ТАК!

№20 (652) от 17 мая 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Тит
ТАК!

— И ничего более оголтелого нет?
— Нет ничего более оголтелого.
— Более махрового, более одиозного — тоже нет?
— Махровее и одиознее некуда.
— Прелесть какая. Мракобес?
— "От мозга до костей", — как говорят девочки.
— И сгубил свою жизнь во имя религиозных химер?
— Сгубил. Царствие ему небесное.
— Душка. Черносотенством, конечно, баловался, погромы и все такое?..
— В какой-то степени — да.
— Волшебный человек! Как только у него хватило желчи, и нервов, и досуга? И ни одной мысли за всю жизнь?
Венедикт Ерофеев.
"Василий Розанов глазами эксцентрика"
Василию Васильевичу Розанову, русскому, страстному, противоречивому и "неудобоваримому", на днях исполнилось 150 лет. Громкий юбилей прошел тихо, прошелестел. Разве что Лев Пирогов в "Независимой газете" отозвался. Осторожно "ощупал" Розанова, сказал: "Да, вот…", и отступил уважительно. Да еще Никита Михалков в толстом свином переплете с золотым тиснением выпустил подарочное издание "Розанов. Избранные места". Интересно, посмотреть, какие такие полезные для пищеварения "места"?
В городе Ельце, где Розанов некоторое время преподавал при малом стечении народа, установлен бюст во дворе одного из домов. Установлен нелегально.
В смысле своей неудобности и беспощадности и дерзости Розанова можно назвать "нигилистом справа". Он был отрицатель многого. Однако как рыба в воде он чувствовал себя в том напоенном смыслами, образами, но уже обреченном и, в русском смысле, буржуазном социуме. Империя, достигшая фазы "цветущей сложности", при Розанове все продолжала и продолжала усложняться. В какой-то момент элементы этой сложности спятили. "Усложнение" все более стало напоминать неконтролируемый распад, кипение и роение. Пчелы начали разлетаться — начались дисфункции организма. Вся эта болезненная, динамическая сложность — была средой обитания мыслителя Розанова. Была тем падшим миром, который он любил, знал и отрицал. Розанов — падший ангел русской философии.
Милые вещицы, странные вопросы занимали его ум. Это было время, когда роскошный "золотой век русской литературы" длил себя, невзирая на хронологические вешки. Большого, немого, страшного и неподвижного Розанов не замечал. Русское непознанное, неведомое, таящееся в глубине народной, культурной и литературной жизни Розанову казалось выдумкой. Вот еврейское "нечто", оно — реально.
Русский же "ноумен" Розанов сердечно не признавал. Правильно, какой там "ноумен", если сосед завидует и лают собаки? И много-много всего любопытного, блестящего и увлекательного. Русская жизнь очень нравилась Розанову. Типы, женщины, разговоры, церковные службы, большие живописные полотна.
Это — не языческое и не христианское — это обывательское, в хорошем смысле слова. Розанов — взбесившейся обыватель, впитавшей полифонию "усредненной" жизни, языка, характеров.
Когда пришел "настоящий, некалендарный" — цок, цок, цок — Розанов лишился не только средств к существованию, остатков дров и надежды прокормить семью. Он в одночасье потерял литературный воздух. Последнее, перед смертью, его восстание против Христа и христианства и глубочайший, беспросветный пессимизм — звучат по-иному. Слова его разносятся в вакууме. Гораздо страшнее, серьезнее и трагичнее, чем все его предыдущие "сто парадоксов". Розанов не мог видеть Россию, которая — вне истории, вне эстетики, вне общества и литературы. Для Розанова Россия была одно плюс, другое, плюс третье… И так до бесконечности — сумма разнообразных явлений. Когда все плюсики один за другим упали, ничего, кроме тьмы, Розанов не увидел. "История не туда пошла, надо начинать ее заново, с Кия, Трувора…".
Когда-то в поисках самого важного, нетленного, среди привлекательных мнимостей он обнаружил незыблемое и бесспорное: "Семья!". Но в самом конце, в мрачном холоде наступившего безвременья напишет: "надо начинать сначала: с Кия, Трувора, семьи Розанова…".
Наступившая "некалендарная эпоха" сломила Розанова, а затем жестоко расправилась с его потомками, выжгла родовую купель.
Оплакиваем трагическую судьбу писателя. Но... читаем с благодарностью:
“Я не хотел бы читателя, который меня "уважает". И который думал бы, что я талант (да я и не талант). Нет. Нет. Нет. Не этого, другого.
Я хочу любви.
Пусть он не соглашается ни с одной моей мыслью ("все равно"). Думает, что я постоянно ошибаюсь. Что я враль (даже). Но он для меня не существует вовсе, если он меня безумно не любит. <....>
Я для этого и отрекся с самого же начала от "всякого образа мыслей", чтобы это было возможно! (т.е. я оставляю читателю всевозможные образы мыслей). Меня - нет. В сущности. Я только - веяние. К вечной нежности, ласке, снисходительности, прощению. К любви.<....>
И вы все летите, друзья, ко всяким своим целям, и поистине я не отрицаю ни монархии, ни республики, ни семьи, ни монашества, - не отрицаю, но и не утверждаю. ибо вы никогда не должны быть связаны”.
Так что вернуться в "практику", в созидание, уйти от этого немого и неподвижного, в котором мы все, впрочем, пребываем, поможет нам Розанов — оригинал, острослов и медиум.