РЕЗЕРВАЦИЯ МЕЧТЫ

| | | | |
Александр Брежнев
РЕЗЕРВАЦИЯ МЕЧТЫ
БЕСКОНЕЧНАЯ ЦЕПЬ КОСТРОВ посреди громадного плоского пространства казалась разметкой для приземления самолета или тяжелого космического корабля. Пожалуй, это главное, что мне запомнилось из этой поездки на дачу.
Вот мы и едем на синих "жигулях" шестой модели по подмосковным дорогам. Прогресс технический здесь уже наступает, но еще не наступил. Те дороги, что ведут к богатым коттеджам, покрыты добротным асфальтом, ехать по ним одна радость, но вдруг коттеджи заканчиваются, и сразу натыкаешься на колдобины, сжимаешь челюсти, чтобы не прикусить язык. Навстречу едут такие же машины, и там тоже пассажиры смотрят на тебя из окон со сжатыми челюстями, напряженно хватаясь за "держалки" над дверями. Взгляд у них от напряжения челюстей рук и глаз получается злой, настороженный.
Сосед, с которым мы в дружеских отношениях, звал к себе на дачу давно. Но у меня так же давно сформировалось стойкое неприятие такого вида досуга, как отдых на даче. Неизменно в воображении возникали лопата, грязная земля, пот, мухи, которые на этот пот липнут, мелкие мухи, забирающиеся в глаза и уши, а потом беспробудная беспонтовая пьянка. Поэтому я всегда врал соседу, что страшно занят в эти выходные, привязан к "клаве" компьютера, и с меня ждут чуть ли тридцать тысяч знаков к понедельнику. При этом я дорожу дружбой с этим соседом, полковником военно-космических сил в отставке. Порой он может рассказать много интересного, а я отлично знаю, что совместный тяжелый физический труд, как ничто другое, способен рассорить даже самых близких друзей. Именно этого не хотелось.
Но в этот раз сосед уговорил. Конец ноября, делать на даче нечего, ничего не надо копать, пилить или рубить. Надо просто приехать вечером, забрать дорогие вещи ( телевизор, радио и прочее, какие-то вещи из одежды и инвентаря, посуду, конечно же, электрическую плитку) и отвезти домой в Москву. Всего-то и делов: все сгрузить в машину, переночевать в избушке-даче да поболтать у костра вечерком на природе.
Ехали по хорошей можайской трассе до района Дорохово, а там свернули на "настоящую" дорогу с рытвинами, ямами, заполненными водой, временами приходилось съезжать с дороги, чтоб объехать препятствия по полю. Где-то к этому дачному поселку есть дорога чуть-чуть приличней, но она далеко, такой далекий объезд займет слишком много времени. А все эти ямы и прочие естественные заграждения опасны только для новичков. Семеныч, так зовут моего соседа, ведущего свои "жигули" среди всех этих "засад", все эти ямы знает как свои пять пальцев. Он умело объезжает все, что другого водителя давно бы уже угробило и заставило ждать помощи, которую здесь дождаться трудно.
Наконец, поворачиваем влево. Здесь дорогу перегородил шлагбаум, возле него будка с мутным оконцем. Там охранник. В этот послеобеденный час он спит. У двери сторожки валяются возле урны стакан от сублимированной лапши, бутылка водки и какие-то жирные пакеты. Рядом у крыльца дрыхнет кудлатая дворняга с ошейником, видимо, часть охраны поселка. Мы сами, выйдя из машины, хрустя по мерзлой грязи, поднимаем ледяное железо шлагбаума. Когда проедем, опустим полосатую трубу в исходное положение. Теперь путь открыт, главное не заблудиться среди кучи проездов, переулков и тупиков между однообразными домиками дач с округлыми крышами и квадратными окнами на чердаках.
Во всем поселке живут в основном военные пенсионеры из Военно-космических войск. Когда-то сублимированную пищу разрабатывали для полетов на Марс. Теперь эти сублиматы жрет полусторож-полубомж в сторожке. Он сам, как марсианин, порой с ним трудно говорить. Его пьяный акцент, основанный на вялости языка и сложностями с речевой функцией мозга, можно воспринимать, как речь инопланетянина.
Поначалу Семеныч часто подолгу блуждал по безграничному поселку, пока находил свою дачу. Сейчас он находит ее быстро. Пять минут — и мы въезжаем в узкий проезд. Под лай собак, грай ворон и взгляды соседей мы протискиваемся к своей даче и оказываемся во дворе.
Дача — восемь соток. Эти сотки скрупулезно огорожены Семенычем по периметру забором — по вертикалям бревна, по горизонталям прибитые к бревнам доски. Военное прошлое полковника видно сразу — над досками забора тянется колючая проволока. Этот атрибут присущ всем остальным участкам, иногда обычная колючая проволока заменена невесть где добытой "егозой", спиралью Бруно. Все это запрещено ООН, ОБСЕ, но обрело новую жизнь на дачных участках бывших советских офицеров. Военный стиль заметен и в маскировочных пятнистых сетях, натянутых вдоль всего забора на некоторых участках. Среди инвентаря валяются саперные лопатки, среди утвари военные солдатские котелки, они сверкают на свету восходящей луны — жена начистила до блеска.
Жена его Рита вышла за Семеныча еще в училище, когда он был курсантом выпускного курса. Довольно покорная мужу женщина. Особенно покорна, если получит мужниным кулаком по уху или прямо в глаз. Семеныч любит, чтоб она пела под гитару перед его друзьями. Вообще, Рита выглядит обычно не очень, особенно на даче — засаленные рейтузы, вязаная кофта, волосы, собранные пучком. Но когда она поет и играет на гитаре, сразу перестаешь замечать поганые рейтузы, а видишь лишь магические ярко-черные глаза, виртуозные нежные пальцы на раскаленных лучах струн, алые губы. Губы не так, как сейчас модно, в розочку, а в хитрую лисью улыбку. А голос, как с Луны, мистический, вдохновенный. Наивные офицеры в общагах бесконечных российских городков отвечали душой на этот зов волшебных глаз. За это дрались с Семенычем. Потом глубокой ночью Семеныч бил Риту за то, что "шлюха". Хотя она никогда не изменяла мужу.
Я опасаюсь, что и сейчас начнутся песни, говорю, что мне бы просто "побазарить", поглядывая на кулаки Семеныча. Да и время прошло. У Риты, ей пятьдесят пять, от былого только и остались трико да платочек, гитару сломал ревнивец-муж о голову кого-то лет десять назад.
Луна окончательно завоевала господство в небе. Солнце ушло как-то без послесловий. Просто, пока мы с Семенычем складывали костер, копошились с бревном, досками и мелкими палочками, подсовывали внутрь газету, которой я, как журналист, щедро одарил хозяев дачи, подносили зажигалку, внимательно следили, чтоб не погасло, бросали еловые ветки, хворост и кору. Пока мы все это с увлечением делали, оказалось, что уже ночь. Вокруг была кромешная темень. Свет в фонарях не горел, из окон дач лишь слегка блестело, даже тусклей, чем от Луны.
Семеныч хвастал, что разожжет костер сам, поэтому мы с Ритой сидели рядом на грубо сбитой скамейке. Я придерживал кастрюльку с куриными окорочками, она ловко нанизывала их на шампуры, когда надо ломала, чтоб было удобнее жарить на костре. От Риты шло тепло, но глядя на мощную спину Семеныча, я соблюдал все нормы приличия.
Пока ждали, чтоб прогорел костер и образовались угли, сидели втроем на скамейке. Я ворошил костер палкой, в самое пламя совали прутики с нанизанными кусками черного хлеба, чтоб подпекся. В этот момент Семеныч пошел в избу за самогоном. Самогон ему обходится едва ли не дороже, чем нормальная водка. Но захватывает сам процесс. Сложная технология: скороварка, шланги, банки, подключенные к крану. Половину агрегата он соорудил сам, и теперь любит его использовать. Весь аппарат чем-то напоминает ему молодость, тогда в фантастических фильмах всегда показывали что-то похожее. Только в тех фильмах показывали марсианские корабли, а в его жизни все это воплотилось в самогонный аппарат. Я сказал об этом, Семеныч горько усмехнулся, но предложил выпить. Выпили.
Самогон был маслянистым, хваленого лимона и апельсина не чувствовалось, просто градус, отстойный на вкус.
Тем не менее, выпили по кружке, зеленой, военной, видимо, тоже стыренной или оставшейся от службы. Костер сразу разгорелся с новой силой. Но мне не хотелось смотреть, поднялся со скамеечки, оборачиваясь вокруг, затянулся семенычевской "Примой".
Вокруг, куда ни взгляни, горели костры. Этот дачный поселок совсем новый. Деревья старые повырублены, новые еще не выросли. Этого голого пространства я не увидел днем в пасмурную погоду, и не увидел бы сейчас при тусклой луне и "забивших на все" звездах. Но костры помогли мне осознать безграничность этого дачного пространства. Костры располагались по четкой системе координат, казалось, создавали какую-то кристаллическую решетку. Огни от костров горели на равных расстояниях друг от друга параллельно и перпендикулярно, как армейские подушки, полосы на одеялах и шевроны на рукавах шинелей, когда те висят в шкафу.
Я оглядывался вокруг, видел вокруг себя решетку огней. Везде была только ранняя ноябрьская ночь, размытый блин Луны в небе, и по всей земле, куда хватал глаз, — костры, возле которых мелькали лица, бушлаты, платки женщин.
За день до этого слушал лекцию в институте, там преподаватель рассказал, что вышел новый роман Пелевина с матерщинным названием. Все это вспомнив, я подумал про пелевинский образ барона Юнгерна. Он может ходить между этими кострами с шестью руками и саблями, выискивать своих. Тем более, что здесь почти все военные, все готовились к звездным войнам, у всех были на погонах звезды, каждый в молодости бредил о боевых межпланетных станциях, которыми они бы командовали, если б не перестройка и все последовавшее потом. Кого бы мог взять со всего этого дачного пространства бог войны к себе?
Все окружающее похоже на стан кочевого племени. Искры из костра, запах жареного мяса, горящего в пламени жира, пьяные движения сидельцев у костров, безумная музыка из магнитол в машинах.
Мы расхватываем шампуры с "ножками Буша". Мы режем салат. Рита и Семеныч делают все медленно. Ясно, что этот момент — главный в душе участников. Похожие на аутичных детей, Рита и Семеныч ме-е-едленно режут помидоры и огурцы, зелень и синий салатный лук, все посыпают солью и заливают подсолнечным маслом. Масла остается немного, тогда его доливают в салат до конца, чтоб не оставлять бомжам или ворам. Аутичность движений во всем: в резке салата, в ссаживании окорочков в пластиковую тарелку. Ко всему относятся аккуратно, как будто это священный ритуал. Об этом мечтали десятки лет.
Семеныч говорит: "Всю жизнь мечтали о машине и даче. Все восьмидесятые копили на машину. Не ели, не баловали детей, копили. По очереди машину не давали. Когда накопили, Гайдар все украл. Остались без гроша. Потом стало легче, машину купили. А потом и вот эту дачу. Хоть есть, где уединиться. Ты не знаешь, как все нас достали". С самой курсансткой юности мечтали о своем уголке, о месте, где можно успокоиться и отдохнуть. Вспомнили и про песню рок-н-ролл-повара и едока Макаревича, с его песней про дом и злую собаку на привязи.
В ЭТОМ УЕДИНЕНИИ ВСЕ ТИХО, несмотря на шум динамиков из других домов, несмотря на вопли и песни, караоке и какую-то драку. Странно, но в городе любой звук из соседней квартиры раздражает и не дает спать. А здесь не раздражает и не бесит ничего, даже молодежь на соседнем участке, откуда вечно несется девичий смех, ненавистная моим собутыльникам музыка. Нам, дачникам, ни до чего нет дела. Так же медленно и вдумчиво пожираем курицу с шампура, вытирая руками жир со щек, цепляем пластиковой вилкой овощи из салата.
Мне как-то неловко в этой семейной чете и тщете. Семеныч разухабисто, как матрос, побрел к машине, включил в кабине его любимую кассету — Леонтьев, Аллегрова, Газманов и прочее.
Борясь с естественным при такой музыке желанием, спрашиваю у Семеныча, как там сейчас в центре управления, запускают ли еще что-нибудь. В ответ мат и предложение идти спать. Мы разложились в избе, супруги на кровати, я на пухлом матрасе. Долго не спалось. Я находился среди царства советской мечты. Люди десятки лет мечтали об этой избушке, об этих окорочках и салате, о самогоне, об этой звездной ночи и костре. Говорят, что есть американская мечта. А это мечта советского мещанина: это огромное поле с кострами, многоголосой музыкой, куриные кости, сложенные в пакет для собаки у ворот. Это все то, к чему стремился советский человек многие годы, превозмогая лишения, сопротивляясь геноциду, стремясь однажды оказаться подальше от начальства, ворья. Раньше такие шли осваивать Сибирь и Дальний Восток. Теперь они обживают Подмосковье, брошенное местным населением. Здесь на десятки километров не увидишь крестьян, колхозников или фермеров.
Обживают совершенно бессмысленно. Никакой экономической пользы все это дачное хозяйство не несет стране. Эти участки не нужны потомству. Дети и внуки, по смерти нынешних хозяев, скорее всего, продадут участки крупным воротилам. Либо сами построят здесь себе дворцы для отдыха от городской жизни, либо продадут участки тем, кто будет строить. Громадное стойбище, что я увидел этой ноябрьской ночью под Дорохово, матрица костров и зажженных фар старых советских авто, — все это доживает последние годы. Скоро это кочевье уйдет, а на его месте будет что-то другое. Вслед за советской реальностью с этого поля исчезнет и советская мечта.
Утром проснулись. Рита мыла подогретой, но все равно холодной водой посуду. Мы с Семенычем таскали к машине драгоценные вещи. Тронулись в путь, в Москву. "Вот ты говоришь комос, — неожиданно сказал Семеныч, — вот он наш космос. Жалко, что дети нас не понимают. Все мечтают о какой-то свободе. А вот она свобода! Свои картошка, редиска, помидоры и огурцы. Мы здесь ни от кого не зависим. Вот она свобода!" Я согласно кивал, оглядываясь на веера колючей проволоки и бесконечные ряды заборов. Ночное шоу костров и запахов мяса отступило перед утренним цветом голого пространства, пустырей и ручья, гнавшего мерзлую воду мимо голых ив.
ОБЫЧНОЕ ПОДМОСКОВНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ внутренних дел. Начальник уголовного розыска — СКМ сетует на обилие дачников в подведомственном районе. По штату положено по одному оперу розыска на пять тысяч человек населения. В этом районе эта норма как бы соблюдается. Тридцать тысяч жителей и шесть оперов. Но в районе постоянно тусуются еще тысяч двадцать дачников, которых никто и нигде не хочет учитывать. А дачники являются жертвами едва ли не половины всех преступлений. Почти пятьдесят процентов правонарушений связаны с дачниками. Разный ужас, включающий в себя бытовые ссоры между самими дачниками, мы уже здесь в расчет не берем. Хотя это обширный спектр преступлений — на дачах мужья убивают своих жен или попавших под подозрения любовников. Часты пьяные драки, завершающиеся поножовщиной или крепким ударом топором по голове, взаимные поджоги и прочее. Но, тем не менее, это относительная редкость по сравнению с теми преступлениями, которые происходят в отношении дачников со стороны местного населения. "Обносят" дачки как профессионалы, так и просто местная шантрапа. Чаще всего с дач выносят телевизоры, бытовую технику, могут позариться и на одежду, а то и на мебель, если воры уверены, что хозяева дачи не успеют вернуться, пока осуществляется воровство.
Самое страшное, что дачники заявляют о преступлениях слишком поздно. Дачку обнесли в понедельник, а пропажу вещей хозяин дачи заметит в лучшем случае в пятницу той же недели, а то и в следующие выходные. Зимой и того хуже: пропажу микроволновки дачник может заметить только весной. Такой временной лаг позволяет преступникам вообще не думать о возмездии, поймать их и тем более вернуть украденное имущество владельцу слишком трудно.
В этот раз мне повезло присутствовать при раскрытии подобного преступления. Поводом к успеху послужил неожиданно выпавший ноябрьский снег. В пятницу вечером в дежурную часть позвонил дачник, сказал, что у него украли с дачи телевизор "Темп". Мы погрузились в промерзлый и сырой уазик. Новую "девятку" менты не захотели портить на ухабах дачных переулков, а уазик в самый раз.
Ехали по вечереющей дороге, опер Дима хватал рукой снег через окно, лизал заснеженную руку, говорил, что любит зиму, потому что она чище всех времен года. По рации нас ориентировали, куда ехать, называли улицы, потом сообщили, что возле пострадавшей дачи мы увидим "газель" с патрулем. "Так вот она, эта "газель", — сказал водитель-сержант". Мы вышли из машины и пошли по сугробам в сторону дачного поселка.
Пострадавший дачник, бывший военный, размахивая руками, взволнованно мигая глазами, рассказывал нам, как приехал к себе на дачу и обнаружил пропажу телевизора. Патрульные, спровадив нам потерпевшего, погрузились в микроавтобус и умчались в сторону города. Старший опер отделения долго и муторно выспрашивал у потерпевшего, что за телевизор, не пропало ли еще что-нибудь…
Бывший военный четко и правильно отвечал на все вопросы, как будто где-то этому учился.
Обычно такие кражи не раскрываются. "Темп" целиком продать не могли — его никто не купит. Значит, загнали на запчасти, найти преступника возможным не представляется. Уже хотели сказать дачнику, чтоб он отправлялся подальше, дело идет на отказняк по любому.
Тут Андрей, старлей угрозыска, обратил внимание на следы под окном дачи. Следы явно не принадлежали хозяину. Следы от пары ног, еще видно: что-то волокли. Волокли недавно по свежему снегу. Дима предложил идти по следу. Мы вчетвером и пошли. Два оперативника, я и потерпевший. Шли недолго, через три огорода, дорогу и поле. Подошли к какой-то избе, тоже вроде дачи. Подсмотрели в окно. На первом этаже сидели три пацана и смотрели футбол по тому же телевизору "Темп". Постучали в дверь, сказали, что милиция, уголовный розыск. Пацаны открыли, не пытаясь отмазываться, виновато тупили глаза в доски пола. Сразу сознались, что так и так, сперли телевизор в таком-то адресе.
Преступление раскрыто, пацанов, всех троих, в уазик, а потом в камеру. При таких делах прокуроры и суды работают оперативно. За три часа они им состряпают нормальное дело, чтоб можно было закрывать в ИВС и потом дальше в СИЗО.
Но на самом деле такие раскрытия случаются довольно редко. Чаще всего все это дачное население представляет из себя непроходящую головную боль для местного уголовного розыска. Раскрыть преступления, в основном кражи, слишком тяжело — свежие следы на снегу помогают не так уж и часто. По большому счету опера недолюбливают всех этих дачников. Половина преступлений за весь район, и все это вне положительной статистики. "Понаехали здесь, понавезли имущества…" Ведь все эти дачные кражи — готовые "висяки", которые могут испортить процент раскрываемости даже при самой ударной работе.
Пора уже по домам, закончился рабочий день. Шеф просит заехать по дороге в морг. Там, кстати, труп одного дачника. Его грохнули не то пьяни, не то по бытовухе, не то сразу по обеим причинам. "Скорая" привезла потерпевшего в больницу с множественными ножевыми ранениями, но там спасти не успели. Тело погрузили в тележку и оттащили в морг, в провинции все рядом. На морозном воздухе морг совсем не то же самое, что в летнюю жару, когда я был здесь последний раз. Дачник лежал на тележке, разлапив руки. Неопрятные трусы с пятнами, оскаленное, чем-то обрадованное лицо. Голова, подстриженная под "бобрик". Руки, казалось, хотят обнять меня или опера, мы отошли подальше. Танатологи покатили тележку в комнату, откуда слышно было жужжанье каких то бензопил. Руки болтались, лицо скалилось, трусы задрали на ягодицы, чтоб мерить температуру. Дачник был абсолютно равнодушен ко всем манипуляциям, что производили с его телом. "Ну что, дачник-неудачник, с кем же ты пил, кто ж тебя изрезал?" — приговаривал паталогоанатом.
Стараясь занять время, я спросил у Димы: не мечтал ли он завести себе дачу. "Никогда в жизни!" -— отвечал опер, докуривая сигарету.
Доктор вышел с какими-то бумажками, которые передал оперативнику. Мы пошли в машину и сорвались по снежной трассе к дому. "Вот кто его грохнул?" — спрашивал сам себя Дима. Тело нашли через неделю после убийства. Судмедэксперт сказал, что, может быть, прошло времени и больше недели. Соседи говорят, что на этой даче тусовался кто хотел. Кто хотел, тот и мог его замочить. Множественные ножевые колото-резаные раны говорят о том, что мочил не профессионал. Либо баба, либо псих, либо пьянь, что более всего вероятно. Паталогоанатом напрочь не похож на барона Юнгерна, которого мне хотелось себе представить, как проводника, отправляющего военных пенсионеров-дачников на тот свет. Кургузая фигурка доктора, сутулая, губастая, с залысинами, в стоптанных кроссовках, в замызганных халате и чепчике. Никакой философии в глазах. Только усталость и раздражение.
С мобилы опер звонит родне покойного. Стандартные фразы про то, что ваш родственник обнаружен там-то при таких-то обстоятельствах. Предложение приехать завтра к полудню в морг, чтоб опознать и забрать тело.
Глядя на проносящиеся мимо снежные елки в окне машины, хочется думать о вечном. Но думается о дачниках, их жизненном пути, долгом сбережении денег на дачу, машину, телевизор "Темп". Думается об их жизни и смерти. О космосе, который осваивали, о грядках, что они пололи, картошке, которую копали, о роковом ударе ножом. Нож, который оборвал весь этот космос, грядки, киркоровские песни. Жуткая улыбка дачника в морге, повязка на нижней челюсти, веревочные наручники на запястьях. Усталое лицо паталогоанатома, злого, от того, что слишком много трупов ему осталось на утро, и еще эти проклятые дачники…
Едем по трассе, вокруг все те же костры, вокруг все те же дачные поселки.