаются ряды многотонных контейнеров, лежащих один на другом, как кубики в детской игре-конструкторе, позади остаются ряды судов и громады облаков, а остров, поросший темно-зеленой хвоей, каменистый, скуластый, серый, неприветный, приближается.
На месте нас встречает Олег Стратиевский — он историк, а вообще офицер, служил в автобате в Афганистане, известный специалист по Русскому острову. Высок, худощав, под мышкой папка с фотографиями, вырезками, картой.
— Русский остров составляет ровно сто квадратных километров, здесь нет ни одного километра асфальтированной дороги…
Канал, остров Елены, Бохайский редут. В 1986 году окаянные люди сгубили разводной мостик, пытались даже срезать опоры — на металлолом.
Я пытаюсь записывать за Олегом, потом бросаю. Больше запомнить сам остров, почувствовать…
В тумане проступают стены рухнувших зданий. Часть из них были архитектурными редкостями. Первые кирпичные дома были построены моряками на Русском в XIX веке. В 2003 году флот отсюда ушел.
Трех лет оказалось достаточно, чтобы погибло всё. В проемы разбитых окон видны стенные росписи. Ну как росписи. Художественной ценности не имеет — Советский военно-морской флаг, маяк, пронзающий ночь прожектором… Водоэмульсионной краской рисовал на стене какой-то матрос, художник-самоучка.
Смотрю на это, и в душе переворачивается.
Существует легенда, что Чингисхан, когда был молодым, попал в плен к чжурчженям (их поселения найдены на Русском острове). Он поклялся отомстить за унижение. И разрушил мир.
У разрушенного корпуса постамент. Олег Стратиевский объясняет нам, что здесь стояла учебная модель танка — встречая танк на своем пути, пехота гибнет главным образом из-за паники. А эта модель сберегла много жизней… Теперь и её уже нет.
Разбитый монумент "За Власть Советов!". Остатки здания, на котором сохранилась табличка: "Учебный корпус №4. Боцманов". Эта фраза, с мощным, скупым, строго функциональным синтаксисом, почти непонятной инверсией…
От красной звезды, слетевшей с памятника воинам-тихоокеанцам, остались только дыры в бетоне, куда она крепилась. На тротуарной плите кто-то вывел белой краской от руки: "Мы все равно вас помним!"
Хотела на том и закончить, тяжело, но надо все-таки до конца…
Черные пакеты с мусором — грудой у голого флагштока.
— Объявили субботник, собрали, а вывезти? Сложили…
Киотный столб лежит в волнах у Поспеловского вала.
— Мы всякий раз ставим его заново, но кто-то опрокидывает, — говорит Олег Стратиевский со спокойной яростью.
— Но кто?
— Бог им судья, — говорит он так, словно это и есть ответ.
Ворошиловская батарея на Русском — место как будто даже ухоженное. Виктор Петрович Люлько, подполковник, проводит экскурсию для нас. Высокий крепкий мужчина в форме и пилотке с флотским крабом.
— Погода, будем говорить, вам не благоприятствует. Закамуфлирована…
Три орудийных башни тонут в тумане.
— Башни — калибр 305 мм, ствол весит 251 тонну — были сняты с линейного корабля "Полтава", который был введен в строй в 1914, но через пять лет — горел. Установили, как береговое орудие, личный состав в 75 человек обслуживал. По 9 июля 1997 года батарея была действующей. Вывезли снаряды. Утопили. Разоружение, демилитаризация. Запустение. Повесили замки. Видите, что осталось — следы вандализма...
Круглые стеклянные приборы в башне, о назначении которых могу только догадываться — в мелкой сетке трещин.
— Три снаряда топят крейсер, два — эсминец. Можно сбивать воздушные цели. Чтобы не приходилось сбивать их в действительности, такие орудия должны служить, быть в исправности.
— И что, можно эту батарею сейчас привести в рабочее состояние?
— Всё можно. Если воля есть… У нас тут был один иностранец на экскурсии. Я сказал: "Приходите к нам в гости. Без пушек". А переводчик, видно, схимичил что-то. Тот машет руками: "Нет-нет, под ваши пушки мы не пойдем!.." Так-то. Не ходите, дети, в Африку гулять…
"Стой! Сдай курительные принадлежности, оружие и боезапас". Пороховой погреб. Рядом помещения для личного состава. Двухъярусные кровати — ничем не отличаются от лож для снарядов, тут рядом. Бок о бок. Локоть к локтю.
А на таинственных серых ящиках по сию пору сохранилось выведенное трафаретом: "Отв. м-с Голиков".
Ответственный, где, так-растак, тебя носит?
Позже, в Москве, я показывала бабушке фотографии. Она спросила: "Что это?" — "Русский остров". — "Понятно, что русский. А какой остров-то? Кто его так разбил? В Приморье же войны не было…"
СВЯТО-СЕРАФИМОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ
В Свято-Серафимовском мужском монастыре большие строгости. На территорию невозможно прийти запросто, как в любой московский, либо подмосковный монастыри. Олег Стратиевский договорился, нас пропустили. Недолго постояли на службе.
Трудник Сергий поглядел синими глазами:
— Поклонитесь от нас московским святыням…
Мы уезжали с Русского острова. Туман спадал.
Владивосток — остров Русский —Москва
Полностью очерк будет опубликован журналом «Наш современник» в первом полугодии 2007 г