АПОСТРОФ

| | | | |
Владимир Винников
АПОСТРОФ

БОРОДАЙ Ю.М. Пастораль эпохи позднего сталинизма. — М.: Праксис, 2005, 224 с., 2000 экз.
"Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изме- нить его", — этот заключительный, одиннадцатый из марксовских "Тезисов о Фейербахе" (1845) чрезвычайно важен. Если сами "Тезисы…" суть "первый документ, содержа- щий в себе гениальный зародыш нового мировоззрения" (Ф.Энгельс), то 11-й тезис можно назвать сердцем этого "гениального зародыша".
Не стоит представлять дело так, будто Маркс мог не понимать, что "объяснять" мир значит уже изменить его; с логикой, а тем более — с логикой формальной, всё у него обстояло блестяще. "Дело" же заключалось именно в том, чтобы заставить слово (философа в том числе) изменять мир (непосредственно), вернуть слову всю полноту его бытия, включая полноту творческих (магических) функций. "Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости" (1 Кор., 1:22) — Карл Маркс здесь вполне "Иудей", а не "Еллин", и если царь Соломон, согласно легендам, заставлял служить себе демонов, то на службу марксизму были — без всяких легенд, а в исторической практике — поставлены "призраки": коммунизма и пролетариата.
Однако в 11-м тезисе заложена "бомба" куда серьезнее: ведь если, "объясняя мир" философы как "любители мудрости", по сути, объясняли себе себя (сократовское "Познай себя!"), то как можно "изменить мир", не изменив себя и не изменив себе? 3-й тезис: "Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна)". "Партия" (от латинского partio — делю, разделяю) — это как раз та самая предсказанная Марксом, отделенная от общества и возвышающаяся над ним часть.
Все советские философы, то есть, вернее, настоящие философы советского времени, эту вавилонскую башню партийности познавали на практике, все они — пусть даже через отрицание, а настоящие — и прежде всего через отрицание — всё-таки усваивали и воспринимали эту жажду изменить мир своим словом, придать слову всю полноту бытия. Тем более, что такое отношение к слову вообще характерно для русской культуры, сформировавшейся под многовековым влиянием православия. Точно так же, как русская живопись появилась в результате наложения на "иконный" канон усвоенных приемов западноевропейских художников, так и великая русская литература появилась в результате наложения на каноны церковной литературы западноевропейских литературных жанров. Поэтому с точки зрения Запада русская литература более чем неправильна, ибо слова для нее — не "кирпичи", из которых строится здание текста, а "живые клетки", создающие единый организм.
Приведу в этой связи лишь самые показательные, поскольку касаются фигур в философском кругу более чем известных, примеры. Так, писал "в стол" стихи и прозу (вплоть до романа "Женщина-мыслитель") Алексей Федорович Лосев, который в письме к жене от 19 февраля 1932 года прямо заявил: "Родная, я — писатель и не могу быть без литературной работы", причем, стоит заметить, не просто писатель, но "писатель, ведущий за собой общество". Написал повесть "Экзамен не состоялся" и перевел на русский язык роман Дж.Оруэлла "1984" Михаил Константинович Петров. А уж про Александра Александровича Зиновьева в данном контексте даже говорить не приходится — он в общественном восприятии давно стоит куда ближе к "писателям", чем к "философам" как таковым.
Теперь к этой когорте русских "философов-писателей" можно смело причислить и Юрия Мефодиевича Бородая. "Эта повесть — сплав беллетристики, философии и богословия — пролежала в моем архиве больше тридцати лет… И эту повесть я сознательно замышлял в противовес жизнерадостному энтузиазму расхожей советской литературы как патологическую чернуху — записки из сумасшедшего дома… Но вот парадокс. Сегодня на фоне щенячьего демократического апофеоза тотального нигилизма, всеобщей вольной продажности и оголенного до предела цинизма та молодая моя "чернуха" со всей ее гаммой немножко преувеличенных мук и ужасных страстей выглядит благостной пасторалью. Жизнеутверждающей!.. Что-то радикально изменилось в нашей жизни — сменились ценности? Или все ценности просто умерли, обнаружив свою ходульность и оставив вместо себя пустыню? Я решил вытащить эту старую рукопись из архива и предъявить ее как своего рода исторический документ", — говорится в авторском предисловии.
Со стороны, разумеется, трудно судить о степени художественных преувеличений, но в этой повести философ (и философ, несомненно, первого ряда) пытается "всего лишь" объяснить свой личный — и в то же время единственно существующий, а потому неизбежно общий для всех мир: "счастливый май 52-го", "друзей"-врагов Михаила Глузмана и Леонида Мещерского, Машу Меньшикову-"Мадонну", "оборотня"-"наваждение"-Диану, мужем которой стал герой повести Иван Сиротин и всё остальное… И находит параллели в евангельском предании: сиротские роды Иисуса в яслях, обрученная с Иосифом из царского рода святая Мадонна-Богородица, которую едва не побили камнями за ее "грех"... "Сам я вижу грех свой в том, что дерзнул возомнить себя художником", — признается в "заветной тетради", обращаясь к Богородице, герой, которого вовсе не стоит отождествлять с автором. Какая-то незримая нить связывает "Пастораль эпохи позднего сталинизма" с булгаковским романом "Мастер и Маргарита".
"Уколы сделали свое дело, он потерял способность наяву видеть собственные измышления. Долго всматривался. Сам теперь жаждал, ждал сумасшествия, потеряв на него надежду. Небо совсем очистилось, но и солнце садилось.
Всё, — вздохнул он и, как молитву, стал шептать стихи:
Всё темней, темнее над землёю,
Улетел последний отблеск дня.
Вот тот мир, где жили мы с тобою.
Ангел мой, ты слышишь ли меня?.."
Так вот выскользнуло, просто и чудесно: "Небо совсем очистилось, но и солнце садилось"… Дай Бог каждому дойти до такого смысла собственной жизни. Видимо, философы лишь различным образом изменяли мир, но дело заключается в том, чтобы объяснить его…