САПЕРЫ И ПРОКУРОРЫ

| | | | |
Наталия Холмогорова
САПЕРЫ И ПРОКУРОРЫ

6 октября Северокавказский окружной военный суд Ростова-на-Дону признал невиновными военнослужащих Внутренних войск МВД России, обвинявшихся в убийстве жителей Чечни. Командир разведроты старший лейтенант Евгений Худяков и командир саперной роты лейтенант Сергей Аракчеев обвинялись в убийстве трех мирных жителей Чечни и причинении телесных повреждений четвертому.
Перипетии громкого "дела Ульмана" сейчас у всех на слуху. Многим, должно быть, памятно и скандальное заявление главного военного прокурора о том, что решение присяжных, оправдавших Эдуарда Ульмана, "не имеет никакого отношения к правосудию". Невольно спрашиваешь себя: если неправосуден суд присяжных — простых граждан, руководствующихся здравым смыслом и чувством справедливости — то кто же представляет у нас правосудие и как же оно, это правосудие, выглядит?
Между тем от взглядов широкой публики ускользает одно важнейшее обстоятельство. Дело Ульмана, которого уже в третий раз судят за одно и то же (и, видимо, будут таскать по судам, пока не добьются от несговорчивых присяжных нужного приговора) — не единичный случай, не из ряда вон выдающееся происшествие: это лишь верхушка айсберга, один из многих судов над российскими солдатами — судов, не укладывающихся ни в рамки закона, ни в рамки здравого смысла. И если Ульман, по крайней мере, действительно совершил то, в чем его обвиняют — спор идет только о мотивах и мере ответственности — то для многих и многих его товарищей и сослуживцев дело обстоит гораздо хуже.
В столичной прессе в последнее время можно встретить удовлетворенные заявления о том, что власть, мол, наконец-то взялась за ум, вняла слезным просьбам правозащитников и требованиям ПАСЕ и принялась по справедливости карать военнослужащих за зверства, якобы совершаемые над чеченскими мирными жителями. В подтверждение этого журналисты указывают, что в последние два года в Ростове "постоянно идут процессы над федералами, обвиняемыми в убийствах и злоупотреблении властью". Это правда: процессы идут беспрерывно. Один такой процесс мы сейчас рассмотрим подробнее.
Ульмана я вспомнила не зря: у Худякова с Аракчеевым этот процесс тоже был не первым. На первом, также проходившем с участием присяжных, они были оправданы. Причем оправданы "вчистую": суд установил, что инкриминируемых им деяний саперы не совершали. Но дело было возвращено в суд после отмены первого оправдательного приговора военной коллегией Верховного суда.
И в этот раз один из гособвинителей уже заявил, что "в ходе процесса были допущены юридические противоречия и процессуальные нарушения". Следовательно, не исключен новый протест прокуратуры и новый суд. И новые мытарства российских военных.
Сергей Аракчеев — с виду обычный русский парень, светловолосый, сероглазый, с простым и открытым лицом. Приглядевшись, можно заметить красные прожилки в глазах — повышенное внутриглазное давление, последствие контузии. Держится спокойно, хотя в голосе и движениях чувствуется давняя усталость. Речь сдержанная, точная и непринужденная — речь образованного человека.
— Я, Аракчеев Сергей Владимирович, 1981 года рождения, родом из Нижнего Новгорода, из рабочей семьи. С детства мечтал о военной службе. Окончив школу в 1997 году, поступил в Северо-Кавказский военно-командный институт внутренних войск, окончил его в 2002 году по специальности "командир мотострелкового взвода" с курсом инженерной подготовки.
По окончании ВКИ вместе с другими выпускниками в "добровольно-принудительном порядке" отправится в Чечню. Немногим более полугода он прослужил в инженерной разведке: в послужном списке — более 25 обезвреженных взрывных устройств, одна контузия от взрыва, медали "Суворова", "За воинскую доблесть", "За ратную доблесть", наградной кинжал — подарок генерала, которому Сергей обеспечил безопасный проезд по территории мятежной республики.
— По правилам, обезвреживать взрывные устройства должны рядовые, — рассказывает Сергей. — Но правила — одно, а реальная жизнь — совсем другое. Кстати, за 25 обезвреженных обычно дают орден Мужества. Честно говоря, я этого ждал. Но тут началась эта история — стало не до орденов...
"История" началась 15 января 2003 года, но Аракчеев узнал о ней лишь два с половиной месяца спустя. У его подчиненных кончался срок службы, а сам он собирался в долгожданный отпуск: выправил все бумаги, сдал боеприпасы, уже выехал вместе со своим отделением в Москву... Но там получил вызов в военную прокуратуру и вместо отпуска попал в Ростовское СИЗО — ждать суда по обвинению в тройном убийстве.
— Когда мне объяснили, в чем нас обвиняют, я в первый момент рассмеялся. Мне казалось, такого быть не может: это же сумасшествие какое-то! — вспоминает военный.
В самом деле, обвинение, предъявленное Сергею Аракчееву и его сослуживцу Евгению Худякову, у свежего человека вызывает изумление. Если верить военной прокуратуре, утром 15 января Сергей и Евгений, находясь в состоянии сильного опьянения (это было установлено три месяца спустя после происшествия), остановили в районе аэропорта "Северный" в Октябрьском районе Грозного КАМАЗ с водителем и двумя пассажирами, "с целью завладения автомобилем" приказали всем выйти, уложили их на асфальт, убили выстрелами в голову. Вместе с ними зачем-то взорвали и машину (которой "собирались завладеть"). Затем остановили еще один автомобиль, ГАЗ, прострелили ему колеса и радиатор, его водителя Шамиля Юнусова (он потом станет главным свидетелем обвинения) почему-то убивать не стали, а отвезли к себе в часть, отобрали деньги и ценные вещи, били, пытали электротоком, три раза прострелили ему ногу, а затем... отпустили с миром. После чего Шамиль Юнусов вышел из воинской части и уехал на своем газике (с простреленными колесами и радиатором, выжимая сцепление трижды простреленной ногой).
Шамиль Юнусов утверждает, что нападавшие были в масках; однако через год с небольшим в зале суда (опознание во время следствия не проводилось) он уверенно опознал предъявленных ему Худякова и Аракчеева. Как сам объяснил, Худякова — по глазам, Аракчеева — по бровям. Какие глаза у Худякова — не знаю, а вот к бровям Аракчеева я внимательно присмотрелась. Что в них такого, что они навеки врезаются в память и узнаются с первого взгляда? Честно говоря, ничего особенного. Брови как брови.
Важным вещественным доказательством стала найденная на месте происшествия покрышка от БТРа, по утверждению следствия, принадлежащего части Худякова и Аракчеева — якобы именно на БТРе 226 стояла найденная покрышка в качестве запасной (на БТР не предусмотрено запасное колесо). Следователь военной прокуратуры явился в часть, переписал все номера покрышек от БТР ВЧ 3186, после чего этот кусок резины навеки исчез в недрах хранилища вещдоков. При этом в разных документах, входящих в материалы дела, покрышка носит разные номера. На просьбы присяжных предъявить злосчастную покрышку, чтобы судьи имели возможность увидеть ее своими глазами, прокуратура не реагировала на прошлом суде и не реагирует на нынешнем, отделываясь смехотворными объяснениями: мол, женщина, отвечающая за ключ от хранилища, заболела, или ушла в отпуск, или ключ потерялся, а дубликатов не имеется и открыть дверь никак нельзя. В том, что на месте происшествия была найдена та самая покрышка, присяжные должны поверить прокуратуре на слово.
Не лучше ситуация и с другими вещдоками. На месте преступления найдены гильзы — однако выстрелов, если верить прокуратуре, было произведено более 20, найдено шесть гильз, а на экспертизу поступило почему-то семь. Откуда взялась лишняя? Ни следователь, ни прокурор не утруждают себя этим праздным, по их мнению, вопросом.
В телах убитых сохранились пули, с помощью которых можно было бы точно установить виновность или невиновность Худякова и Аракчеева. Но… вскрытие трупов не проводилось, поскольку, согласно чеченским национальным традициям, убитых необходимо было похоронить до восхода солнца следующего дня. Так написано в материалах дела.
Итак, пули достать не удалось, однако баллистическая экспертиза (точнее, целых четыре экспертизы) стволов все-таки была проведена. И показала, что из табельного оружия сапера Аракчеева не было произведено ни одного выстрела.
Итак, на чем же, кроме "опознания по бровям", было основано обвинение в адрес Худякова и Аракчеева? Исключительно на показаниях солдат — их сослуживцев и подчиненных, утверждающих, что убийства происходили у них на глазах. К началу первого процесса этих свидетелей обвинения было восемь. Рассказы их выглядели совершенно одинаково — "как под копирку". Пятеро в ходе процесса отказались от своих показаний, заявив, что оклеветать командиров их вынудила прокуратура путем морального и физического насилия. Один из них — капитан Андрей Чурин — отказался от своих показаний на прошлом заседании суда. На вопрос, почему он оболгал товарищей, ответил исчерпывающе: "Мне следователь, майор Александр Васильев, прямо говорил: "Ты думаешь, мы вас будем держать во Владикавказском СИЗО? Нет, мы вас кинем в Чернокозово, к чеченцам, а что там будет с тобой и твоими солдатами — сам знаешь!". На втором процессе Милов Денис также отказался от данных ранее показаний. Все свидетели, как один, заявляют, что были вынуждены подписать готовые бумаги, а потом давать показания под давлением со стороны прокуратуры.
При этом записи в журнале части показывают, что 15 января Худяков и Аракчеев находились на боевых заданиях, причем разных, и тот и другой — на расстоянии нескольких десятков километров от места происшествия. Твердое алиби обоих офицеров подтверждают в общей сложности семнадцать человек — также из числа их сослуживцев и подчиненных.
— Нам повезло, что мы потребовали для себя суда присяжных, — говорит лейтенант Аракчеев. — Прокуратура этому сопротивлялась, и это понятно: присяжные на все это посмотрели и поняли, чего стоит вся эта комедия....
Особая тема — поведение на процессе журналистов. Как правило, подобные процессы проходят вовсе незамеченными. Но повторный суд, да еще и с участием присяжных, неизбежно привлекает внимание прессы. Однако проявляется это внимание своеобразно.
— Журналисты появляются на процессе только в те дни, когда выступают свидетели обвинения, — говорит Аракчеев. — Очевидно, у них существует какая-то договоренность с прокуратурой. Такое впечатление, что они свое мнение составили еще до суда, и доводы защиты их вообще не интересуют.
С журналистами Сергею не везет. То Марина Гриднева в "МК" сообщает: "Как показала экспертиза, Худяков и Аракчеев были пьяны" (через несколько месяцев после происшествия?); то в "Новой газете" появляется душераздирающая история о том, как один из обвиняемых "с целью запугивания" похитил свидетеля обвинения и мчал его на своей машине через всю Москву, уходя от прокурорской погони...
— За этим стоят хоть какие-то факты?
— Вообще никаких. Все высосано из пальца.
— Сергей, а какие-нибудь правозащитники, общественные деятели на суде появлялись? Или, может быть, пытались с вами встретиться, выслушать вашу точку зрения?
— Нет, я не встречался ни с одним.
В конце нашей беседы я задаю лейтенанту Аракчееву, пожалуй, самый главный вопрос.
— Как вы объясняете то, что с вами произошло? Что это — недоразумение, трагическая случайность, недобросовестность какого-то конкретного следователя или прокурора? Может быть, вас кто-то подставил? У вас есть враги в военной прокуратуре? Или на вас возложили вину какого-то высокопоставленного убийцы?
— То, что произошло со мной и Худяковым — закономерность, — твердо утверждает Аракчеев. — Таких случаев, как наш — десятки, если не сотни. Просто о них никто не знает. За полгода в ростовском СИЗО я встретил шестерых солдат, истории которых очень похожи на мою.
— Можете назвать фамилии, обстоятельства?
-Могу. Сашка Жегунов. Разведчик, его часть стояла в Ведено. В нескольких километрах от части нашли захоронение — два трупа с огнестрельными ранениями. Кто убил, когда, почему — неизвестно. Вся вина Жегунова — в том, что в тот день (не в день убийства, а в день, когда нашли убитых!) он выезжал на задание. Другой солдат — рядовой Олег Кузьмин. Приговорен к четырнадцати годам тюремного заключения за "убийство мирного жителя". "Мирный житель" бросился на него с ножом, что ясно подтверждалось обстоятельствами дела — но на суде это никого не интересовало. Были и другие... И это — только Внутренние войска! Я уверен, что это только ничтожная часть. По понятным причинам я часто бываю в военном суде. Так вот: там каждый день судят "федералов" за убийства мирных жителей. И все, что я узнал за эти два года, заставляет думать, что среди этих солдат девять из десяти "виновны" не больше, чем я.
— Но почему такое происходит?
— Несколько лет подряд "правозащитники" кричали на весь мир о якобы чудовищных зверствах российских войск в Чечне. Это вызвало политические проблемы в отношениях с Европейским Союзом, куда Россия в то время очень стремилась попасть. Поэтому власть решила дать понять европейцам, что у нас в этом смысле наводится порядок — и военная прокуратура получила соответствующие распоряжения.
Кроме того, расследовать преступления на территории Чечни вообще очень сложно. Потому что чеченцы, даже вполне "мирные", никогда не выдают своих — даже не из какой-то клановой солидарности, а просто потому, что очень боятся боевиков. Поэтому они все валят на "федералов". Предположим, найден труп с огнестрельным ранением. "Кто убил?" — "Какие-то федералы приехали и убили". Приходит избитый или раненый человек в больницу. "Кто тебя так?" — "Какие-то федералы..."
Так дело попадает к следователю военной прокуратуры. А ему важно одно: не найти истинного преступника, а поскорее отрапортовать о том, что дело раскрыто.
— Как же выбирают "козлов отпущения"?
— Смотрят, какая часть расположена ближе всего к месту происшествия. Проверяют, кто ее командир, нет ли у нее каких-либо влиятельных заступников. Смотрят журнал части, выясняют, кто из бойцов в день происшествия выезжал на задание или куда-либо еще. Потом готовят "свидетелей" — обычно солдат этой части, прежде всего младший состав...
— Каким образом?
— С помощью насилия, морального и физического. Могут бросить на гаупвахту на несколько дней, не кормить, избивать. Наших "свидетелей" били. После этого они обратились в госпиталь: там им оказали помощь, но не делали никаких записей и отказывались фиксировать их заявления — понятно, что это делалось по приказу свыше. Могут поиграть на том, что солдат рвется домой: "У тебя через месяц кончается срок службы? Мама ждет, наверное? Вот обвиним в соучастии — и мать тебя еще долго не увидит..." Порой и этого не требуется. Рядовой или младший сержант, которого допрашивает полковник, изначально находится в психологически уязвимой позиции: достаточно на него прикрикнуть, припугнуть, и он скажет все, что от него хотят услышать.
Потом дело передают в суд. И, если боец не догадается требовать суда присяжных или не сумеет этого добиться, его судьба предрешена. Существует закон, по которому прокуратура должна отвечать за любое "неправильно открытое" дело: на практике это приводит к тому, что суды оправдательных приговоров просто не выносят. Так происходит на "гражданке"; то же, только в еще большей степени, верно и для военного суда.